Будь, пожалуйста, послабее - Виктория Осадчая

забывается. Да, это так. Но, когда у тебя при этом переломаны конечности, пусть и не все, это больнее в сотни раз.

Уже в больнице, все утверждали, что лучше начать кесарево, но консилиум продолжался долго, а ребенок ждать не мог. А плач своей дочери я так и не услышала, но слышала голоса врачей, которые говорили о том, что она выживет. А потом я потеряла сознание. Как мне рассказали чуть позже, после родов открылось сильное кровотечение, а мое сердце на несколько минут перестало биться.

То, что я могла умереть, я как-то слабо осознавала. Мне не было страшно, жутко. Я ведь здесь, жива, частично здорова, моя малышка тоже жива, но пока не может находиться со мной. Это ничего, мы девочки сильные, мы выкарабкаемся.

И как только меня перевели в палату, тут начался настоящий аттракцион. Во-первых, меня посетили все мои родственники, включая и семью Барышниковых. Даже старший брат Ромкин приехал из Штатов, где давно и прочно обосновался. Заходил так же Олег с огромным букетом цветов, сухо поздравил, но это уже был шаг к нашему совместному существованию в этой семье. Более помпезно появилась Елена Ивановна, она притащила целый ворох игрушек для Насти, которая все еще находилась в отделении неонатологии под бдительным наблюдением врачей. Дежурно поинтересовалась моим здоровьем, потом даже спросила на кого я оставила ресторан и укатила в неизвестном мне направлении.

А ресторан лег на хрупкие плечи Алисы, которая упорно занималась уже, как она сказала, любимым делом. Я ей не мешала, потому что это у нее получалось лучше, чем у меня, по крайней мере, работать с персоналом.

Рома появился совершенно ожидано. Не знаю, но я знала, что он придет с виноватым лицом, что принесет пионы, которые я так любила, что попросит за все прощение. Довольно банально, но это было так.

— А теперь, оставив все прелюдия позади, расскажи, к чему это все, — я смотрела на него и понимала, что все еще что-то чувствую. Это было такое ностальгическое ощущение теплоты, которое дарило прошлое. В настоящем было все совершенно спокойно. И сердце не ухало как сумасшедшее, и голова оставалась совершенно трезвой. Это был не тот Барышников, которого я знала. Злой, жестокий, которому было просто растоптать мои чувства, который думал в первую очередь о себе.

— Я хочу начать все сначала, — эта версия, слетевшая с его губ, была не впечатляющей. Хм, я теперь понял принцип работы влюбленности Романа Барышникова, нужно просто стать к нему равнодушной. Потому что влюбленные дурочки позже ему быстро надоедают, а если ты проявляешь свою заинтересованность изначально, то шансы у тебя нулевые.

— А я не хочу. Тем более, начинать не с чего, потому что ничего и не было, Ром. Это был такой финал того, что могло с нами произойти чуть-чуть раньше, лет так шесть назад, — говорить с ним было больно…нет, не больно, просто неприятно. Вроде взрослый человек, должен понимать все сам. Попользовался, дал надежду. И все. Перевалочным пунктом в его бурной личной жизни я быть не собиралась, а вот ребенка растить вместе нам придется. Этот факт напрягал еще больше.

— Прости меня, Арин, — начал он, так печально глядя.

— Да не вопрос, Барышников. Давай все выбросим из памяти, давай будем строить отношения на лжи, давай пошлем мою гордость куда подальше и сделаем из меня послушную марионетку. Ты же таких любишь, чтобы молча слушались и подчинялись, — я начинала раздражаться. Боже правый, мне же нельзя нервничать.

— Ты права, — вдруг вздохнул и согласился он. Ура, аллилуйя! Неужели дошло?

И вот моя палата превратилась в цветочный магазин с продажей еще и мягких игрушек, которые тащили все кому не лень. В этом была и прелесть VIP-палаты, куда меня предусмотрительно разместил свекор.

Когда я говорила о появлении всех родственников, я не кривила душой. Еще один нежданный гость появился в моей временной обители незадолго до выписки.

— Почему ты мне не рассказала? — это все было вместо приветствия.

— Привет, мама, — саркастически улыбнулась я, отрываясь от ноутбука, где я разбирала двухнедельный завал в ресторане от моего лежания в больнице.

— Не юли, Арина Николаевна, — о, это означало крайнюю степень раздраженности.

— Что именно я забыла тебе рассказать? — уточнила я.

— Что ты вышла замуж, что ты беременна…была, — тон был немного резкий, но это ничего, я к этому привыкла с детства.

— А ты интересовалась моими делами. За последние одиннадцать месяцев ты мне позвонила, дай подумать…ноль раз. НОЛЬ, мама! Абсолютный ноль! А то, что дочка уехала не знамо куда, то, что дочка пытается найти себя в жизни, наладить бизнес, с которого ты потом же и будешь требовать деньги, тебя абсолютно не интересовало, — с такими вот гостями моя лактация точно никогда не восстановится.

— Я была занята, — парировала маман, отмахиваясь холенной ручкой от неугодного чада.

— Я поздравляю! И даже не удивлена, — пожала я плечами. -

Ты приехала в такую даль выяснять, почему я тебе ничего не сказала? Или деньги закончились? — поинтересовалась я. — Опережаю твою просьбу. У меня их тоже нет. Нормальную прибыль я начну получать не скоро, да и работаю как видишь, даже на больничной кровати. Так что для тебя у меня НИЧЕГО НЕТ.

Растерянный вид матери меня совсем не удивлял. Боже, я в последнее время вообще перестала чему-либо удивляться. Люди не меняются, а я научилась немного в них разбираться. Женщина, стоящая посреди палаты, поправила рыжий локон, упавший ей на лоб, и заявила.

— Я посмотрю на тебя, когда твоя дочь скажет тебе что-либо подобное.

— Я ее собираюсь воспитывать в любви, мам. Знаешь, есть на свете такое понятие как ЛЮБОВЬ К ДЕТЯМ. Да, она существует, и это совершенно нормальное явление, когда ребенок это не средство существования, потому что второй родитель платит деньги на его содержание, а смысл жизни.

Мини-лекция, конечно, не возымела должного эффекта, но мать моя замолчала. А потом снова выдала.

— А зачем тебе работать вообще? Ты теперь член богатой семьи…

— Боже, ну что ты за человек? Я на больничной койке, а она опять про деньги. Может, поинтересуешься, как я себя чувствую? — я закатила глаза. На этого человека я злиться не могла, мне просто было ее жаль. Я привыкла за столько лет к ее поведению и восприятию жизни.

— Лучше бы на отце своем отрывалась, — пробубнила она, присаживаясь на светлое кресло, стоящее недалеко от входа.

— А что отец? — напряглась я. Бабуля при появлении в больнице не обмолвилась ни словом о нем. А ведь он должен был уже