Саладин. Победитель крестоносцев - А. Владимирский

Христиане, удаляясь, имели право идти куда угодно: одни отправились в Антиохию и Триполи, другие — в Тир; некоторые же пошли в Египет, чтобы в Александрии сесть на суда и отплыть на запад. По свидетельству историка «Александрийских патриархов», Саладин обнаружил при этом случае большое великодушие. Он дал удалившимся конвой с целью охранять их на пути; те же, которые в числе 500 отправились через Александрию, были освобождены от всех расходов. Так как в Александрии не нашлось в то время корабля, готового к отплытию, то они ждали целых шесть месяцев. Саладин приказал доставлять им все нужное и заплатил даже за дорогу, чтобы, как он говорил, они остались им довольны. По его же приказанию правитель Александрии и его чиновники оказывали им всевозможное внимание до самого отъезда.

Относительно христиан, оставшихся в Иерусалиме, особенно греческого исповедания, которых вовсе не беспокоили, мы читаем у Имад ад-Дина, что они сохранили свое имущество под условием взноса ежегодной дани сверх общего выкупа. Только четыре латинских священника получили право оставаться для служения в храме Гроба Господня, не платя притом никакой дани. «Некоторые из ревностных мусульман, — говорит Имад ад-Дин, — советовали Саладину разрушить храм, полагая, что если Гробница Мессии будет истреблена и плуг пройдет по тому месту, где стоял храм, то христиане лишатся предлога к пилигримству; но другие предпочитали сохранить этот религиозный памятник, ибо не храм, но Лобное место и гробница привлекали христиан, и потому, если бы землю поднять на небо, то и тогда они не перестали бы стекаться в Иерусалим. Они ссылались также и на то, что халиф Омар в первые века исламизма, овладев Святым городом, позволил христианам оставаться и оказал уважение храму Гроба Господня».

После того Саладин занялся возобновлением мечетей и между прочим открыл в Аль-Аксе (мечеть Омара) мираб, которую тамплиеры застроили стеной и обратили в хлебный магазин, а по словам других — в отхожее место. Саладин отстроил мираб просторно и удобно, чтобы мусульмане могли там предаваться молитве. Там же была поставлена кафедра.

«Мираб, — говорит Имад ад-Дин, — был очищен: пол покрыли прекрасными коврами; к потолку привесили лампады и читали там слова, нисшедшие с неба (Алкоран). Так возвратилась истина, и ложь была обращена в бегство; Алкоран восторжествовал, Евангелие изгнано. Совершались все наши обряды; молились за калифа и султана; на всех сходило благословение, и печаль удалилась. Скрытое сделалось явным; древние учреждения восстановлены; стихи Алкорана читаются вслух; знаки нашей религии водружены на своем месте. Звучит голос, призывающий на молитву; колокола замолкли. Изгнанная вера возвращается в свое убежище: дервиши, люди набожные, великие и малые, все спешат поклониться Аллаху; с высоты кафедры раздается голос, напоминающий правоверным о дне воскресения и последнего суда».

Последними словами Имад ад-Дин намекает на церемонию, которая происходила в мечети в первую пятницу по взятии города. Известно, что пятница у мусульман есть, по предписанию, день молитвы; известно также и то, что в этот день после службы проповедник восходит на кафедру, чтобы обратиться к молельщикам с назиданиями. Но вот как говорит о том наш автор, очевидец рассказа: «Султан, по словам Имад ад-Дина, не назначил еще никого для проповеди; многие говорили себе: ”Если бы Аллах удостоил меня почетного звания имама! Если бы мне досталось такое счастье на этот день, а после все равно, кто будет имамом за мной”. В пятницу рано утром все спрашивали: ”Кого назначит султан проповедником?” Мечеть была полна; собравшиеся ожидали с нетерпением; глаза всех были устремлены на кафедру, слух напрягался, сердце билось сильнее; слезы лились. Недоставало мест для множества присутствующих; все говорили: ”Счастлив тот, кто дожил до дня восстановления исламизма! Какое дивное торжество! Какое блестящее собрание! Как достославно быть имамом в подобный день! Как знаменито царство Айюбитов! Найдется ли в странах мусульманских собрание, подобное нынешнему, которое было бы столь почтено Аллахом?”

Наконец султан повелел кади, Могиэддину Абулмаали Магомету, сыну Цеки, отправить должность катиба, или проповедника. Это возвещение покрыло внезапным путом чело тех, которые ожидали для себя этой же почести. Что касается до меня, то я подал кади черную одежду, полученную мной в дар от халифа. Кади взошел на кафедру; речь, произнесенная им, вызвала наше изумление; обороты его речи были находчивы и легки: он переходил от молитвы к убеждению, от убеждения к молитве; он представил все преимущества и святость Иерусалима; говорил об очищении мечети, упомянув коротко о бегстве священников и о молчании колоколов. В своей молитве он помянул халифа и султана и закончил из Алкорана тем стихом, который предписывает правосудие и добрые дела. После окончания проповеди он сошел с кафедры и исполнил молитву в мирабе, начав ее словами: ”Во имя милосердного Аллаха!”

После того молился султан; присутствовавшие, став около него рядами, делали обеты за вековечность его славы. Лица всех были обращены к Кибле, в сторону Мекки; руки подняты к небу. Султан слышал, как молились за него…»

После восстановления мираба мечети Аль-Акса Саладин приказал поместить там следующую надпись золотыми буквами: «Во имя милосердного Аллаха! Этот святой мираб был восстановлен, и мечеть Аль-Акса, дело благочестия правоверных, возобновлена повелением слуги и друга Аллаха Иосифа сына Айюба, победоносного Малек Нассера Салах ад-Дина, когда Аллах отверз врата святого города, в 583 году. Он молил Аллаха ниспослать ему благодать, силой которой он пребудет к нему благодарным, и сделать его участником своей благости и милосердия».

По свидетельству Имад ад-Дина, Саладин устроил в церкви Св. Анны училище факиров из секты Шафеи (шафиитов). Дом патриарха, близ храма Гроба Господня, был отдан одной общине софи. Султан приписал к обоим этим учреждениям значительные доходы; подобное же было сделано в пользу других мусульманских общин. Саладин устроил в Иерусалиме также училище для юношества».

Французский историк Мишо так описал взятие Иерусалима: «Показав себя беспощадным в первые дни после победы, победитель затем решил представиться милосердным. Он отпустил из Тивериады без выкупа жену Раймонда Триполийского, а взяв Птолемаиду, дозволил всем христианам с их пожитками уйти из города.

Слухи, идущие впереди мусульманской армии, открыли Саладину без боя ворота Наплузы, Рамлы, Иерихона, Кесарии, Яффы и множества других городов. Только Тир и Аскалон оказали сопротивление. Жители Аскалона согласились на сдачу лишь при условии, что Саладин вернет свободу королю иерусалимскому; подобная преданность была бы понятна в отношении государя много более достойного, чем глупый и бездарный Лузиньян! Тем не менее удивленный султан пообещал освободить своего пленника по истечении года.

После взятия Газы и нескольких соседних крепостей наступила очередь Святого города. Волею обстоятельств он был обречен. Рыдающая королева, дети воинов, погибших в Тивериадском сражении, горстка спасшихся солдат да несколько паломников, пришедших с Запада, оставались единственными защитниками Гроба Господня. Множество беженцев, прибывших из разоренных областей Палестины, вместо помощи лишь увеличивали смятение и страх, господствовавшие в Иерусалиме. Однако о сдаче не думал никто.

Подступив к городу, Саладин вызвал именитых граждан и сказал им, что не собирается осквернять христианских святынь и даже готов предоставить сдавшимся землю и часть своих сокровищ, если все обойдется без сопротивления, которое все равно бесполезно. «Мы не можем, — ответили ему, — уступить вам город, в котором умер наш Бог, и тем более продать его». Тогда разгневанный султан поклялся над Кораном, что разрушит стены и башни Иерусалима и ответит великой кровью за смерть мусульман, зарезанных «соратниками» Готфрида Бульонского.

Между тем горожане, ободряемые духовенством, стали деятельно готовиться к обороне. Своим вождем они избрали воина Ивелина, участвовавшего в Тивериадском сражении. Он создал импровизированную армию из рядовых мещан, возведя их в рыцарское достоинство, а средства на вооружение собрал с церквей, предоставивших для этого часть своих богатств.

Когда штандарты Саладина появились на высотах Эммауса, христиане частыми и небезрезультатными вылазками изумили мусульман, собиравшихся взять город быстро и без сопротивления. Простояв несколько дней с западной стороны Иерусалима, султан приказал переместить основные силы на север и приступить к подкопу стены от Иософатовых ворот до ворот Св. Стефана. С бесстрашием отчаяния осажденные пытались помешать этим работам, но безуспешно. Когда стало ясно, что стены и башни вот-вот рухнут, оставалась только надежда: либо на милость Божию, либо на милость победителя. Бог, однако, не пожелал ответить на мольбы осажденных, безмерно прогневавшись на нечестие и разврат, долгие годы гнездившиеся в городе; поняв это, городские старшины отправились в лагерь победителей, предлагая капитуляцию. Но Саладин, не забывший своей клятвы разрушить Иерусалим и уничтожить его жителей, теперь был непреклонным. Несколько раз пришлось Ивелину ходить к нему с безуспешными просьбами и мольбами. Наконец, исчерпав все средства и ничего не добившись, вождь осажденных воскликнул: «Ну что ж, если мы не можем получить от вас ни малейшей милости, то знайте: дворцы и храмы, которыми вы надеетесь овладеть, будут нами разрушены до основания, все богатства Иерусалима станут добычей пламени; мы уничтожим все ваши святыни, находящиеся в городе, перебьем пять тысяч пленных мусульман, умертвим собственных жен и детей, а затем выйдем с оружием в руках и умрем славной смертью, убив каждый по десятку ваших и призвав на вас вечное проклятие Бога Иерусалима!»