Гений - Слаповский Алексей Иванович

Народ, крякнув от удовольствия, воззрился на Стиркина.

– А что ты вообще знаешь, юноша? – не растерялся Стиркин. – Ты, может, и меня не знаешь?

И опять в точку! – как можно не знать Стиркина? Ну-ка, чем отобьет это лейтенант?

Лейтенант отбил:

– Я тебя не только не знаю, но и знать не хочу, потому что ты самозванец. Слышал, что ты Стиркин, а ты, может, не Стиркин, а Гиркин, да и тот тоже не Гиркин, а Стрелков, да и Стрелкова вашего давно пес хвостом смахнул![22]

– В масть! – вырвалось у кого-то восхищенное.

Свой, родной, пряный южный юмор услышал народ на площади и проникся тут же симпатией к лейтенанту.

Стиркин стойко выдержал удар и, сохраняя душевное равновесие, спокойно сказал:

– Смахнул или не смахнул, но вы не забудете, хлопцы, как он вам лещей надавал, да и я о себе память оставлю!

И ведь правда, подумал народ на площади, ни Стрелкова-Гиркина, ни Стиркина этого, захочешь, да не забудешь.

– А кто тебя звал сюда лещей давать, Стиркин? – Лейтенант все больше входил во вкус перепалки, и народ оценил его реплику сочувственными кивками многих голов. – Или, думаешь, тут без тебя не разобрались бы? – закреплял успех лейтенант. – Или нам без твоих москальских лещей никак нельзя? Люди и без тебя знают, что им надо, лящів або горілки, випити або закусити, а краще і того, і іншого, а не як у вас – є пити, а жерти нічого, є закуска – горілки немає!

Народ одобрительно зашумел, загомонил. Люди в Грежине, как украинском, так и русском, всегда считали, что живут крепче, основательней, чем северная Россия или западная Украина, и уж что-что, а хорошая выпивка с хорошей закуской у них никогда не переводились.

Но Стиркин не дал долго торжествовать противнику.

– Что толку с твоей горилки и закуски, если вы русским людям дыхнуть спокойно и свободно не давали, если у вас Бандера герой, если ваша власть вся проворовалась, а простой народ за людей не считает!

Народ не мог не согласиться. Что власть проворовалась, это факт, не требующий даже доказательств, что за людей не считает – тоже факт, против которого не поспоришь.

Стиркин не давал опомниться, горячил:

– Горилкой и закуской будешь ты мне рот затыкать! Ты лучше автоматом заткни, оно вернее! Где это видано, чтобы армия против своего народа с танками и пушками пошла? – Стиркин указал на грузовик и бронетранспортер, и хоть это были не танки и не пушки, но тоже ведь военная, армейская техника. – Вы зачем сюда приехали, такие все до зубов вооруженные? С кем воевать? Со своими же гражданами? Ну, давайте, стреляйте!

Лейтенант на мгновенье опешил. И не сумел найти достойного ответа, выкрикнул:

– Да мы армия, а вы бандиты!

– Видите? – спросил Стиркин, который в нужные моменты умел находить самые верные и точные слова, попадающие прямо в сердце. – Видите, люди, ему даже сказать нечего! Они армия! А нас бандитами считают! И вас, люди, тоже! За что? За то, что вы хотите своей собственной жизнью жить? И вы это терпите?

Народ сердитым, хоть и невнятным ворчанием дал понять что терпит лишь до поры до времени. При этом толпа, сконцентрировавшаяся на пространстве между отрядом Стиркина и приехавшими солдатами, угрожающе колыхнулась в сторону солдат. Нервно клацнул затвор автомата.

– Убивают! – раздался заполошный женский голос.

Тут же заклацали все затворы всех автоматов, люди Стиркина заняли боевую позицию за мусорной кучей, а бойцы лейтенанта залегли под кузов грузовика, целясь в противника, плохо видного из-за людей.

Толпа колыхнулась туда, сюда, готовясь броситься врассыпную, но тут послышался звук моторов и на площадь въехал большой зеленый джип, а за ним две боевые машины пехоты, новехонькие, будто прямо сейчас с выставки-продажи вооружений, из них посыпались люди в черной форме с желтыми шевронами на рукавах, похожие на охранников; это и были охранники, так называемый батальон Мельниченко, богатейшего человека. На совершенно законном основании он завел себе личную небольшую армию для обеспечения безопасности своих предприятий и территорий. Видя, как успешно он действует, ему поручили контроль над несколькими административными единицами, куда попал и грежинский район вместе с Грежином. Командовал батальоном Каха Мамашвили, брат жены двоюродного племянника Мельниченко, то есть почти родственник.

Народ, собравшийся разбежаться, застыл: любопытство пересилило страх. Каха уже бывал здесь, но с мирными целями, собирая долги и проценты с местных предпринимателей. Он, заметим, был единственный, кто не боялся прямо и откровенно любоваться Мариной Макаровной, не раз предлагал ей совместно и приятно отдохнуть, на что она, конечно, отвечала отказом.

Вот и сейчас, встав на подножке джипа и оглядев свои туфли (он был в черном костюме с черным галстуком), Каха первым делом нашел глазами Марину, улыбнулся и сказал ей:

– Здравствуй, Голова моя прекрасная!

– И тебе того же, – настороженно отозвалась Марина.

– Что происходит? – поинтересовался Каха, будто не замечая залегших и изготовившихся к бою людей.

Для Стиркина Каха был естественный враг, но и лейтенант не видел в нем однозначной поддержки: батальон Мельниченко частенько действовал самовольно, путаясь под ногами у армии, мешая ей, а иногда даже прямо противостоя, как случилось неделю назад, когда регулярные вооруженные силы пытались выбить ополченцев из городка Гривый Грай, и вдруг перед ними появился Каха со своими людьми и заявил, что будет защищать город. В результате дал ополченцам уйти. Дело было в том, что в Гривом Грае находился большой спиртозавод богача Редникова, и тот, испугавшись, что предприятию в ходе боя нанесут ущерб, попросил друга Мельниченко прислать свой батальон. Война войной, а дружба дружбой, Мельниченко пошел навстречу, батальон прислал. Потом был скандал на высоком уровне, чем все кончилось, осталось, как всегда, неизвестным. То есть что тут неизвестного вообще-то? – да ничем не кончилось.

Лейтенант насторожился, Стиркин еще больше мобилизовался, а жители, оказавшиеся меж двух огней, восприняли появление батальона Кахи как спасение.

– Совсем с ума сошли, чуть нас не перестреляли! – ответил Кахе тот же голос, что кричал «Убивают!»

– Делать больше нечего? – спросил Каха одновременно и лейтенанта, и Стиркина.

– У меня приказ, – коротко ответил лейтенант.

А Стиркин не удостоил Каху ни взглядом, ни словом, он только оглянулся на своих бойцов, словно проверяя, готовы ли они к отражению новой опасности.

– Сам-то с чем приехал, Каха? – спросила Марина по праву дружеских отношений и по обязанности главы населенного пункта.

– Сведения получил о скоплении техники и вооруженных людей. Решил посмотреть. Ты и здесь воду мутишь, Стиркин? Это даже хорошо, что ты так далеко забрался. Давно пора тебя обезвредить.

Больше Каха ничего не сказал, он не любил длинных разговоров. Махнул правой рукой своим черным людям, и те, равномерно распределившись, начали оцеплять отряд Стиркина справа. А левой рукой Каха приглашающе махнул лейтенанту и его бойцам. Лейтенант не стал спорить, кивнул, подтверждая команду, солдаты вскочили и стали окружать слева.

Стиркин почувствовал знакомый азарт смертельной опасности.

– К бою! – скомандовал он.

Отряд ощетинился дулами автоматов во все стороны.

Несправедливо, что мы, назвав командиров, совсем не упомянули этих людей, а ведь каждый из них по-своему примечателен.

Был здесь Петр Андрейченко, бывший рабочий рыбоконсервного заводика, разбомбленного вражескими снарядами, оставшийся без средств для прокормления семьи.

Был брат его Семен, тоже работавший на этом заводе, сгоряча уехавший с женой в Киев, распропагандированный там шурином Мыколой Садовничим и вступивший в «Правый сектор», но усомнившийся в правоте этого сектора и вернувшийся обратно, несмотря на протесты жены.

Был Иван Лодейник, совсем молодой, девятнадцатилетний, работавший таксистом от фирмы на отцовской машине; однажды сам Стиркин ездил с ним, похвалил Ивана за умелое вождение и ум, который тот выказал в короткой беседе, с той поры Иван стал одним из самых преданных сторонников Стиркина, уйдя к нему служить вместе с машиной.