Сын теней - Джульет Марильер

Раз он все равно не спит, может и покараулить.

— А почему он не спит? Только не говорите мне, что в новолуние он превращается в какое-нибудь чудовище, эдакого получеловека-полуволка.

Альбатрос прыснул.

— О, нет, он просто не спит. Я не знаю, почему. Так было все время, что я его знаю. Шесть-семь лет. Бодрствует до самого рассвета.

— Он что, боится спать?

— Он? Боится?! — Похоже, сама идея казалась им смешной.

Альбатрос повел меня обратно к пещере и оставил. Бран был внутри, он положил руку кузнецу на лоб и что-то тихо говорил. Горел лишь один небольшой светильник, он отбрасывал золотистый свет на каменные стены и мужчину на тюфяке. Он освещал узоры на лице Брана, и игра света смягчала мрачный изгиб его рта.

— Он не спит, — произнес он при моем появлении. — Тебе нужно с чем-нибудь помочь, пока я не ушел?

— Я справлюсь, — произнесла я.

Змей по моей просьбе приготовил сосуд с водой и некоторым количеством лечебных трав и оставил на стуле у тюфяка.

— Ты славная девушка, — слабо сказал Эван. — Я уже говорил это, но я повторюсь.

— Лестью ты ничего не добьешься, — произнесла я, расстегивая пропитанную потом рубаху.

— Кто знает, — он выдавил из себя кривую усмешку. — Не каждый день меня раздевает красивая женщина. Ради этого почти стоило потерять руку.

— Ну, тебя! — Я стянула с его тела влажную одежду. Он страшно похудел. Я чувствовала под кожей его ребра, видела глубокие впадины у основания шеи. — Ты все равно слишком тощ на мой вкус, — сказала я. — Надо нам тебя подкормить. И ты знаешь, что это означает. Еще бульона перед сном.

Я отирала его лоб, а он глядел на меня преданно, как пес.

— Бран, Змей должен был оставить горшочек с бульоном остывать у костра. Ты не мог бы принести мне немного в чашке?

— Бульон… — с отвращением произнес Эван. — Бульон! Ты что, не можешь как следует накормить мужчину?

Но в данный момент ему было тяжело проглотить даже ту пару ложек, что я ему дала. И мне пришлось попросить Брана помочь мне и подержать голову кузнеца, когда я потихоньку, каплю за каплей, вливала в его рот целебный отвар. Эван давился, несмотря на все старания.

— Дыши медленно, как я учила, — тихо напомнила я. — Ты должен попытаться удержать это в себе. Еще ложку.

Он очень быстро устал. А проглотил всего ничего. Бисеринки пота стекали у него со лба. Мне придется окурить его дымом ароматических трав, невозможно влить в него столько успокоительного, чтобы боль ушла. Он никогда не говорил о ней, но я знала, что он очень страдает.

— Ты не мог бы подвинуть угли дальше внутрь?

Бран молча подчинился. Он тихо следил за мной, пока я доставала все необходимое и сыпала смесь на раскаленные угли. Ее почти не осталось. Но, в конце концов, три дня — не такой уж долгий срок. Я не позволяла себе думать о том, что случится потом. В ночном воздухе разлился резкий запах: можжевельник, сосна, листья конопли. Если бы мне только удалось влить в него хоть немного чая! Какие-нибудь полчашки лаванды и березового листа могли бы здорово облегчить его боль и вызвать здоровый сон. Но у меня не было ингредиентов для этого отвара. Да Эван и не смог бы проглотить его. И вообще, стояла середина лета. А березовые листья хороши для этой цели только весной и только свежесорванные. Вот бы мама была здесь! Уж она-то знала бы, что делать. Кузнец затих, закрыл глаза, но дыхание его оставалось тяжелым. Я отжала его рубаху и взялась за уборку.

— А что если бы Конлайх так никогда и не узнал, кто его отец? — вдруг спросил Бран. — Что если бы он вырос, скажем, в семье фермера, или со святыми отцами в молитвенном доме? Что тогда?

Я была так удивлена, что ничего не ответила, только руки мои автоматически продолжали работу: я вылила отвар из чашки, сполоснула ее и расстелила на голой земле одеяло.

— Ты сказала, что в его жилах текла кровь его отца, и что отцовское желание стать воином жило глубоко в его сердце. Но мать обучила его военному искусству, она поставила его на эту дорогу задолго до того, как он вообще услышал о Кухулине. Ты хочешь сказать, что какое бы воспитание ни получил этот мальчик, он был обречен стать копией отца? Что даже то, как он умер, было предопределено в самый момент его рождения?

— Да нет же! — его слова поразили меня. — Говорить так, значит утверждать, что у нас совсем нет выбора, и все в нашей жизни предопределено. Я этого не говорила. Только то, что мы — кровь от крови наших матерей и отцов, а значит, несем в себе что-то от них, неважно что. Если бы Конлайх вырос среди святых отцов, возможно, прошло бы гораздо больше времени, пока в нем пробудился бы дикий, воинственный нрав отца и его отвага. Но он все равно обнаружил бы их в себе, так или иначе. Он был таким, каким был. Этого ничто не могло изменить.

Бран оперся о скалу, я не видела его лица.

— А что если… — снова заговорил он, — если эту сущность, эту искру, это… что бы там ни было, эту маленькую часть отца в нем… разрушили бы… что если бы он потерял ее еще до того, как узнал, что она существует. Она могла быть… отнята у него…

Я почувствовала странный холод, у меня по телу побежали мурашки. Мне показалось, будто вокруг меня… вокруг нас обоих сгущается тьма. Перед моими глазами пробегали видения столь стремительные, что я еле могла рассмотреть их.

"…темно, как же темно. Дверь захлопнулась. Я не могу дышать. Молчи, не смей плакать, ни звука! Боль… Треск, как от огня. Мне надо двигаться! Я боюсь двинуться, меня услышат… Где вы? Где вы?.. Куда вы ушли?"

Я усилием воли заставила себя вернуться в реальный мир. Я вся дрожала, сердце стучало, как молот.

— В чем дело? — Бран выступил из тени и теперь пристально рассматривал мое лицо. — Что-то не так?

— Ничего, — прошептала я, — ничего.

И отвернулась, не желая глядеть ему в глаза. Что бы ни означало мое темное видение, эти картины принадлежали ему. Под внешне спокойной оболочкой таились глубокие, неизведанные воды, странные и опасные миры.

— Тебе стоит поспать, — сказал он, и ушел еще до того, как я повернулась.

Костерок догорал. Я убавила огонь в светильнике, но не погасила его, на случай, если кузнец проснется и позовет меня. Потом я легла и приготовилась ко сну.

Глава 9

Что-то разбудило меня. Я резко села, сердце билось, как сумасшедшее. Костерок догорел. Светильник отбрасывал круг неяркого света. Вне этого круга было абсолютно темно. Стояла тишина, я встала и со светильником в руке подошла к тюфяку. Эван спал. Я поправила ему сбившееся одеяло и собиралась уже вернуться обратно в постель. Для летней ночи было довольно прохладно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});