Хитросплетения (Сборник рассказов) - Буало-Нарсежак

На улицах устроили иллюминацию. Прежде чем подняться на свой пятый этаж, Дюваллон остановился перед витриной маленького магазинчика, располагавшегося внизу. Здесь уже царило Рождество. Дюваллон рассматривал губные гармошки. В один прекрасный день он тоже купит себе такую, когда выйдет на пенсию. Когда-то по дороге из школы он вырезал себе флейты из тростника. Он не забыл, что у него так и не нашлось времени выучиться музыке.

— Госпожа еще не вернулась, — сказала ему Ивонна.

— А Жан-Франсуа?

— Только что ушел.

Конечно! Наступала пора подарков!.. Если бы только не разговор о филиале в Сент-Этьене! Он чувствовал себя так хорошо, таким богатым! Он закрылся в своем кабинете, взял с камина бюст Бетховена, который он купил в маленьком магазинчике на первом этаже, да, да, в тот день, когда он был назначен заведующим отделом…

Он с предосторожностями повернул бюст на его подставке: пустотелый гипс скрывал тайник. Это здесь он хранил свои сбережения. Насвистывая такты Девятой симфонии, он вытащил подставку и резко осекся: полость была пуста.

Ошибка исключается: он видел изнутри череп, с большущими выпуклостями, как бы лишенный мозга, гения, жизни. Ему пришлось присесть. Неожиданно он почувствовал себя таким же пустым, как и обкраденный гипс. Из него вытащили его сущность. Кто? Не иначе как служанка, его сын или жена. Никто другой в его кабинет не входил… Между тем это казалось невозможным. Прежде всего, никто не знал о существовании тайника. И даже если допустить…

Ивонна? Они привезли ее из Бретани пятнадцать месяцев назад. Семнадцать лет! Невинность, сама невинность. И почти фанатичной честности. Жан-Франсуа, так тот думал лишь о своих книжках. Он никогда не просил карманных денег. Что касается Симоны… Само воплощение бережливости, все время что-то подсчитывает…

Он узнал ее шаги в прихожей, поспешно поставил бюст на камин и попытался придать подобающее выражение лицу. Симона выглядела крайне веселой и потрясла у него перед глазами роскошной кожаной сумкой.

— Угадай… Нет, это не из крокодиловой кожи, понимаешь… Но можно принять, а?.. Сорок франков… Я немного поторговалась…

Дюваллон попытался улыбнуться, несмотря на подозрение, которое подхлестывало его, словно кнутом. Неделей раньше та великолепная пудреница… Еще один исключительный случай…

После ужина, покуда Симона помогала горничной на кухне, Дюваллон проскользнул в спальню, взял из комода сумочку… Внутри он обнаружил крохотную надпись, тисненную на подкладке, — «Урганд». Таким образом, сумка была куплена у одного из ведущих изготовителей кожаных изделий!.. Зачем это вранье? Сославшись на мигрень, он рано лег спать, а проснулся уже с настоящей головной болью. Он знал, что Симона никогда не выходила утром из дому. Так что сумка ей не понадобится. Он спрятал ее в свою папку и отправился на улицу Руаяль. Огорчение придавало ему уверенности, исполненной достоинства. Он показал сумку продавщице.

— Моя свояченица купила ее вчера во второй половине дня. Жена хотела бы такую же. Нельзя ли…

— Сожалею, — сказала продавщица. — Это была последняя. Но мы можем ее заказать… Или же вы можете купить вот эту… Я припоминаю, что наша клиентка находилась в большой нерешительности… В конце концов это ее муж принял решение… Девятьсот франков. Они обе по одной и той же цене.

— Сожалею, — пролепетал Дюваллон. — К сожалению, у меня нет средств… как у моего свояка.

На улице ему показалось, что он вот-вот упадет в обморок. Симона… У Симоны есть любовник… Значит, она не была счастлива! Она нуждалась в богатом… молодом, красивом мужчине, как какая-нибудь начинающая актриса! Ей понадобились приключения, эмоции, выдумки!

Боже мой! Он дотащился до своего подвала, опять надел свою униформу, которая неожиданно показалась ему такой же отвратительной, как какая-нибудь ливрея. Он долго рассматривал себя в узком зеркале железного шкафа, подумал, что это, наверное, первый позыв всех обманутых мужчин, которые пытаются понять, оценивают себя испытующим взглядом и понапрасну задают себе вопросы.

Но, может быть, самое худшее не то, что Симона завела любовника. А то, что она не крала. Так как, по всей видимости, ей пришлось лишь попросить, чтобы удовлетворили ее желание. Значит, виновный — Жан-Франсуа. Этот маленький Жан-Франсуа, такой разумный, такой застенчивый… Дюваллон проглотил две таблетки аспирина. У него создалось такое впечатление, будто под его ногами шатается земля. Директор издали дружески поприветствовал его, бросил ему среди общего гомона:

— Подумайте!..

Как будто он занимался чем-то иным! Да наплевать ему на свое продвижение!..

Он провел ужасный день, разговаривая сам с собой, и покинул магазин последним. Он вынужден был останавливаться несколько раз, чтобы опереться о стенку. А когда он переводил дух и вновь открывал глаза, чтобы посмотреть на привычное окружение, каждодневное окружение, в котором он чувствовал себя уютно, то обнаруживал повсюду надписи, иллюминацию, снопы лампочек, бегущие огоньки, которые повторяли: «Счастливого Рождества… Счастливого Рождества…»

Обессилев, он лег спать. Но муки терзали его так сильно, что посреди ночи он не выдержал. Все спали. Он бесшумно прошел до вешалки, на ощупь нашел одежду Жан-Франсуа на плечиках. Его пальцы наткнулись на бумажник… бумажник, который казался довольно пухлым… Он унес его в свой кабинет и раскрыл.

На бювар потекли пачки денег… Дюваллон вполголоса, тоном профессионала подсчитывал: две тысячи… три тысячи… четыре тысячи… четыре тысячи пятьсот франков…

Он поднял голову и встретился с мечтательным взглядом Бетховена. Четыре тысячи пятьсот франков… Ну и как теперь?.. Там, в бумажнике, имелось еще какое-то письмо на голубой бумаге, надушенное, написанное размашистым женским почерком:

«Сокровище мое дорогое!

Вот это на самое неотложное… Но поклянись, что не наделаешь больше долгов…»

Нетвердым шагом Дюваллон пошел закрыть дверь на ключ и вновь принялся за чтение, время от времени отирая выступающий на лбу пот. Его последние сомнения испарялись одно за другим…

Нет, писала не молодая женщина, охваченная страстью, а, вероятно, очень богатая женщина, которых он так часто видел в отделе всяких мелочей, затянутая, накрашенная, неулыбающаяся, в сопровождении молодого любовника, несущего свертки.

Дюваллон положил на место письмо и купюры и задумался, глядя на бумажник, который он подарил два года тому назад Жан-Франсуа. Он не чувствовал ни усталости, ни отвращения. Каждое утро Жан-Франсуа поворачивал в его сторону свое чистое лицо, которому сон придавал прелесть детства: «Здравствуй, папочка». Каждое утро Симона подставляла ему губы, которые не успела еще размалевать: «Здравствуй, лапуля». И он отправлялся к себе на работу, радуясь каждому мгновению. Жизнь текла мирно, без неожиданностей.

— Боже мой! Ну зачем я открутил эту подставку?

Он едва не бросил бюст на пол. Совершенно ясно, что Жан-Франсуа не виновен. Когда ему нужны были деньги, он знал, где их найти. Стоило ему что-нибудь захотеть, как покровительница открывала ему свой кошелек. По правде говоря, удобно! Ему же потребовалось двенадцать лет, чтобы отложить эти жалкие тысячные купюры!..

Зато совесть у него чиста. Оставалась Ивонна! Честная маленькая Ивонна. Деньги наверняка спрятаны где-то наверху, в каком-нибудь потаенном месте в ее комнате на седьмом этаже.

Дюваллон пошел взять в глубине буфета, в столовой, графинчик с коньяком, который выставляли по праздникам, и принялся пить. Теперь он обращался на «ты» к Бетховену:

— Ты-то оглох! Тебе повезло!.. И я тебе скажу… ты стал бы еще счастливее, если бы ослеп… как дерево… Только деревья и достойны жить сами по себе, ни о чем не заботясь… ощущая, как потихоньку вращается земля…

Он уснул, голова — на скрещенных руках. Разбудил его шум духовки. Ивонна уже проснулась. Самый момент! Он осторожно вышел, добрался до седьмого этажа, приоткрыл дверь в мансарду.

Из постели доносился мощный храп. Свет из коридора смутно освещал какую-то большущую голову с редкими волосами и огромными ушами. На стуле находился военный пиджак, поясной ремень, а у кровати — форменные солдатские башмаки.

Дюваллон закрыл глаза.

…На крик Ивонны прибежала госпожа Дюваллон.

— Мадам… Ой, мадам! Сметая пыль, я отбила нос Бетховену.

— Опять!.. Девочка моя, вы снова за свое! И что теперь? Сделайте же что-нибудь! Не стойте вот так, как мумия.

— Ой, мадам! Если господин заметит…

— Ну нет. Вы же прекрасно знаете, что господин никогда ничего не замечает. Давайте! Выбросьте этот гипс в помойку и ступайте вниз купить другой… как в прошлый раз.

Соперница

Как и каждое утро, покуда Симона еще спала, Жан-Клод отправился в манеж и два часа катался верхом.