Листьев медь (сборник) - Наталия Лазарева

– Пописала, гадина! И разве можно теперь есть этот суп? Эх, жалко как… Анпилогов поднял голову, посмотрел на ворону, а ворона опустила свою безшейную голову, приблизила клюв к когтистой ноге, словно вычищая там что-то, и боком, черным глазом, посмотрела на Анпилогова. Тогда он увидел, что писает она глазом.

«Что же это снова такое, – ощутил в себе Анпилогов, – опять, что ли приснилось?»

48

– Пойти – не пойти, – думал Леник, – В конце концов, как начальник лаборатории, я вполне могу сходить, поговорить, выяснить. Уже сколько времени прошло… С другой стороны – разумнее было послать к Демуре кого-нибудь, скажем, Пня – как, вроде бы, приятеля. Или Майку Городошницу, как бывший профсоюз.

Но Анпилогову казалось, что пойти должен он сам. Он не стал бы себе признаваться, что слишком многие мысли, за которые потом получала премию лаборатория, да иной раз и все КБ, и гладили по головке на коллегии – подсказывал Демура, но уж ощущать сигналы, которые шли из анпилоговского «живота» он мог великолепно. Он отгадывал даже зарождение мысли начальника и следовал ей. А уж с того момента, как они завели Барокамеру, демурин опыт и изобретательность были просто необходимы… Хотя… С этой новой сборкой и продажами, куда лучше справлялись Пень и Майка. Но вот иное… То, что сидело у Леника в загашнике, то, на что он бесконечно рассчитывал, на что делал основную ставку – здесь без Демуры было не обойтись. Правда, Анпилогов, совершенно самостоятельно кое-что уже сделал. Но этого было мало. Так мало…

От метро было недалеко, в свое время Леник выбил Демуре неплохую квартирку. Наконец, Анпилогов вышел на поверхность и зажмурился. Вроде, входил на станцию в центре, небо было серым, а здесь – солнце.

От прячущегося за бетонным парапетом спуска в метро начинался широкий проспект, который лежал серой рекой, вздыбленной нечастыми бурунами автомобильных крыш. Река плыла среди высоких берегов – срезанных для ее русла холмов, а на холмах поставили белые башни сот-новостроек десятилетней давности. Эти дома были с виду получше тех, где жила Веруня, но внутри, насколько представлял себе Анпилогов, эти коробки тоже были разграничены на крохотные отсеки, заполненные либо унифицированным магазинным товаром, либо свезенным из бывших здесь не так давно деревень родительским скарбом.

Анпилогов углубился в проспект. Дома стояли далеко друг от друга, и нужный ему номер оказался в отдалении. По склону, поросшему густой, уже начавшей колоситься травой, шла пологая тропинка, медленно и постепенно поднимавшаяся к жилым кварталам. Леник с удовольствием прошел по ней, а наверху увидел такие же густые заросшие газоны. Здесь уже было жарко, поток воздуха над рекой проспекта сюда не добирался. По газону ходил голый по пояс парень с косой, и трава, отдавая острый, обезжиренный запах, ложилась у его ног. С проспекта внизу доносился гул, но здесь он казался томным пчелиным гудением. А, может, и впрямь летали пчелы?

Анпилогов пошел в этом бесплотном запахе, среди стоячих и лежачих уже трав, подремывающих на лавках мамаш рядом со своими коляcками и сонно бредущих пожилых женщин с сумками-тележками, катившимися за ними, словно верные псы.

Леник чувствовал, что вспотела спина, но лоб его оставался сухим и ясным.

На том доме, который он искал, оказалась табличка с номером, в подъезде слегка пахло картофельным погребом, но лишь слегка. Выщербленные плитки на полу недавно мыли. Анпилогов нашел нужную дверь с одним простеньким замком и позвонил.

– Он не хочет работать в этой вашей артели! – сказала мать Демуры.

– Почему? И с какой стати – артель? Мы просто организовали хозрасчетную лабораторию на арендованной площади…

– Ну не знаю я… – мать Демуры – Серафима сжала бледные, словно слепленные из бумаги губы и чуть склонила набок голову.

Вокруг ее, словно такого же бумажного лица, лежали серебряные, мягкие, так же, как и у сына, вьющиеся волосы, скрепленные на затылке приколками – металлическими скрепками с дважды загнутыми на концах крючками. Одна из сторон приколки была обмотана разноцветной блестящей пленкой – малиновой или желтой. Анпилогов увидел эти штуки в ее седых волосах, когда она повернулась к двухконфорочной плите, чтобы поставить чайник, и подумал, что видел такие же скрепки для волос на косах девочек еще в детстве и удивился: «Неужели такие еще делают?».

Видимо, это было то самое жаркое летнее пространство с гудением то ли машин, то ли пчел, со стоящими и лежащими травами, когда делали разновременное, но многое уже обрывалось…

Мать Коли Демуры – Серафима Демура, решила напоить его бывшего начальника чаем, и принялась делать бутерброды с маргарином. Она достала из очень чистенькой хлебницы, со слегка отбитой с краю, но тщательно замазанной масленой краской эмалировкой, початый батон, сходила к ящику старого фанерного (под дерево) буфета за ножом, вернулась, положила хлеб на отскобленную дощечку и стала аккуратно резать, каждый раз прмериваясь, чтобы получились ломти равной величины. Потом она долго и гладко намазывала маргарин. Потом споласкивала заварочный чайник горячей водой, что-то шептала бумажными губами, видимо, прикидывая, сколько чая выбрать из жестяной темно-синей с золотистым узором коробки, потом заливала чай крутым кипятком, укрывала чайник полотенцем и придерживала кистью с коротко остриженными, потрескавшимися возле ногтей пальцами.

Анпилогову не казалось в этот момент, что необходимо спешить, бежать на свою арендованную площадь и производить хозрасчетную деятельность.

Он опять вспоминал, как Демура называл свою мать: «Кропотливая Серафима».

– А где он сам-то? – спросил Леник, кладя в рот край бутерброда.

– Чего-то метнулся… поехал вдруг в Питер. Там – мой брат, его дядька. Я думаю, Коля поехал поговорить.

– Ну, хорошо, Коля отправился советоваться… Но что может его дядька… Пожилой человек. Серафима Юрьевна, понимаете, сейчас будет все так ломаться, как вам и не снилось. Все эти КБ и НИИ повалятся, денег никаких не дадут. Где бы он ни пригрелся, вы будете жить впроголодь. Я сам не знаю, как я стану выбираться, но я выберусь.

– Да, Коля мне гуторил, что вы что-то такое хотите покупать у островных людей, потом, словно муравьи какие затаскивать сюда и скручивать, а дальше торговать, как своим.

– Ха!.. Ой, бутерброд соленый! Серафима Юрьевна! В общих чертах вы, конечно, правы. Раньше мы «сворачивали», вроде бы, из своего. Хотя это – весьма спорный вопрос. Но весь мир-то жил не так! Свое – кончилось. Все вышло! Теперь, знай – крутись!

– Ты и рад крутится! – Серафима засмеялась, показывая ровный ряд сероватых зубных протезов, – А ты, Леник – цыган!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});