Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Михаил Осоргин

И затем Александр Васильевич предался преступной и тайной своей слабости, велел слуге принести горячей воды и две бутылки душистого французского вина. Мало кому было известно, что статс-секретарь императрицы изрядно выпивает. Никто, даже из людей близких, не видал его пьяным. На званых обедах воздерживался, да вообще днем не брал в рот лишней капли, боясь увлечься и потерять достойный образ. И только поздними вечерами, в неделю раза два, когда срочной работы не было, позволял себе в одиночку отплывать к берегам фантазии и свершать Бахусову мессу, а попросту говоря — напиваться до состояния безответственности и райских грез. Делал это без особой спешки, со вкусом, и, однако, часа через полтора от первого глотка без зова приходил старый слуга, с натугой брал его превосходительство со спины под мышки и, слегка подталкивая коленом в задок, препровождал в спальню, раздевал и укладывал в постель. По счастливым качествам здоровья, наутро Александр Васильевич просыпался свеженьким, лишь со слегка опухшими глазками приветливого и доброго лица. И то сказать — статс-секретарю было всего за сорок лет, а молодость вынослива.

На этот раз дрема пришла на половине третьей бутылки, напрасно начатой сверх обычной порции. Уложенный в постель, Александр Васильевич некоторое время мычал и шевелил ножкой, требуя еще стакан, но вскоре откатился от действительной жизни в одну из сказочных стран. Было это часу во втором ночи.

Выше было сказано, что о слабости Александра Васильевича никто не знал. Это не совсем точно, так как раза два, ради завязания более близкой дружбы, он столь же приятно провел поздний вечерок в компании приглашенного им Захара Зотова, любимого камердинера Екатерины. Пили поровну, но Зотов выдержал лучше, а хозяин гостю поведал с откровенностью, что французские вина он предпочитает отечественным и потребляет немало. От Зотова о том узнала Марья Саввишна Перекусихина[120], также приятельница статс-секретаря, а у Марьи Саввишны не было секретов от Екатерины, точно так же, как не было и не могло быть никаких секретов, даже самых интимных, у императрицы от Марьи Саввишны, которая именно по делам личным и секретнейшим при ней и состояла.

И в этот именно раз случилось, что богоподобной Фелице пришло в голову испытать секретаря и потребовать его во дворец на ночь глядя. Прискакал нарочный: приказано явиться немедленно по неотложному делу С большим трудом слуга все-таки умудрился растолкать его превосходительство и передать ему приказ. И хотя удалось Александру Васильевичу спустить с кровати волосатые ноги, но на дальнейшее он не оказывался способным. Сам, чувствуя свою несостоятельность, догадался послать за коновалом, жившим рядом, каковой коновал и пустил ему кровь. Кто же не знает, что люди полные очень чувствительны к такому лечению? Через час — не более — Александр Васильевич, в парике с завитками у висков и в превосходном кружеве на груди, стоял перед ее величеством, как ни в чем не бывало, держа за щекой отбивающую винный дух травку.

Так все благополучно и сошло. Что же до самого дела, то ее величество, весьма хитро посмотрев на секретаря, изволила сказать ему:

— Прости, что послала за тобой ночью. А я сейчас читала из Плутарха жизнь Кориолана[121] и заметила, что при богослужебных обрядах римлян провозвестники кричали: «Хок аге!», то есть «Вонми!», и что у них были свой оглашенные. До того это меня удивило, что послала за тобой, чтобы скорее тебе рассказать. Ты — человек образованный и сочинитель и уж наверное оценишь.

Александр Васильевич, конечно, оценил. И еще больше оценил милостивый подарок за беспокойство: преизящную табакерку стоимостью тысяч на пять рублей. Сверх того был удостоен высочайшей ручки, а наутро, явившись к волосочесанию, был спрошен:

— Ну как, здоров ли?

— Слава Богу!

— Перестал ли потеть?

— Три дня уж не потею.

Каковой разговор тем же вечером занесен Александром Васильевичем в его дневник, озаглавленный «Памятные записки»[122].

* * *

За десять лет секретарства только раз сплоховал Храповицкий, правда, в угоду слишком уж влиятельному человеку, графу Безбородко.

Вместе с Соймоновым Александр Васильевич управлял Эрмитажным театром, где тогда играла замечательная актриса Уранова[123], а также был славен и актер Сандунов[124]. Уранова и Сандунов любили друг друга и мечтали пожениться. Но в те времена актеры были кабальными и содержались в строгости. За Урановой ухаживал Безбородко[125], с какими намерениями — понятно. Этого было достаточно, чтобы директора препятствовали браку двух любимцев публики, и никакого выхода для влюбленных не было, — хоть кончай с собой.

Ставили в Эрмитажном театре оперу «Федул с детьми», сочиненную плодовитейшим автором — самой Екатериной, не без сотрудничества, конечно, и Храповицкого, так как в русском языке сочинительница была несильна. И как хороша была в своей роли Лиза! Еще никогда не был так чист и прекрасен ее голос, и сколько в нем было страсти, и как сама актриса была молода и красива! Зрители восторженно рукоплескали, а Екатерина, в знак одобрения и поощрения, все время кивала Лизе головой. Граф Безбородко, сидя в креслах, впивался в Лизу глазами, а в перерывах бегал за кулисы и топтался около ее уборной.

Как автор, Екатерина хорошо знала свою пьесу и, когда Уранова пропела свою последнюю арию, бросила ей свой букет цветов при общем восторге публики. Артистка схватила букет, поцеловала его — и добавила к пьесе сцену, которой автор не заготовил. Она бросилась на колени, воздела руки к Екатерине и тем же своим ясным и певучим голосом, но с надрывом и тоской, закричала:

— Матушка царица! Спаси меня!

Во всех подобных исторических анекдотах у просителей бывают заготовлены за пазухой челобитные. На этот раз челобитную, минуя назначенного для этого статс-секретаря, Екатерина приняла лично из рук Урановой. Там было рассказано все: и домогательства графа, и препятствия счастью любящих сердец со стороны директоров театра.

В ту ночь, вернувшись из театра, Храповицкий спросил себе бутылку раньше, чем снял парик со щекотавшей шею косичкой. И вообще чувствовал себя неприятно. Утром к волосочесанию позван не был, а к вечеру не был больше директором театра: его и Соймонова на этом посту сменил Юсупов.[126] Уранову с Сандуновым приказано повенчать и перевести обоих в театр московский, подальше от старого сатира. И опять пришлось прибегнуть к французскому напитку с горячей водой.

Но был он слишком нужен Екатерине, чтобы она лишила его благоволения. С новым усердием писал ей куплеты, выслушивая ее глубокомыслия, шептался с Марьей Саввишной и водил компанию с Зотовым. Вопреки пророчеству высокой покровительницы, с годами потеть не перестал, — а, впрочем, умер не старым, почтенный чинами и лентами от Павла и Александра, которым, однако, уже не был нужен человек, столь незаменимый в Екатеринино царствование.

ПАРНАС ПОМЕЩИКА СТРУЙСКОГО

Читатель приглашается в гости к помещику Николаю Еремеевичу Струйскому[127] в село Рузаевку Инсарского уезда Пензенской губернии. Форма одежды — екатерининский камзол.

* * *

Именье не малое: из центра крутом верст на тридцать, с населением в тысячу душ. Самое село Рузаевка окружено крепостным валом — неизвестно от каких врагов. В селе три церкви, из них две построены последним барином, Николаем Еремеевичем, поэтом и вольтерьянцем. Эти церкви расписаны итальянскими художниками, и нельзя сказать, чтобы бабы охотно молились безбородым святым и веселым мадоннам.

Барский дом — сама красота. Комнат в нем несчетно, потому что и семья Струйского не малочисленна: жена и восемнадцать человек детей. Всего роскошнее зала в два света, с мраморными стенами, с расписным плафоном работы крепостного живописца. И еще примечательны две комнаты: одна — хозяйский кабинет в верхнем этаже и называется «Парнас», другая — в этаже подвальном, таинственная и мрачная.

Хозяин — человек дородный, важный и приветливый, с бритым лицом екатерининского вельможи, но не из крупных: околачивался в Санкт-Петербурге, допускался к ручке, потом был губернатором во Владимире и выказал себя самодуром, но безвредным; теперь — на покое, если можно назвать покоем его кипучую деятельность. Примечательнее всего одежда хозяина: при фраке парчовый камзол, подпоясанный розовым шелковым кушаком, чулки белые, туфли с бантиками, к парику привязана длинная прусская коса.

Первое, что оценит посетитель, — культ великой Екатерины: ее портреты, ее бюсты, ею подписанный пергамент в роскошной раме. Это она изображена в виде Минервы на расписном потолке. Минерва восседает на облаке, попирая ногами крючкодейство и взяточничество, которых сразу можно признать по эмблемам лихоимства: сахарные головы, мешки с деньгами, бараны. Их поражает стрелами двуглавый орел, парящий над головою Минервы. Окружают богиню гении и атрибуты поэзии.