Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Аммар меж тем снова кивнул нерегилю:

— Прочти, раз писано тебе.

Тот пожал плечами, скривился и, далеко потянувшись рукой из-за Аммаровой спины, подхватил с ковра мятый листок. Развернув письмо обеими руками, Тарик уперся взглядом в написанное. В проникавшем через шелковые полотнища шатра ярком утреннем свете — ковры завернули вверх и подхватили шнурами, — тонкая бумага просвечивала. Она, видно, была скверной по качеству, да и само послание было писано до оскорбительного небрежно: чернила просочились сквозь бумагу, и испод листа, обращенный к собранию военачальников, пятнали отвратительные кляксы. Судя по линиям черных точек на обороте, письмо к Тарику содержало лишь две строчки.

Нерегиль застыл с поднятым высоко, на уровень глаз, листом бумаги. Не все поняли, что происходит что-то не то: зажатый в пальцах самийа листок мелко задрожал, а Тарик задышал вдруг медленно и глубоко. Аммар, знакомый с приступами ярости самийа не понаслышке, тихо приказал:

— Дай сюда.

Не переставая глубоко дышать — вдох-выдох, это он так успокаивается, — Тарик передал своему халифу послание Умейядов.

Оно содержало один стихотворный бейт:

Не домогайся достоинств; поверь, не в них превосходство.Ты сыт и одет к тому же. Зачем тебе благородство?[18]

Аммар перевел вгляд на нерегиля. Тот уже почти овладел собой, только губы еще кривила гневная судорога. Но дышал самийа уже спокойнее.

— Что предлагаешь делать? — резко, будто хлопнув в ладоши, спросил его Аммар.

Тарик встряхнул головой и сбросил с себя остатки морока ярости:

— Поступать разумно. Решать задачи в порядке поступления. Сначала мы… принудим к миру джунгар. Потом… Умейя.

Последние слова были сказаны, однако, таким голосом, что потом, заслышав в речах Тарика этот стальной звон, люди говорили: «Если птицы летят хвостами вперед — быть урагану».

В новый джунгарский поход ашшариты выступили тридцатитысячной армией.

Весть о том, что «северный царь» идет войной на улусы сыновей Эсен-хана, пронеслась по степи как пожар. Даже самые храбрые из джунгарских племен, ойраты и урууты, снялись с места и погнали скот к Хангаю. Видно, думали, что в ущельях между гранитными отрогами, заросшими лиственницей, они смогут скрыться от ашшаритских мечей.

Впрочем, многие надеялись дать отпор северянам. Эсен-хан пал в бою, но у него имелось четверо взрослых сыновей: Араган, славный хитроумием и умением ладить с соседями, Сенгэ-храбрец, а еще Дабачи и Рабдан — любимцы отца, его правая рука и левая рука, его верные цепные псы, которых кормили человеческим мясом у порога юрты кагана:

«Лбы их из бронзы,А морды — стальные долота.Шило — язык их,А сердце — железное.Плетью им служат мечи.В пищу довольно росы им.Ездят на ветрах верхом.Мясо людское — походный им харч.Мясо людское в дни сечи едят».

Так пели об их подвигах джунгарские сказители.

Не ладившие между собой при жизни отца, теперь Дабачи и Рабдан решили объединить тумены и достойно встретить северянина и его беломордого прихвостня. Пятидесятитысячное войско джунгар готовилось к бою у Красного тальника. Рассказывают, что однажды на рассвете в ставку Дабачи и Рабдана приехал Цэван-нойон, хорчин Арагана. Он завел такие речи:

— Давайте заманим северян в горные ущелья. Отступая, мы завлечем их в засаду, а кони наши тем временем откормятся после голодной весны.

Однако Дабачи лишь рассмеялся, как всегда он смеялся, сидя под своим знаменем-тугом с человеческим черепом на навершии:

— С нами духи предков и Тенгри! Мы загребем их в полы халатов, как скотский навоз!

Рабдан же молчал, как молчал он уже несколько лун, прошедших с ночи смерти отца. И вдруг лицо его свелось судорогой, глаза закатились, а из груди вырвался хрип. Все пали на свои лица — дух, сошедший на Рабдана, мог оказаться гневливым и мстительным, и не следовало без нужды заглядывать ему в лицо. В тишине юрты Рабдан снова захрипел — и вдруг заговорил скрежещущим голосом нижнего мира:

— Так и есть! Эта баба Араган разглагольствует так из страха. Не иначе, хитрый байбак желает договориться с ашурутами за нашей спиной! Из трусости и предательства выносит такое предложение баба Араган, который не выходил из дома даже на расстояние отхожего места для беременной бабы! После того, как мы сдерем кожу с царя ашурутов и насадим на копье голову его цепного нелюдя, твой хозяин будет следующим! Пусть приготовит острый кол для себя, чтобы нам не пришлось долго рыскать в поисках удобной палки, на которую мы натянем его парой быков!

С такими словами Рабдана Цэван-нойон отбыл в ставку Арагана.

А еще через пять дней ашшариты прошли пески Харахалчжин-эста и вступили в хангайские степи. Травы становились все гуще и гуще, горный хребет синел на горизонте, в ложбинах между холмами стали попадаться заросли ивняка и ильма, а потом и тополиные рощицы. Припудренные желтоватой пылью деревья трепал ветер, налетавший то из песков, то с поросших могучими деревьями склонов Хангая.

Кочевники встретили их странно: многочисленные разъезды дозорных сменили летучие отряды всадников в рваных, торчащих ватой халатах на худых лошаденках, — видимо, пленные из покоренных племен, кераитов или меркитов. Их быстро отогнали и стали разбивать лагерь — ряды шатров следовало окружить рвом и частоколом из привезенных на верблюдах кольев.

Утром к ограде лагеря подъехало джунгарское посольство. Ханид-толмач, подросший и даже обзаведшийся отдельными волосками на щеках и подбородке, переводил Аммару, Тарику и стоявшим рядом военачальникам:

— Кочевники называют нас трусами, о повелитель! — парнишка робко оглянулся на халифа, но Аммар милостиво и ободряюще кивнул — мол, не страшись, за чужие слова не накажу.

— И они говорят, что мы прячемся, как суслики по норам. Но они, мол, нас все равно из нор выгонят, как огонь выгоняет спящих байбаков.

— Как изящно сказано, — усмехнулся Тарик. — Будет жаль, если изысканные цветы джунгарской словесности окажутся навеки утрачены. Хорошо бы пару местных поэтов привезти в аш-Шарийа — в клетке, для развлечения. Согласен, Аммар?

Стоявшие рядом с халифом и нерегилем военачальники вежливо засмеялись — хотя всем было не до смеха. Самийа мог злословить и издеваться сколько его сумеречной душе было угодно, но джунгары почти вдвое превышали ашшаритов числом. Вдвое — это если считать пленных из покоренных племен. Но все равно — вдвое. И тут была не укрепленная неприступная Фейсала, за стенами которой можно было девять лет сидеть в осаде и не истощить припасы. Тут кругом стелилась враждебная степь, из которой в любой миг могли вынырнуть еще десятки и десятки тысяч, еще орды и орды раскосых людей на мохнатых выносливых лошадках.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});