Классик без ретуши - Николай Мельников

По схожей схеме построил свою рецензию и Мартин Эмис <см.>: воздав писателю за его прежние заслуги, он аттестовал «Арлекинов» как «жалкое и печальное исключение среди набоковских книг».

В отличие от Эмиса, считавшего, что "Смотри на арлекинов!" написан «скверно», Сол Малофф признавал, что и в этом романе писатель демонстрирует прежнее стилистическое мастерство. Однако это признание не уберегло Набокова от нелицеприятной критики: «Если бы романы Набокова состояли из одних чудесных фраз, его определенно считали бы величайшим из ныне живущих писателей; и он, конечно, стал бы таковым, пиши он путеводители, руководства по ловле чешуекрылых и наставления по организации автомобильной промышленности.

Но книги состоят не из одних прекрасных фраз. Временами (особенно когда кажется, что он сознательно старается ошеломить читателя своим мастерством, выводя предложение за предложением одно лучше другого) возникает сильное желание, чтобы это была огромная, громыхающая, вся в пене, задыхающаяся от напряжения фраза-першерон, тянущая отсюда и дотуда тяжеленный воз чего-то ужасно важного и нужного. Вот только ехать «дотуда» совершенно не входит в планы автора романа о Вадиме. Суть его состоит в том, чтобы сотворить немыслимые симфонические образы, волшебные узоры и божественную материю, причем сделать это с высокомерным изяществом и виртуозностью. Такое произведение по своей сути и замыслу является подчеркнуто декадентским, презрительным вызовом "шутам-критиканам воскресных газетных приложений", обвиняющим писателя в "аристократическом обскурантизме" Набоков — наш великий декадент, наш царственный вельможа и оригинал, непревзойденный художник второго ряда, кому может позавидовать любой представитель первого — в то время как газетные критиканы продолжают ворчать и скрежетать зубами»[130] (Maloff S. // New Republic. 1974. Vol. 171. № 26 (December 28). P. 29).

Разумеется, далеко не все рецензенты при разговоре об «Арлекинах» злобно скрежетали зубами и свирепо кусали престарелого мэтра. Репутация автора «Лолиты» была слишком высока и весома, чтобы не оказывать мощного влияния на критиков. Правда, положительные отзывы на этот набоковский роман, как на подбор, вышли какими-то вялыми и неубедительными и по большей части представляли собой доброжелательный пересказ фабулы. Подобным пересказом Набокова одарили: незлобивый Джон Апдайк, поставивший «Арлекинов» выше «Ады» и "Просвечивающих предметов" (Updike J. Motlier Than Ever // New Yorker. 1974. November 11. P. 209); Джон Скау, назвавший роман «одной из самых озорных и забавных книг» Набокова (Skow J. Butterflies Are Free // Time. 1974. October 7. P. 65); В. С. Притчетт, единственной серьезной ошибкой автора посчитавший советскую одиссею героя-повествователя (Pritchett V. С. Nabokov’s Touch // NYRB. 1974. November 28. P. 3) и Питер Кеннел (Quennell P. Autobiographical fiction // Books and bookmen. 1975. Vol. 20. № 11. P. 32–33). Последние два критика, будто сговорившись, принялись вдобавок рассуждать о стернианстве Набокова. Впрочем, и их признание «Арлекинов» не было безоговорочным. И Кеннел, и Притчетт сочли, что "Смотри на арлекинов!" не является лучшей вещью Набокова, а эффект от радужной рецензии Джона Скау был изрядно подпорчен издевательской подписью под фотографией семидесятипятилетнего писателя: «An obsolete variant of kern».[131]

Даже Марк Слоним, по своему обыкновению не скупившийся на лестные эпитеты и похвалы в адрес Набокова «"Посмотри на арлекинов!" [перевод названия, предложенный Слонимом] — блистательный, остроумный, занимательный и, пожалуй, наиболее доступный из его романов», — нашел неудачными последние главы — «особенно описание паралича героя и его третьей и четвертой жен, играющих безмолвные роли водевильных статисток. Возможно, что к концу романа автор несколько устал от лицедейства и каламбуров, и его сверкающая живость потускнела» (Сломим М. Новый романа Набокова // Русская мысль. 1974. 21 ноября. С. 9).

Между тем хор набоковских недоброжелателей звучал куда более громко и слаженно. Набокову вменялось в вину, что «в этой книге он больше, чем когда бы то ни было, пишет для себя и своих стойких поклонников». Этот упрек высказал, в частности, Кеннет Черри, с точки зрения которого «"Смотри на арлекинов!" — не очень хороший, хотя в своем роде и замечательный, роман: он слишком явно демонстрирует тот упадок, который впервые стал ощутимым с публикацией "Ады"» (Cherry К. Nabokov’s Kingdom by the Sea // Sewanee Review. 1975. Fall. P. 715). «С выходом мастодонтоподобной «Ады», — утверждал критик, — сконструированный Набоковым мир становился все более закрученным, все более зависящим от того, что уже было показано прежде, все меньше рассчитанным на живой отклик» (Ibid. P. 714).

Схожую позицию занял Джин Белл. Начав свою рецензию «за здравие» и отметив «сильные стороны» «Арлекинов» — «Буквально каждое предложение выписано восхитительно, в конце концов Набоков — великий виртуоз-импровизатор художественного слова, Ференц Лист английской прозы. Не устаешь восхищаться тем, как он описывает своих персонажей. Его взгляд на флору и фауну остается неизменно острым и живым, быть может, уж слишком роскошны бывают у него пейзажи, этакая цветистость ради показа мастерства», — рецензент довольно быстро переключился на другую тональность, задав жару и Набокову, и его университетским клевретам: «"Смотри на арлекинов’" — книга, лишенная подлинного интереса. Она может захватить при одном-единственном условии, если читатель приобщен к особому культу. Непосвященных туда не допускают, а периодические припадки самовосхваления превосходят шедевры рекламных изданий «Успех» и самого Нормана Мейлера. Это корпоративный роман в самом чистом виде, подчиненный священным интересам одной личности, ну разве еще интересам его нескольких академических прихлебателей — этой послушной ватаге сателлитов, что, превознося новый роман, тут же мчатся выуживать и смаковать все гостиничные аллюзии, славянские каламбуры с поговорками и скрытое издевательство за старые обиды. Но хуже всего то, что, кроме Ричарда Пурье, не нашлось рецензента, способного проанализировать серьезнейшие изъяны романа, а пуще всего огорчает то, что наши ученые интеллектуалы встречают бурными аплодисментами такой скабрезный хлам, как эти мерзкие книжонки «Ада» и "Смотри на арлекинов!" — воплощение старческого брюзжания, убогости, пустоты и скуки» (Bell G. Н. // Commonweal. 1976. February 13. P. 119–120).

Самым яростным набоковофобом выказал себя Питер Акройд <см.>, написавший язвительную рецензию, которую можно было бы свести к сакраментальной формуле «А был ли мальчик?» Акройд предпринял яростный штурм на писательскую репутацию Набокова, стремясь выставить его «чистой воды краснобаем», поднаторевшим на саморекламе и беспощадно эксплуатирующим не им найденные художественные приемы.

Таким образом, под конец своей писательской карьеры Набоков неожиданно сам для себя оказался в роли пресловутого «гипсового куба» (см. набоковское послесловие «О книге, озаглавленной "Лолита"»), перед которым — к ужасу верных почитателей и трудолюбивых диссертантов — вдруг выросла целая орава «смельчаков» с молотками и кувалдами. И хуже всего было то, что у своих недоброжелателей Набоков уже вызывал не озлобление, суеверный ужас или отчаянное желание «запретить» (как это было после выхода "Лолиты"), а пренебрежение и насмешки. Набоков перестал быть дразнящей загадкой: столь старательно сконструированный имидж сыграл с ним злую шутку, заслонив от читателей слишком многое, чем было богато его многогранное творчество.

ЛЕКЦИИ ПО ЛИТЕРАТУРЕ

LECTURES ON LITERATURE N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich / Bruccoly dark, 1980 LECTURES ON RUSSIAN LITERATURE N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich / Bruccoly dark, 1981

За годы своей преподавательской деятельности в различных американских университетах — в Стэнфорде, Уэлсли и Корнелле — Набоков подготовил обширный курс лекций по русской и европейской литературе. Об издании своих лекций он подумывал уже в начале пятидесятых годов. В письме Паскалю Ковичи (12 ноября 1951) среди своих ближайших литературных планов писатель упомянул о готовящейся к изданию литературоведческой книге, которая «должна будет состоять из 10 глав: 1. Сервантес "Дон Кихот"; 2. Джейн Остен «Мэнсфилд-парк»; 3. Пушкин "Пиковая дама", 4. Диккенс "Холодный дом"; 5. Гоголь и Пруст; 6. Флобер "Госпожа Бовари", 7. Толстой "Анна Каренина", "Смерть Ивана Ильича", "Хаджи Мурат", 8. Чехов "В овраге", "Дама с собачкой" и другие рассказы; 9. Кафка «Превращение»; 10. "Искусство перевода».[132]

В силу ряда причин запланированное издание так и не состоялось. Позже Набоков неоднократно возвращался к этому замыслу и на протяжении шестидесятых годов периодически заявлял в интервью о том, что готовит к печати лекции своего корнеллского курса "Шедевры мировой литературы". В дальнейшем Набоков несколько охладел к лекциям. В апреле 1972 г. он внимательно перечитал все лекционные материалы, нашел их совершенно непригодными для печати и оставил в своих бумагах категорическую записку. «Мои университетские лекции (Толстой, Кафка, Флобер, Сервантес и проч.) слишком сыры и хаотичны и никогда не должны быть опубликованы. Ни одна из них!»[133] Правда, уже в январе 1973 г. писатель вновь подумывает об издании «определенной части своих университетских лекций», о чем сообщает в письме одному из руководителей издательства «Макгроу-Хилл».[134]