Перед прочтением — сжечь! - Николай Переяслов

Однако здесь, на берегу затянутого тиной пруда на окраине моего родного Красногвардейска, всё произошло гораздо неожиданнее и страшнее, чем дюжину лет тому назад в горах Афганистана. Огромная пуля, вырвавшаяся из ружья Хаврюшина, в клочья разнесла забинтованную голову стоявшего в двух шагах от меня Витальки, оставив на шее (как шапочку перевернутого вверх тормашками желудя, из которого вывалился сам плод) только его нижнюю челюсть, которая тут же исчезла под мощным потоком крови. Боковым зрением я успел заметить, как он, будучи уже фактически без головы, панически взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но, подчиняясь действию страшной кинетической энергии, оторвался от земли и, пролетев метра два по воздуху, упал где-то за моей спиной рядом с задними колесами автобуса.

Но я не оглянулся, чтобы это увидеть. Я вообще ничего не успел сделать, более того, я даже подумать не мог о том, что сейчас можно в принципе что-нибудь делать, ибо моё сознание в эти мгновения было полностью парализовано. Причём даже, наверное, и не страхом, а самой невозможностью принятия того, что случилось на моих глазах. И если вчерашний кошмар моё сознание ещё каким-то образом идентифицировало и переварило, то Виталькина смерть оказалась для него тяжелее бетонной плиты.

Зато подсознание оставалось в полной боеспособности и оно-то и руководило в эти секунды действиями моего тела. И, подчиняясь его командам, моя правая рука почти одновременно с падением Виталькиного тела выхватила из кармана сунутый туда на крыльце револьвер и, придерживая его рукоять ладонью левой руки (вот оно, влияние американских боевиков, где все стреляют именно из такого положения!), резко направила его дулом в сторону Хаврюшина. Я не знаю, хватило ли бы у меня решимости выстрелить в него, если бы моими действиями руководило сознание, но оно, повторяю, было в это время отключено и парализовано, а всё, что я совершал, делалось мною на каком-то не подчиняющемся мне автопилоте. И если бы Хаврюшин (а точнее — поселившийся в нём со вчерашнего вечера демон Тэк) заговорил со мной в этот момент каким-нибудь спокойным голосом, заставляя моё существо возвратиться в режим подчинения сознанию, то я бы, скорее всего, потерял быстроту реагирования на происходящие вокруг меня события и не смог сделать того, что я сделал в реальности. А в реальности — я застрелил Хаврюшина. Вернее сказать, не я, а моя правая рука. Ибо это именно она оценила ситуацию и приняла решение первой нажать на курок, когда, заметив блеснувший в моих руках револьвер, Хаврюшин стремительно перевел дуло своего ружья в мою сторону и уже почти согнул лежавший на спусковом крючке палец. Вот тогда-то выпущенная на долю секунды раньше из моего револьвера пуля и ударила ему в широкую грудь, а две следующие разорвали кишечник и печень. Ружьё вылетело из его рук, из ран ударили фонтаны черной крови, он зашатался и, чтобы удержать равновесие, сделал два или три неуверенных шага в нашу сторону. И тогда я выстрелил ещё раз, а через мгновение — ещё.

Захлебываясь хлынувшей изо рта кровью, бывший бард, превращённый бестелесным демоном зла Тэком в своё временное обиталище, рухнул наземь и неподвижно застыл, уткнувшись лицом в землю. Демонская сущность выползла из него струйкой тяжелого бурого дыма и незаметно для нас втянулась в оказавшуюся прямо под перекошенным предсмертной судорогой ртом паучью норку.

— Ни хрена себе, расклад, — сглотнув застрявший в горле комок, прошептал шокированный всем произошедшим Лёха. — И что же мы теперь скажем Алке, как объясним гибель её мужа?

Я оглянулся на лежащее позади «РАФика» тело Витальки и потряс головой. Но это был не сон, и от тряски ничего вокруг меня не изменилось и не исчезло. Над головой висело окончательно освободившееся от туч послеполуденное солнце, в садах чирикали воробьи, над мутной гладью пруда носились стремительные синие стрекозы, белели под ногами ромашки, а рядом, на зелёной траве, лежали два изуродованных пулями окровавленных трупа.

Широко размахнувшись, я забросил в середину пруда всё ещё находившийся у меня в руке револьвер.

— Убери с дороги «УАЗик», — кивнул я Шурику на мешающую нашему выезду милицейскую машину. — Надо уезжать отсюда. Пусть всё покуда идет так, как оно само складывается. Если Алка кому-нибудь позвонит и будет спрашивать насчёт Витальки, говорите, что у нас не вышли на дежурство охранники, и он вызвался вместо них подежурить на складе. И когда потом здесь обнаружатся их тела, то будет логично предположить, что здесь без нас разыгралась какая-то неведомая трагедия…

Подумав минуты две над услышанным, Шурик в каком-то оцепенении залез в кабину «УАЗика» и отогнал его метра на три в сторону. Затем мы с Лёхой снова уселись в салон микроавтобуса, Шурик завел мотор и, молча глядя в окно на остающийся посреди поляны труп нашего товарища, мы двинулись прочь с места произошедшей здесь только что драмы…

Глава 12

ПРОВЕРКИ НА ДОРОГАХ

…За весь путь до города — а надо сказать, что впервые за всё время наших поездок сюда он показался мне невероятно длинным, намного длиннее тех привычных пятнадцати минут, за которые мы обычно доезжали от нашего подвала до Мишаниной дачи — мы не обменялись между собой ни единым словом, Шурик молча следил за дорогой, а Лёха вообще сидел, будто в каком-то трансе, хотя уж для него-то высидеть пять минут без болтовни было почти немыслимым делом. Правда, признаки некоторого оживления промелькнули у него на лице, когда при въезде в город мы увидели стоящий посередине одного из впередилежащих перекрестков диковинный чёрный фургон необычной длины с чёрным же ветровым стеклом и чёрной, в форме поганки, надстройкой на крыше. Борта фургона были испещрены хромированными зигзагами, напоминающими виденные в фильме про Штирлица стилизованные молнии на мундирах эсэсовцев…

— Шурик, сверни! Объедь этот чертов катафалк! — попросил вдруг Лёха, вглядываясь в застывшую на перекрестке машину.

Пожав плечами, Шурик крутанул руль, направляя «РАФик» в один из ближайших переулков, и пока мы в него сворачивали, я успел увидеть, как часть «поганки» на крыше черного фургона уползла в сторону и над ней появилась фигура человека в чёрном: чёрный китель с воротником-стойкой и блестящими пуговицами, а над воротником…

Осознав увиденное, я вздрогнул. Выше воротника-стойки не было ничего, кроме темноты. У человека в чёрном (если, конечно, его и вправду можно было назвать человеком) не было лица. Совсем не было лица.

А между тем заскочивший в переулок «РАФик» пропрыгал метров двести по раздолбанной грунтовке до следующего поворота и, подчиняясь движениям вращаемого Шуриком руля, опять повернул носом в сторону центра города. И мы опять увидели стоящий посреди перекрестка фургон — на этот раз леденцово-розового цвета, с тонированными стеклами и вращающейся на крыше антенной в форме сердечка. При нашем появлении в борту фургона открылся огромный люк и оттуда высунулось дуло неестественно большого, словно бы нарисованного, ружья.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});