Две – к радости - Зои Сагг

смотрит взглядом, которого я никогда не видела раньше. Чистая, раскаленная ярость.

– Как ты посмела сделать это за моей спиной?

– Что? Айви, я видела, как тебе больно. Мне хотелось чем-то тебя порадовать.

– Как ты вообще нашла мой адрес?

– Он на обратной стороне списка, который ты приколола там.

– Итак, ты рылась втихую в моих вещах, обманула мое доверие и вторглась в мою личную жизнь? Что за черт? Убирайся!

– Что? – Я в недоумении. – Айви, мне жаль, что ты так считаешь, но…

– Ты не слышала? Убирайся.

Всплескиваю руками.

– Убирайся? Это и моя комната, помнишь? Куда мне, по-твоему, идти?

– Ладно. Тогда уйду я. – Айви встает и выскакивает вон.

Я пялюсь в деревянную дверь, хлопнувшую так сильно, что задрожали картины на стенах. Мне интересно, посетит ли нас миссис Парсонс после такого порыва.

Снова придется объясняться.

Айви забрала альбом с собой. Но к черту. Если она хочет относиться ко мне так после того, как я пыталась сделать для нее что-то хорошее, так тому и быть. Не хочу иметь дела с этим дерьмом.

Вот и все. С «Обществом сороки» я покончила.

26

Айви

Ярость и злость кипят во мне, как пузырящаяся кислота, обжигая горло и затрудняя дыхание. Иду, не зная куда. Шаг за шагом, я просто доверяюсь своему телу. Как могла Одри сделать это? Что заставило ее пойти в квартиру моей мамы и выступить там, словно друг семьи, нагрянувший в солнечное воскресенье?

Как раз в тот момент, когда я начала разрушать свои барьеры с Одри, верить ей и позволять ей прикоснуться к моей жизни, я узнаю, что она – настоящий враг.

Я довольно закрытый человек: не открываюсь каждому, кого встречаю. Честно говоря, Лола была последней, с кем я была близка. Той, с кем я могла поделиться даже самыми глубокими своими мыслями и чувствами. Я проглатываю свои сложные эмоции и прячу их поглубже. Чем меньше крутится на языке, тем лучше. Я всегда была такой, но Одри начала подпускать ближе.

Чувствую, как напряжен мой лоб, и тру его рукой.

Единственное, о чем я никогда не рассказывала Одри, или на самом деле кому бы то ни было, были отношения с моей матерью.

Они сложные и нерабочие. Я знаю, что почти у каждой семьи есть скелеты в шкафах, в этом нет ничего нового и удивительного, но мы с моей мамой два слишком разных человека. Пока я росла, редко ее видела: она работала на нескольких работах, чтобы сохранить крышу у нас над головой и прокормить нас. Хотя, когда я ее все же видела, она на самом деле отсутствовала. После того, как отец ушел от нас, она была не в себе, а через некоторое время она как будто просто… отказалась от обязанности быть мне матерью. Она позаботилась о том, чтобы меня никогда не было дома. Отправляла на занятия, которые меня не интересовали, заставляла делать дополнительную домашнюю работу, которую находила в интернете, по выходным отсылала меня в библиотеку. Поначалу я думала, она дает мне лучший из возможных стартов в жизни, но вскоре стало ясно, что она просто не хотела меня видеть.

Она не понимала. Надо мной жестоко издевались. За то, что я была наполовину китаянкой: я никогда не могла вписаться в компанию. Из-за дешевой обуви, которую она мне покупала: всегда на размер-другой больше, на вырост. Над моим принесенным из дома ланчем. Над школьной формой из секонд-хенда, которая никогда не сидела как надо. У меня не было абсолютно никаких друзей. На всех переменах я сидела одна, и единственные, кто обращал на меня хоть какое-то внимание, были учителя. Я знала, что они просто жалели меня. Я нигде не чувствовала себя как дома. Но если бы в шестом классе мой учитель не выдвинул меня на соискание стипендии, меня вообще бы не было в Иллюмен Холле. Я бы не нашла того единственного места, где могла бы преуспеть.

Если школа закроется, мне некуда будет идти, и конечно я не единственная в этой школе с нестабильной семейной жизнью. Моя мама не захочет, чтобы я вернулась. Я стану бездомной. Даже если получу место в другой школе-интернате… без полной стипендии я не смогу этого себе позволить.

Чем больше я думаю о том, что Одри видела мой старый дом и разговаривала с моей мамой, тем сильнее меня наполняет ужас. Что она теперь, должно быть, думает обо мне? Я могу себе представить маму и то, какой она была недружелюбной. Вероятно, вела себя так, будто я вовсе ей не дочь. Я чувствую отторжение снова и снова. Годы заброшенности обрушиваются на меня каскадом. Иллюмен Холл – мой единственный дом. Тут я в безопасности.

К этому моменту я понимаю, что свернула в сторону коттеджа миссис Эббот. Вьющаяся по двери глициния побурела и увяла. Серый дым клубится из маленькой трубы, спиралью поднимаясь в сумеречное небо и растворяясь в звездах надо мной. Холодно, но ветра нет, и все кажется очень спокойным. Свет в гостиной включен, и я вижу, как она возится внутри. Я стучу в ее дверь и жду.

– Айви! Что ты тут делаешь? – Она выглядит растерянно.

– Я хотела поговорить с вами. – Улыбаюсь и расцепляю скрещенные на груди руки. – Если вы не против?

– Ну, входи. Не могу же я оставить тебя стоять тут, уже темнеет. – Она указывает на маленькую, украшенную кистями скамейку для ног у камина.

Я несколько раз бывала в коттедже миссис Эббот, и он всегда казался таким уютным, но безупречным. Однако сегодня я замечаю, как здесь пыльно, а ковры – грязные. Множество кружек с недопитым кофе расставлены по полкам и книгам, а документы – торчат из полуоткрытых ящиков ее стола. Я сажусь на скамейку, а она – в одно из своих кресел, убрав с него предварительно свой пуховик.

– Так чем я могу тебе помочь? Ты хорошо себя чувствуешь? Может, назначить несколько сеансов с доктором Кинфелдом? Я знаю, ты, должно быть, все еще в шоке. – Она скрещивает ноги, переплетает пальцы, потом аккуратно кладет обе руки на колени. Теперь, когда вот так сижу перед ней, я чувствую себя странно спокойно.

– Нет. Я просто хотела спросить вас, зачем вы продаете школу.

Повисает гробовая тишина, и кажется, несколько минут слышно лишь потрескивание огня.

– Айви, я не знаю, откуда у тебя эта информация. Я могу лишь предположить, что это мисс Вагнер рассказала тебе? Но да, таков план. Тем