Агония - Александр Маркьянов

— Ясно! — начальственного вида мужик повернулся к сопровождающим — ты, ты и ты — блокируете лифт и лестницы. Остальные за мной!

Несколько человек, в том числе и те, моложавые с короткой стрижкой бегом поднялись на пятый этаж. Один остался у лифта, один — у пожарного выхода и лестницы, остальные расстегнули сумки. В руках у них оказались автоматы АКМС. Лязгнули затворы.

— Работаем!

Один из них саданул ногой по гостиничной двери, чуть пониже замка, та с треском отлетела внутри гостиничного номера. Спецназовцы «Удара» держа наизготовку автоматы, бросились внутрь.

— Чисто! Чисто! — донеслось из номера

Генерал Соболев закусил губу, едва слышно выругался. Кажется опоздали…

— Чисто, товарищ генерал! Все вещи на месте, даже зубная щетка — доложил вышедший из номера командир группы захвата.

— Ушел, гад…

В течение получаса установили и вскрыли и те номера, которые занимали гости приехавшие в одно время с Потаповым. Задержать никого не удалось…

Северо-кавказская железная дорога

Вагон товарного поезда. 14 февраля 1971 года

Кажется, тронулись. По всему составу прошел скрип и металлический лязг, вагон, в котором я ехал уже вторые сутки дернулся и покатился по рельсам. Свернувшись в клубок, чтобы сохранить хоть остатки тепла на промерзлом полу вагона, я закрыл глаза. Ехать, по моим прикидкам, было еще около суток.

Шел уже второй день с тех пор, как я покинул Ростов-на-Дону. Что стало с Вальком, с Витьком, с шефом — я не знал. О том, что розыск уже снят — я тоже не знал. Все это время я ехал в товарном вагоне, без еды и без воды, пил только растопленный дыханием снег, днем боялся высунуться из вагона даже во время движения. В голове было только одно — довезти документы, довезти в целости и сохранности. Не потерять. Иначе все будет напрасно.

Судя по тому, что меня начало ощутимо подтряхивать, я уже простудился. Но до врача осталось потерпеть еще около суток.

Прочитал ли я бумаги, из-за которых уже погибли люди. Конечно, прочитал. Прочитал и пришел в ужас…

Из протокола допроса Ильина В.Г.

Вопрос: Когда вы приняли решение убить генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева?

Ответ: Точно не помню… В шестьдесят седьмом, кажется…

Вопрос: Каких целей вы хотели достичь этим убийством?

Ответ: Вы не поймете…

Вопрос: А вы расскажите. Может и пойму.

Ответ: Все прогнило… Насквозь прогнило… Настало время новых декабристов…

Вопрос: Каких декабристов? О чем вы?

Ответ: Я же говорил — не поймете! Больше об этом говорить не хочу!

Вопрос: Хорошо, сменим тему. Назовите людей, с кем вы обсуждали свои планы убить генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева?

Ответ: Да как-то раз проболтался по пьяни… Потом ходил, извинялся… По пьянке чего не сказанешь…

Вопрос: Когда это было? Назовите дату.

Ответ: В шестьдесят восьмом… Зимой…

Самое удивительное было потом. В папке лежало сообщение оперуполномоченного третьего отдела КГБ СССР,[31] где излагалось, как после употребления спиртных напитков лейтенант Ильин В.Г. ругал советский строй нецензурной бранью, восхищался убийцей президента США Ли Харви Освальдом, говорил про то, что нужны новые декабристы иначе страна развалится. Когда же один из собутыльников предложил ему пойти и проспаться вместо того, чтобы болтать ерунду, Ильин рассвирепел вконец и сказал, что лично готов пойти и совершить террористический акт против генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева, даже с учетом того, что его за это расстреляют. Как выразился Ильин: «Кто-то должен пожертвовать собой, чтобы спасти Родину от ожиревших тварей». В конце рапорта на имя начальника третьего отдела КГБ по г. Ленинграду и Ленинградской области оперуполномоченный Сизов П.В. высказывает предположение, что лейтенант Ильин В.Г. болен и нуждается в срочной психиатрической помощи.

На рапорте была резолюция начальника третьего отдела, согласного со своим подчиненным. Лейтенанта Ильина скоро должны были отправить на психиатрическое освидетельствование. Была на рапорте и отметка что копия отправлена в Москву в Третье управление КГБ СССР.

Через три дня в УКГБ по Ленинграду и Ленинградской области приезжает московская комиссия с внезапной проверкой. Результаты этой проверки таковы: оперуполномоченного Сизова П.В. досрочно повышают в звании и переводят работать в ГВСГ.[32] Начальника третьего отдела УКГБ по Ленинграду и Ленинградской области тоже повышают в звании до полковника и переводят в Москву, в центральный аппарат. Со всех участников той злополучной пьянки берут подписки о неразглашении на двадцать пять лет и в течение года раскидывают по всему Советскому Союзу, но как можно дальше от Ленинграда, причем всех — с повышением в должности или в звании. А в части появляется новый оперуполномоченный от третьего отдела. И он до того самого, злополучного января 1969 года «ведет» Ильина, каждые три дня отправляет рапорты в Москву, минуя непосредственное начальство на месте, в Ленинграде. Последний рапорт был отправлен 21 января 1969 года, в нем указывалось что Ильин вылетел в Москву. То есть за день до покушения в Москве знали, что потенциальный террорист вылетел в Москву. И, более того, КГБ, причем не местное, а московское вело его, знало о его состоянии и не только ничего не предпринимало, а даже в чем-то помогало ему. Среди документов был и такой, что командование части собиралось «разобраться» с Ильиным по поводу слишком частого употребления спиртных напитков, но это сделано не было, и помешал этому, ни кто иной, как новый уполномоченный третьего управления КГБ.

Это действительно была бомба. Самая настоящая бомба….

Юго-восточная железная дорога

Станция Мичуринск. 15 февраля 1971 года

Стальные колеса поезда громко и протяжно загудели, отчего я проснулся. Поежился — трясло меня уже основательно, на лбу выступил холодный пот, перед глазами плыли какие-то круги. Даже тряпье в углу вагона, в которое я зарывался, уже не согревало. Кряхтя и кашляя, я подполз к щели в двери и выглянул.

Поезд подходил к какой-то станции, ощутимо замедляя ход, перед глазами плыли какие — то серые, занесенные почти по самую крышу снегом бараки, стальные змеи рельс двоились, расходились в разные стороны, величаво проплывали столбы семафоров. Я прислушался — объявляли прибытие какого-то пассажирского. Есть — кажется Мичуринск. Порывшись в памяти, вспомнил — есть такая станция, чуть больше двухсот километров от Москвы. Это время товарный состав преодолеет за полдня. Подумав, я решил сойти именно здесь. Причина была одна — простыл я уже очень основательно, хрипел и кашлял каждые несколько минут — поэтому провести еще полдня в ледяном, продуваемом всеми ветрами товарном вагоне мне совсем не улыбалось.

Скрипя тормозами, состав остановился на дальнем, заметенном снегом пути. Я осторожно выглянул — вдоль состава шел обходчик, изредка стуча молоточком по колесным парам вагонов. Мой вагон стоял в составе шестым. Оставалось только надеяться, что обходчик в темноте не заметит сорванную пломбу на двери вагона — впрочем, на других станциях ее не замечали. Как только скрип снега под ногами обходчика затих вдали, я аккуратно, стараясь не выдать себя скрипом, оттолкнул вагонную дверь и спрыгнул на снег.

Упал на снег, мерзлый холод обжег ладони, приводя меня в чувство. Огляделся. Я стоял между двух товарных составов на «-цать» каком-то пути, ряды вагонов уходили в темноту. Где-то впереди, далеко горел красный огонек семафора, мертвенно-желтым светом слепил прожектор с вышки. Откашлявшись, сморщившись от резкой боли в горле, я поковылял вперед по направлению к локомотивам, онемевшими руками сжимая злополучную бандероль. Свою папку я бросил в вагоне — ничего ценного для меня в ней сейчас не было.

До вокзала станции Мичуринск я доковылял минут через сорок, обходя мертвые, зеленые туши стоящих на путях локомотивов. Один раз чуть не попал под шипящую змею полуночной электрички — в голове бухал молот и ее я увидел только в последний момент, хорошо успел отпрыгнул назад. Железная змея с желтыми, призывно светящимися в ночи глазами на всем ее теле пронеслась мимо, стук ее колес затих в морозной мгле. Я поднялся на ноги, нащупал на шпалах бандероль, поковылял на свет вокзала.

Вокзал выплыл из темноты, неподвижный и величавый. По перрону гулял морозный ветерок, в темноте горели желтые шары ночных фонарей. Пути перед вокзалом были пусты.

Я прислонился к столбу, замер, осматривая перрон. Больше всего меня интересовало — есть ли там милиция или нет. Я обхватил обеими руками стол, чтобы не упасть. Минута тянулась за минутой, медленно и неспешно — наконец я понял, что милиция для меня не самое главное — если я сейчас не согреюсь, утром меня найдут здесь, примерзшего к бетонному столбу. Из последних сил я потащился вперед, ориентируясь по пылающим живительным желтым светом окнам вокзала.