Императорский всадник - Мика Валтари

На обратном пути я зашел в храм Кастора и Поллукса, чтобы уведомить куратора по занятиям в манеже о моем отъезде в Британию.

Дома я нашел тетушку Лелию и Клавдию, которые пребывали в полном согласии. Они дружно укладывали теплые шерстяные вещи, которые должны были защищать меня от сырых ветров Британии, и собрали уже столько, что мне не обойтись было бы без повозки. Я же решил не брать с собой даже доспехи и меч, ибо полагал, что правильнее будет вооружиться прямо на месте, с учетом особенностей незнакомой страны и модных веяний. К тому же Барб с детства рассказывал мне, как в армии издеваются над римскими юнцами, которые притаскивают с собой кучу бесполезного барахла.

Душным осенним вечером, когда над городом загорелись беспокойные всполохи заката, я разыскал мастера по палаточному полотну Акилу. Судя по большой ткацкой мастерской, тот был человеком весьма состоятельным. Какой-то мужчина недоверчиво поприветствовал меня у порога дома и огляделся по сторонам, будто опасаясь шпионов. Ему было за сорок, и он совсем не походил на еврея. Я не заметил у него ни бороды, ни кистей на плаще и решил, что вижу перед собой вольноотпущенника Акилы. Но Клавдия, пришедшая со мной, поздоровалась с ним как со старым знакомым. Когда же Акила услышал мое имя и я передал ему привет от отца, его настороженность тут же исчезла. И тем не менее во взгляде его читалось неясное беспокойство, многажды виденное мною в глазах отца. Меж бровей у него залегли глубокие морщины — как у авгура[32] или же гаруспика[33].

Акила любезно пригласил нас войти в дом, а его жена Прискилла тотчас подала нам фрукты и разбавленное водой вино. Прискилла, судя по ее носу, была еврейкой; хлопотливая и словоохотливая, она в молодости несомненно отличалась красотой. Акила и Прискилла испугались, услышав, что Паулине за ее увлечение христианством предъявлено обвинение, а мой отец, дабы не навредить им, решил не участвовать более в их тайных сборищах.

— У нас есть враги и хулители, — говорили они. — Иудеи преследуют нас, гонят из синагог и избивают на улицах. Даже могущественный маг Симон из Самарии злобно ненавидит нас. И все же Дух хранит нас, вкладывая Слово в уста наши, и не страшна нам никакая власть мирская.

— Но ты же не еврей, — сказал я Акиле. Он засмеялся.

— Я еврей и даже обрезанный. Я родился в Трапезунде в Понте[34], на юго-восточном побережье Черного моря, но моя мать гречанка, а отец принял галилейское крещение, празднуя когда-то в Иерусалиме Троицу. Однажды в Понте случились беспорядки из-за того, что некоторые захотели принести императору жертвы перед синагогами. Тогда я уехал в Рим и живу здесь в квартале бедноты Авентина, как и многие другие, кто уже не верит, что следование Закону Моисееву освободит их от собственных грехов.

Прискилла вмешалась и пояснила нам: — Иудеи на той стороне реки больше всех ненавидят нас, ибо язычники, к которым они прислушиваются, охотнее выбирают наш путь, считая его более легким. Я не знаю, действительно ли наш путь легче, но с нами Божья милость и тайное знание.

Акила и Прискилла оказались на редкость приятными людьми. В них не чувствовалось свойственного почти всем евреям высокомерия. Клавдия призналась, что она и тетушка Паулина слушали их проповеди и считали обоих супругов искренними и честными. Каждый, кто хотел, мог прийти к ним и поговорить, причем многие после этого очень менялись и сами начинали проповедовать. Непосвященные не допускались лишь на христианскую трапезу, объяснили мне, но эта трапеза не имеет ничего общего с сирийскими и египетскими таинствами, давно уже известными в Риме.

Они рассказывали, что перед их Богом все равны — рабы и свободные, богатые и бедные, умные и глупые — и что всех людей они считают своими братьями и сестрами. Я верил не всему, что они говорили: уж слишком они испугались, услышав, что отец и Паулина Плавция покинули их. Клавдия утешала Акилу и Прискиллу, уверяя, что Паулина, конечно же, поступила так не по внутреннему убеждению, а лишь для того, чтобы спасти репутацию своего мужа.

… Следующим утром я получил верховую лошадь и знак гонца, который надлежало носить на груди. Паулина вручила мне письмо к Авлу Плавцию, Клавдия горько заплакала, и я пустился в путь по военным дорогам через Италию и Галлию.

Глава 3

БРИТАНИЯ

Я достиг берегов Британии с наступлением зимы, и меня встретили бури, туманы и ледяные проливные дожди. Как известно любому, кто побывал в тамошних краях, они производят на римлянина странное впечатление. Здесь нет городов в привычном смысле этого слова, а климат тут таков, что человек, не умерший от воспаления легких, наверняка подхватит по меньшей мере ревматизм, от коего не избавится до конца своих дней — если только бритты не проломят ему череп тяжеленной палицей с шипами или не уволокут к своему жрецу друиду, имеющему обыкновение предсказывать будущее какому-нибудь своему соплеменнику по кишкам незадачливого римлянина. Все это мне рассказывали легионеры, прослужившие здесь уже по тридцать лет.

Авла Плавция я застал в лондинийской фактории, расположенной на берегу бурной реки. В Лондинии у него находилась главная квартира, потому что здесь было построено несколько домов по римскому образцу. Прочитав письмо жены, он не рассвирепел (чего я в глубине души очень опасался), а, напротив, громко захохотал, хлопая себя по ляжкам. Несколькими неделями раньше он, оказывается, получил тайное послание императора Клавдия, в котором его уведомляли, что он заслужил право на триумф. Теперь Авл Плавций был занят тем, что приводил в порядок свои дела в Британии, чтобы с наступлением нового года передать кому-нибудь командование и вернуться в Рим.

— Значит, я должен созвать всех наших родственников, чтобы осудить перед ними мою добрую женушку? — громыхал он, и от смеха слезы катились у него из глаз. — А как же мои похождения здесь, в Британии? Да хранят меня все боги, если Паулина проведает о них! Она же выдерет мне последние волосы! Ну нет, я вырубил тут почти все священные дубравы друидов, так что хватит с меня всяких божественных штучек, я уже сыт ими по горло. Слушай, юноша, я из собственного кармана оплатил целый корабль скульптур римских богов, мечтая о том, чтобы эти проклятые бритты наконец перестали приносить свои мерзкие человеческие жертвы. И что же? Первое, что они сделали, это расколошматили красивейшие терракотовые статуэтки, а потом снова схватились за свои палицы. Нет-нет, наши римские суеверия — это детские игры в сравнении с тем, что я увидел здесь. Обвинение Паулины явно состряпано моими дражайшими друзьями — сенаторами, которые опасаются, что я слишком разбогател за четыре года командования четырьмя легионами. О боги! Как будто в этой стране можно обогатиться! Деньги Рима проваливаются здесь, как в Тартар[35]! Да ведь Клавдий вынужден разрешить мой триумф только затем, чтобы в Риме подумали, будто Британия наконец-то умиротворена. А на самом деле мятеж тут вспыхивает за мятежом. Не успеют убить в честном бою одного из их царей, глядь — а на его месте другой, и ему наплевать и на заложников, и на клятвой скрепленные договоры. Или вдруг заявится сюда соседнее племя, опустошит край, который нам только что покорился, да вдобавок вырежет весь наш гарнизон. И, к сожалению, бриттов нельзя разоружить до конца, потому что оружие им нужно, чтобы воевать друг с другом. Клянусь Юпитером, я бы с большим удовольствием вернулся в Рим без всякого триумфа, только бы не видеть эту покинутую всеми богами землю.