Как я был «южнокорейским шпионом» - Валентин Моисеев

От недостатка движения и постоянного сидения у арестантов возникают профессиональные, если их так можно назвать, заболевания. Никто о них не говорит, поскольку они не заразны и не опасны для общества, как туберкулез, но зэки страдают геморроем и аденомой простаты гораздо чаще, чем туберкулезом.

Из другой «мебели» в камере два небольших столика размером с газетный лист, на которых едят, хранят посуду, чайник, книги, ставят телевизор, если он есть. На нем же и пишут, поставив между шконками и полностью, таким образом, перекрыв проход. На стене висит открытая полка для мелких вещей.

В углу, около двери находится унитаз совершенно уникальной конструкции, разработанной, наверное, еще во времена строительства тюрьмы. Это литое чугунное ведро, отороченное сверху покрашенным деревом и закрываемое фанерной крышкой. Для смыва используется пластмассовый тазик, который служит также для стирки, мытья пола и других хозяйственных нужд. Люди вынуждены пользоваться унитазом на виду друг у друга и под наблюдением бдительно следящего в глазок вертухая, многие из которых женщины. В «Лефортово» он не оправдывает своего тюремного названия «дальняк», поскольку находится в самом что ни на есть переднем углу.

Над раковиной вцементированное в стену небольшое и помутневшее от времени зеркало. Вода — только холодная.

Рядом с раковиной — мусорная корзина, которую каждое утро освобождают от мусора. Уборкой занимаются сами зэки по очереди. Причем, как правило, делают это тщательно, понимая, что иначе камера окончательно превратится в хлев. Открытая фрамуга — тоже норма для камеры в любую погоду. Бывалые сидельцы мне быстро внушили, что свежий воздух — лучшая профилактика туберкулеза.

Для одежды над одной из шконок сделаны два-три деревянных крючка. Обычно на них вешаются куртки, брюки. Всю остальную одежду хранят под шконкой в пластиковых пакетах и хозяйственных сумках или под матрацем. Да ее и немного: разрешается при себе иметь сменное белье, несколько пар носков, пару рубашек, брюки, домашние тапочки, свитер и какую-нибудь обувь для прогулок. Все остальное нужно держать в камере хранения и можно получать по заявлению. На ночь, если в камере трое, снимаемую с себя одежду кладут под шконку, в ноги или под матрац. Вдвоем легче: все складывается на пустующее место.

Тут же под шконкой хранят и овощи, фрукты, другую снедь, полученную от родственников. В холодильник продукты сдать можно, но берут не все, и пользоваться им разрешается только раз в сутки рано утром. К тому же бетонный пол, как и стены, всегда холодный, даже в жаркую погоду, и продукты на нем сохраняются не хуже, чем в перегруженном холодильнике.

Кстати, еще об одной легенде, ходящей относительно «Лефортово», что в нем хорошо кормят. Я не встречал там ни одного человека, который бы не получал продуктовых передач и посылок или не пользовался тюремным ларьком. И наоборот, знаю, что те, кто мог это себе позволить, получали посылки практически ежедневно. При хорошем питании в этом бы не было необходимости. У меня передачи от жены вызывали глубокую горечь и невольные слезы, поскольку я знал, что моя семья, оставшись без средств к существованию, вынуждена отрывать от себя последнее, чтобы дать мне выжить.

Над дверью встроен в стену громкоговоритель, по которому централизовано по расписанию транслируются радиопередачи. Как правило, это музыкальные программы. Молодые обычно предпочитают слушать их погромче, от чего голова разрывается. «Маяк», а уж тем более «Эхо Москвы» воспринимаются как информационный праздник, если нет телевизора, а у меня своего не было. Контролеры зачастую забывали о расписании, сами предпочитая музыку, и тогда приходилось просить их переключиться. Для вызова контролера рядом с дверью имеется выключатель, который зажигает с наружной стороны специальную лампочку.

Из посуды — эмалированная миска и кружка, а также алюминиевая ложка. Нож из оргстекла — один на камеру. Умельцы умудряются натачивать его так, что он режет не хуже стального, только быстро тупится. Для подогрева воды можно использовать собственный кипятильник. На ночь все эти опасные с точки зрения режима предметы выкладываются в камере так, чтобы контролер мог их видеть через глазок.

Поскольку душ раз в неделю и все время ходишь с ощущением немытого тела, то в чайнике можно вскипятить воду и обтереться, помыть голову. Для стирки вода тоже кипятится в чайнике.

Постельное белье меняется в банный день. Верхние вещи можно было раз в неделю сдавать в стирку, но предпочтительнее было стирать самому, поскольку применяемое в прачечной дешевое хозяйственное мыло придавало им отвратительный запах. Проблема была в сушке: веревки подвешивать официально запрещалось и приходилось по очереди раскладывать вещи на подоконнике, свободной шконке, вешать на плечиках или придумывать какие-то другие приспособления.

Со временем, глядя на других и обучаясь, начинаешь обустраиваться в камере. Так появляются уникальные пепельницы, сделанные из спичечных коробков и сигаретных пачек, скрепленных собственного же изготовления клейстером из хлеба; солонки и сахарницы из стаканчиков из-под йогурта и обрезанных пакетов из-под сока; всевозможные крючки и держатели из согнутых под нагревом на спичке шариковых ручек для полотенец и сушки белья; разделочная доска из разрезанной и выпрямленной в горячей воде пластиковой бутылки; скотч из этикеток на парфюмерии; прочные канатики, сплетенные из распущенных носков и т. п.

Вот, пожалуй, и весь казенный быт — удивительный и малодоступный для обычного понимания, начиная с площади помещения и его обустройства и кончая посудой и одеждой. Кто бы мог подумать, что так можно просуществовать не год и не два. Трудно, если вообще возможно, привыкнуть жить одновременно и в туалете, и в столовой, и в кухне, и в спальне, и в курилке со всеми присущими этим помещениям свойствами и запахами. Я все время кощунственно и не к месту вспоминал, как, живя один, мучился в Сеуле в 200-метровой квартире с тремя туалетными комнатами из-за отсутствия уюта и необходимости самому поддерживать в ней порядок.

Говорят, что, когда у Матиаса Руста, приземлившегося на Красной площади в Москве и сидевшего потом в тюрьме, спросили после возвращения в Германию, что представляет собой российская тюремная камера, он ответил: «Не знаю. Я все время просидел в туалете».

Примерно через полгода такой «туалетной» жизни я писал своей жене: «О том, что я соскучился — и по тебе, и по Наде, и по работе, и по дому и вообще по нормальной жизни — говорить не надо. Прежде я бы никогда не поверил, что смогу это выдержать и морально, и физически. Это лишний раз подтверждает, что человек — это скотина, существующая в любых условиях с тем или иным успехом. Именно здесь понимание того, что все чины и звания, как и многое другое — ерунда. Нужна лишь нормальная жизнь с недоразумениями, горестями и радостями, усталостью, с нормальными мыслями в голове».

Сокамерники

Занимались в камере каждый своим делом. Можно было читать, смотреть телевизор, слушать радио, просто сидеть или лежать, размышляя, писать, разговаривать. Основной принцип камерного сосуществования — делай все, что хочешь, но не мешай другому. И здесь многое зависело от соседа, от его понимания, что такое «не мешай». Один искренне не понимал, почему нужно смотреть новости, а не MTV, другому не нравилось, что ты читаешь, а не беседуешь с ним, третий любил походить по камере для разминки — четыре шага в одну сторону, четыре — в другую. Все люди разного возраста, разного уровня образования и жизненного опыта, разного воспитания, по-разному оказавшиеся в тюрьме.

Помню, несколько дней мне пришлось быть в камере с чеченцем Турпал-Али Атгериевым. Его перевели в камеру, где мы уже около двух месяцев жили с соседом по имени Руслан. Али — так он для простоты просил себя называть — общительный грамотный молодой человек, как мусульманин ежедневно по расписанию совершал намаз, для чего у него был специальный отрывной календарь с указанием времени восхода и захода солнца, который он повесил на самое видное место. Причем, как и всякий неофит, он делал это с особым тщанием и днем и ночью со всеми необходимыми приготовлениями, подолгу крутясь вокруг раковины и унитаза. Мы с Русланом в целом относились к Али с пониманием, хотя он доставлял нм неудобства: когда его ночью будили, то, естественно, пробуждались и мы, когда он молился, мы должны были хранить тишину. Несмотря на то, что мы никак не высказывались по этому поводу, тактичный Али буквально через несколько дней сказал нам:

— Не обижайтесь, ребята, но я написал заявление, чтобы меня опять перевели в одиночку, как я и сидел раньше. Не потому, что вы плохие парни, но я чувствую, что вам неудобно со мной, да и мне с вами тоже.

Он мог бы этого и не говорить, просто написав заявление. Но, как очевидно, его понимание порядочности требовало объяснений. Подобная тактичность — скорее исключение, чем правило, в тюремном существовании. Правда, думаю, у него была и другая причина уйти от нас. Мое искреннее стремление прояснить для себя, что называется из первых уст, существо чеченской проблемы навело его, видимо, на мысль о неслучайном характере его подселения именно в эту камеру.