Строгий профессор - Надежда Мельникова

предложениями. К тому же она говорит о чувствах, в которые верит. Мне стоит задуматься об этом.

Мероприятие подходит к концу. Студенты собираются, освобождая игровые столы, распределяют подарки, много смеются. Иногда я ловлю взгляд своей Наташи и как мальчишка радуюсь, улыбаясь ей в ответ.

Преподавательский состав тут же, неподалеку, во время игры мы сидели на стульях в импровизированном зрительном зале. Помня о просьбе Наташи, ещё в самом начале игры я избавился от навязчивого общества Барановой. Всё мероприятие общался с профессором из Керченсого университета. Много говорили о насущных проблемах в литературе.

Мы с коллегой покидаем зал, продолжая обмениваться репликами.

— Что я могу сказать по этому поводу? Роман Романович, если мы, например, посмотрим на бестселлеры в Америке, то увидим, что там в прозе важна та же повестка, что в культурных и общественных СМИ: насилие, бесправие, переоценка культурного наследия прошлого и других культур, помимо условно «евроатлантической», деколонизация, экологическая катастрофа, цифровая несвобода, переосмысление личных отношений, дестигматизация меньшинств и так далее и тому подобное.

—  Согласен. Стоит отметить, что беллетристика вообще обслуживает актуальную повестку, потому что на основные типы сюжета, скажем, роман воспитания, — поддерживаю интересный мне разговор, — она прекрасно натягивается. Бывает, что из этой среды — горячего обсуждения — вырастают и шедевры, но такое случается в одном проценте случаев и зависит от дара писателя. От умения повернуть эту проблему под неожиданным углом и обозначить её универсальность, от возможности создать характерологию и, конечно, язык помимо идеологической задачи.

— Совершенно верно, коллега. — Останавливаемся у двери. — Но об этом можно говорить бесконечно, — профессор, улыбнувшись, пожимает мне руку.

Но, как я ни старался, избежать общения с Барановой всё равно не удаётся.

— Слышала, ночь вы провели в студенческом общежитии, Роман Романович.

— А вы всё подмечаете и подмечаете, Лариса Владимировна.

Выпуская коллег из зала, слушаю Баранову вполуха, отвлекаясь на дружный хохот — ребята празднуют победу, уплетая пирожные. Иванова, смеясь, засовывает в рот большой кусок торта. Перемазавшись, Наташа облизывает пальцы. Вздыхаю: только что было пищевое отравление, совсем головой не думает. Такая она ещё девчонка.

— Вы следите за мной, Лариса?

— Нет,  просто удивилась, когда увидела студентку, вышедшую из твоего номера. Вначале подумала, что ты совсем стыд потерял, а потом она рассказала, что с Ивановой плохо, что рвало. Что ты в своем номере и не ночевал вовсе.

— Допрос был с пристрастием? — смеюсь над коллегой, застегивая пиджак.

Баранова молчит, потом вдруг заявляет:

— Выглядишь иначе, Роман Романович.

— Просто радуюсь жизни и тебе советую. — Отодвигаю её в сторону, выходя из шумного зала в широкий светлый коридор.

— Как будто помолодел, глаза горят. В прошлом году студенты также выиграли эту игру. Ты тогда сказал, что эту чушь досматривать не будешь и ушёл в номер, объявив о важности чтения исторических монограмм. А теперь радуешься, как на чемпионате мира по футболу.

Втянув воздух носом, притормаживаю. Откровенно раздражаюсь.

— Лариса, ты ведь с кем-то встречаешься, верно? С кем-то богатым и влиятельным? Может быть, тебе пойти написать ему смс, поделиться тем, как прошел твой день. Что ты всё возле меня целыми днями околачиваешься?

С ответом Баранова не находится. Стоит, оскорбившись, подбородок поджала, губы в линию вытянула. А я и рад. Может, хоть сейчас поймет, что между нами ничего не будет.

На этой радостной ноте возвращаюсь в номер и ложусь спать, потому что одна замечательная студентка ночью меня просто измучила: столько эмоций, страхов, физического. Открываю окно настежь, чтобы свежий воздух и аж пробрало. Глубоко и сладко засыпаю, не помня ни времени, ни себя.

Глаза открываю, когда за окном уже стемнело. И, нащупав телефон, первым делом пишу ей сообщение.

«Где ты?»

«Гуляем по местному парку, продрогла только до костей. Но в общем тут ничего, весело».

То, что Наташе весело в компании студентов — наверняка парней — в темном парке и без меня, мне отчаянно не нравится.

«А ты как?» — прилетает ещё одно сообщение.

«Сплю».

Потом, слегка подумав, вдруг выдаю ещё одно смс следом:

«Соскучился».

Она ничего не отвечает. И я начинаю надумывать, что с ней могло произойти несчастье. Город-то чужой. Думаю даже позвонить и собраться на поиски, но уже полчаса спустя в дверь стучат.

Сердце колотится как ненормальное, и я, дико нервничая, открываю дверь. Потому что снаружи вполне может быть Лариса или кто-то ещё из преподавателей. Хотя всё куда-то собирались после игры, не помню куда конкретно, с экскурсиями вроде покончено. Да и неважно, главное - я отбился от компании.

На пороге стоит улыбающаяся Иванова. Я тут же втягиваю её в номер. Долго смотрю, как она щебечет, рассказывая о крутости участия в подобных играх и победах умом. Вопросы ей понравились. Она вся светится, заражая меня самого этой энергией. Сейчас Иванова напоминает беленького пушистенького котёнка, на которого даже мужики не могут смотреть без умиления. Чистая милашка с горящими глазами.

— Ты говорила, что у тебя даже парня никогда не было. Почему? — Прижимаю её к себе, обнимаю, глажу по голове, вдыхая ставшую уже привычной клубнику. — Ты очень красивая, наверняка кто-то хотел завести с тобой отношения.

Иванова, смутившись, краснеет, заливается звонким смехом. Продолжаю её обнимать.

— Потому что не было такого, что увидела парня и голову потеряла. Лишь однажды со мной такое приключилось: влечение до снов и фантазий, до громкого стука сердца, что даже лекцию не слышно.

От её слов мне вдруг так хорошо делается. Чувствую, с Ивановой по возрасту равняюсь. Улыбаюсь, прижав её к себе. Так и стоим, прислонившись друг к другу в маленьком тёмном предбаннике номера, где нет даже лампочки.

Притянув её к себе, просто глажу по спине.  Но жар неминуемо накрывает. Как всегда и бывает рядом с ней. Сам не осознаю, как вначале стягиваю с неё курточку, блузку, лифчик, любуюсь, когда она остается голенькой по пояс.

Красивая такая, смотрю и наглядеться никак не получается. А хитруля Иванова, почувствовав мое сентиментальное настроение, толкает и убегает, хохоча, перепрыгивая через кровать, загораживаясь креслом.

— Наташа, иди сюда, ну что за детский сад в самом деле? — громко возмущаюсь.

Вроде бы строго, а на деле доволен, как вечно улыбающийся чеширский кот. И как только удается её поймать, наваливаюсь прямо в кресле и тоже смеюсь. Целую всю до онемевших губ и фиолетовых засосов на шее. И снова такая страсть накатывает, что аж дребезжит