Страсти Евы - Анна Пань

− ЗВЕРЬ!

Гавриил нависает надо мной, как коршун, и, словно в эротической прелюдии, приоткрывает серебряным набалдашником кнута мой рот.

− Верно, ты плохо слышишь меня, неразумная женщина. Я сказал, не лезь не в свое дело. Своими истериками ты только все испортишь.

Что есть мочи я отталкиваю его и отбегаю к стенду с оружием.

− Я тебя не боюсь! − срываю я тяжелый средневековый меч. − ПРОГНУВШИЙСЯ ПАПЕНЬКИН СЫНОК-ШИЗОФРЕНИК!

Теряя над собой контроль, я закатываюсь в истерическом припадке, но оглушающий щелчок кнута возле уха тотчас же парализует мой разбушевавшийся язык.

− Маленькая стерва! − стальная интонация Гавриила усугубляет ситуацию.

Трусливо выставляя вперед меч, я пячусь к пантеону богов, но ходящие ходуном ноги отказываются слушаться. С новым щелчком кнута он вырывает у меня из рук меч и отшвыривает в сторону.

− Не надо! − во всю глотку воплю я, обеими руками отчаянно облепляясь вокруг статуи.

− Еще как надо! Сейчас я выпорю тебя как следует!

Со светящимся в глазах наслаждением будущего наказания Гавриил одним рывком отлепляет меня от гипсового изваяния вместе с головой бога войны, оставшейся у меня в руках, и беспардонно закидывает на плечо. Мои крики о помощи сливаются с символичным падением греко-римских богов от кощунственного надругательства. Обезглавленный бог войны накреняется и укладывается на богиню возмездия. Необратимая реакция принципа домино набирает обороты. Одни за другими боги сокрушаются, пока в конечном итоге не превращаются в груду развалин. Боги пали. Былое величие навсегда упокоилось под густым слоем гипсовой пыли, как и моя вера в любовь до гробовой доски и непричастность любимого мужчины к кровавому заговору.

− Отпусти меня, Зверь! − вися вниз головой, вырываюсь я в тщетных потугах обрести свободу. − Подлый предатель! Куда ты меня тащишь?

− Угомонись, я сказал! − рычит Гавриил, больно шлепая меня по попе.

Исхитряясь, я со всей силы бью его кулаком по свежей ране на предплечье. Он машинально отпускает меня и хватается за свою руку. Я изворачиваюсь, спрыгиваю на ноги и опрометью бегу к дверям, но те прямо перед моим носом захлопываются.

− Мистерия не закончилась! − раздается карающий голос Гавриила у меня за спиной, длинный кнут в его руке взмывает ввысь.

Впадая в граничащее с сумасшествием отчаяние, я шарахаюсь в сторону, но спотыкаюсь о валяющуюся на полу гипсовую голову бога войны, и теперь ворсистый конец из грубой сыромятной кожи с шипами летит прямо на меня.

− Твою мать! − ужасается Гавриил, стремительно отдергивая рукоять кнута.

Слишком поздно. Развившее сверхзвуковую скорость хлесткое шипастое жало в клочья разрывает кожаный корсет и щедро располосовывает мне спину. От острой боли в мышцах мой истошный визг разбивается о стены. От удара я падаю на четвереньки и неизбежно проезжаю ладонями и коленями по рассеянным всюду острым гипсовым осколкам.

− Не убивай меня… прошу тебя… − в полубессознательном состоянии забиваюсь я в угол, поджимая содранные в кровь колени к груди. − Не убивай меня… прошу тебя… не убивай.

Гавриил мертвенно бледнеет, его лицо искажают судороги, одеревеневшая рука безвольно выпускает рукоять кнута. Шипастый ремень цокает металлическими зубцами о пол и змейкой складывается у его ног, оставляя алые дорожки на черном мраморе. Невидящим взглядом слепца он взирает на свои окровавленные руки. Множество различных эмоций проносятся на его лице, но финальная приобретает окрас сломленного мученика, покалечившего безвинного ребенка.

− Что я наделал! − сокрушенно хватается он за голову. − Проклятый ублюдок − имя мне…

Свернувшись в комочек в углу, я в застывшем испуге не спускаю с него глаз. Вот он медленно подходит ко мне и, избегая прикасаний к ране на спине, поднимает меня с пола. Я опасаюсь за свою дальнейшую судьбу, но не сопротивляюсь, по большей части потому, что боль в спине ограничивает меня в движениях и не позволяет лишний раз шелохнуться.

− Нет мне прощения за то, что я сотворил с тобой, Ева, − как будто из могилы, звучит его кающийся голос, пока он куда-то меня несет. − Клянусь, я бы все отдал, чтобы вернуть чертов миг назад. Прости меня, если сможешь. Мой прекрасный ангел.

У меня плывет голова, тело ноет, текущие по лицу ручьи слез застилают глаза.

− Мой Гавриил… − с новым потоком слез сдавленно выдыхаю я и перед тем, как погрузиться во тьму, добавляю: − За что ты разбил мне сердце?

Глава 11. Святые и грешники

Балконные окна по краям завешены газовыми гардинами цвета вечернего неба. Безликие серые пятна света льются на черное шелковое постельное белье. Интерьер взыскательной спальни оформлен в темных роковых тонах. Нескромных размеров кровать обтянута экзотической кожей рептилий. По периметру ложе берут в кольцо четыре зазубренные колонны из черного дерева с неприветливыми стальными резцами. Мрачная опочивальня − олицетворение внутреннего мира Гавриила.

С большим трудом мои опухшие от слез глаза привыкают к дневному освещению. Упадок сил сравним с апатией посттравматического стресса. Без особой радости я выбираюсь из-под одеяла и первым делом нерешительно заглядываю в зеркало. Честно сказать, я даже теряюсь. Сперва от того, что абсолютно нага, засим − что увечий и крови на теле нет. Исключение составляет «клеймо собственности» на плече. Про влияние целительства я и забыла.

Раздается стук в дверь, и после непродолжительного ожидания в спальне материализуется полная женщина в переднике, которую, как я помню, зовут Мари. Профессионально не обращая внимания на мой неподобающий вид, она информирует меня о распорядке моего дня, составленным Гавриилом. Сам он уехал по делам, но велел мне отобедать и дождаться его.

Велел!

ДЕСПОТ!

Перед уходом Мари выносит из гардеробной вчерашнее вечернее платье, коробку с дизайнерскими сапогами-ботфортами и пакет умопомрачительного нижнего белья от марки «Агент Провокатор». Платье все еще хранит аромат моего вишневого спрея для волос, хотя заплаток я на нем не обнаруживаю. Остается вопрос: как Гавриилу удалось его починить и почистить? Снова не обошлось без арсенала влияний?..

На прикроватной тумбочке вместе с очками и амулетом я нахожу универсальный пульт управления электронными устройствами, в том числе широкоформатной плазменной панелью и стереосистемой. Какую музыку на досуге слушает хозяин спальни? Из колонок выливается до боли знакомая песня «Вечная любовь», зачем-то поставленная в режим повторения.

Великий Архитектор Боли Злой Рок нанес мне удары по самым уязвимым точкам!

У меня щемит в груди, но уже по другой причине − на полу я замечаю смятую упаковку сильнодействующих обезболивающих препаратов для введения внутривенно. Сообразив, откуда та могла выпасть, я открываю верхний отсек прикроватной тумбочки. Мне становится не по себе при виде вместительной ячейки, до отказа заполненной самыми разными противоболевыми лекарствами. Среди запечатанных коробов сюда небрежно, как будто их сгребли второпях со столешницы, побросали недавно использованные ампулы.

«Что, черт побери, происходит с Гавриилом?!» − задаюсь я вопросом, но всяко будет лучше поразмыслить над ответом в домашней обстановке на светлую голову.

Я наскоро собираюсь и незаметно проскальзываю на улицу, намериваясь отыскать Сашу и уговорить его отвезти меня домой. К моему великому сожалению, из густого паутинообразного тумана, затянувшего половину сводчатого моста, один за другим выезжают три черных «Эскалейда». Кортеж проезжает застывшую в серебряной россыпи заснеженную аллею и останавливается около парадной лестницы-лавы. Из среднего автомобиля решительно выходит мрачный Гавриил в выглаженной до хруста белой рубашке, заправленной в черные классические брюки. Его волосы в жутком беспорядке − руки побывали там неоднократно. Пронзительные синие глаза дико блестят. Темные круги под глазами свидетельствуют о бессонной ночи. Зверь топил горе на дне бутылки в компании закадычного дуэта − бессонницы и головной боли.

Разрывая клубы когтистого тумана, Гавриил безоговорочно перегораживает рукой мне путь к открытой машине. Костяшки пальцев у него сбиты на обеих руках, и на них видны следы запекшейся крови. Страшно представить, что сталось с тем мальчиком для битья, который ночью исполнял роль боксерской груши. В лучшем случае бедолага отлеживается в больнице, в худшем − в морге.

− Ева, ты не уедешь, не поговорив со мной, − решает за меня Гавриил.

Его гнев и двухметровый рост не мешают мне позиционировать себя еще более грозной великаншей.

− Кто-то снова бежит впереди паровоза, − с паром выдыхаю я влажный воздух, упирая руки в боки.

− Дерзкая нимфетка, − усмехается он, но как-то печально. − Дай мне возможность объясниться.

− Ты все объяснил вчера, − оппонирую я. − Весьма доходчиво. Кнут сыграл против тебя, как я и предвещала на дне рождения. Сейчас я хочу домой.