Крылья ужаса. Рассказы - Юрий Витальевич Мамлеев

зная, что ты – вне смерти, как боги. Ишь ты!

И кто со мной такое совершил? Или то существо внутри, я сам то есть?! А другие?!

Облетаю я, Вася Куролесов, Вселенную, видимую и невидимую, как всё равно она поле какое-то для конька-горбунка. Сколько рыл перевидел, сколько существ! Это же надо, Вселенную так раздвинуть, столько миров и существ наплодить! А мне-то что – мне миры не миры, я теперь и любому миру могу мазнуть по его сути, как всё равно раньше по морде какой-нибудь лошади! Гуляй, Вася Куролесов, гуляй, все миры для тебя открыты, все срезы, вся Вселенная!

Я в вечную суть любому духу наплюю!

Сколько их, сколько, матушка моя покойница, если б ты знала, а то пищишь, наверное, где-нибудь внизу, и никто тебя не видит!

А могущества-то сколько во мне, могущества! Скажу прямо: этого я, Вася Куролесов, от себя не ожидал! Чтоб так запросто, пусть и в духе, меняя своё сознание, сигать от одного мира к другому, от одного уровня к третьему – да если бы даже Заморышева меня раньше в этом убеждала, я бы её просто потряс, как лягушку, чтоб не капала на мозги.

А теперь, вот надо же, всё, что она говорила, сбывается. Но о многом, Катя, однако, умалчивала…

Хохочу, хохочу, хохочу!

Мысль моя и моё «я» облетают все эти поганые, пусть и блаженные, миры. Всюду-то я заглядываю и подглядываю, всюду сую свой нос, неугомонный, как тот Васенька, что бегал по улицам рассейского городка, навевая на прохожих мысль о сумасшествии.

Я и здешних обитателей пугаю. Потому что я как бы все космические законы – по воле Невидимого – перескочил и пугаю всех своей нестандартностью.

О звёзды, звёзды! Хохочу, хохочу, хохочу!

Тут недавно я в один пласт заглянул: время-то у них, матушка-покойница, длится не как у нас, а медленно-медленно, и живут они, паразиты, до нескончаемости, по-нашему если считать, по-глупому, то миллионы и миллионы лет. Все такие блаженные, самодовольные, боги, одним словом. Тела из тончайшей субстанции.

Ну я по могуществу своему одного пнул как следует, он даже ошалел от такой необычности. А я праязыком Вселенной шепнул ему: лягнуть бы вас, паразитов, богов то есть, лошадиной мордой, предсмертной такой, со слюнями и обезумевшей, сразу позабыли бы про своё блаженство, индюки.

Они, маманя, вроде олимпийских богов. Очень осерчал тот, кому я шепнул. Но со мной не справишься, защиту я знаю: не дурак.

И на прощание ему сказал: и на вас управа будет, не думайте, что всегда духовными пузырями такими бесконечными будете раздуваться, и вам конец придёт.

И чего они нашли хорошего в этой бесконечной своей радости и блаженстве? Одна тупость и никакой Бездны. Сиди себе и радуйся миллионы лет. У нас бы все с ума посходили от таких надежд.

Полетел дальше – то вниз, то вверх.

Но демонов я тоже не люблю, между нами говоря, они ещё хуже небожителей. Сволочи. Только под себя работают. Но в основном они Главного боятся. А Главного бояться, значит, Бездну не знать, значит, самое глубинное мимо себя пропустить. Те, небожители, особенно которые повыше, вьются вокруг Главного по глупости, дескать, и мы в Свету, а самой великой тайны не знают, а эти, демоны, трясутся при мысли о Духе Главного, думают, что исчезнут при ём. Боятся!

А я Главного не боюсь, потому что… Ха-ха-ха! Хохочу, хохочу, хохочу!

И все эти звёзды, все эти миры, все эти галактики и боги – как горошинки в моём сознании. И не я от них зависим, а, уж скорее, они от меня.

Маманька! Понимаешь ты теперь, кого ты родила?

Если увижу тебя сквозь все эти бесчисленные сверкания и рыла, помогу, ей-богу, помогу выбраться!

А у нас на Руси всё-таки хорошо, все миры обсмотрел, обнюхал, время тут ни при чём – и прямо скажу: невероятно хорошо у нас на Руси! Почему? Поймёте, может быть, в свой срок. И Русь-то, кстати, есть не только на нашей грешной Земле.

Я бегу, бегу, бегу!.. Звёзды милые, богами руководимые, не обижайтесь, я вас тоже по-своему люблю.

Я ведь хам хамом, а от любви никогда не отказывался. Бывало, шикнешь на кого-нибудь, а потом как приласкаешь! Ласку мою люди на весь век помнить будут, как не забудут они Ваську Куролесова, если хоть раз заглянули мне в очи.

Я теперь по вселенным гулять люблю: они для меня как закоулочки стали. Где померзее, где поблаженней – а суть одна. Для меня что ад, что рай – одна потеха. А ведь страдают существа, страдают, иной раз долго – ах, как долго! – или это их тени? Грустно мне от этого, и не хочу я до конца всё понимать…

А Главного – насчёт страданий во Вселенной – и спрашивать не надо: ни-ни, не тревожьте! Не так всё просто, как во сне кажется.

Бывает, что я и хаос приму: ум мой первозданный так и забьётся, как сердце от влюблённости первой, при мысли о хаосе, точно в ём, в родимом, сокрыто, но не проявлено то, о чём я, Вася Куролесов, всю жизнь мечтал!

Во Тьму, во Тьму ухожу, на поиски Непостижимого и несовершившегося ещё!

А для отдыха: гуляй, Вася Куролесов, по всем мирам: туда плюнь, там нахами, там руку пожми, там начуди на всё оставшееся до конца мира время!

Гуляй, Вася, гуляй!

Я и на Землю не прочь иной раз заглянуть.

Тут, к примеру, генералу одному, великобританчику, показал я существо некое во сне, можно сказать, приоткрыл просто завесу, так великобританчик этот, а ведь атомным флотом командовал, так трясся во сне, что, когда проснулся, незаметно для самого себя с ума сошёл. В сумасшедший дом его посадили.

Я порой люблю смертных щипать. А существо то, которое генеральчику этому явилось, я потом сам пригрел: и вправду страшен, таких во Вселенной нашей не так уж и много… А затем, после посещения Земли, взмыл я вверх и демиургу одному план подсунул сотворения мирка: но изрядно жуткий и перевёрнутый. Я ведь похулиганить люблю. Даром, что ли, при жизни на бабе, как на лошади, скакал. А демиург тот – сбёг, больно мирок этот, предложенный мной, показался ему не в меру, не вместил он, в общем, его.

Боже, боже, сколько чудес на свете!

Я тут, между прочим, Заморышеву узрел: после смерти земной невиданной такой и своеобычной монадой взвилась. Барыней, одним словом, стала. А ведь на Земле была так: побирушка убогая. Много у нас на Руси таких «убогоньких», не дай Бог… Но я ведь предупреждал: девка была не простая!

С ней у меня какая-то связь есть.

Бедного Витю Катюшкина я всё-таки не удержался – попужал: подсунул ему в полусне, в момент его пробуждения, видение, а был это образ самого Витеньки – каким он будет в очень отдалённом, даже по звёздным масштабам, будущем. Не знаю, уразумел ли Витька, что самого себя встретил, но только после такой встречи он долго-долго плакал, малыш, а потом запил. Непонятливые всё же эти смертные, тугодумы беспомощные, дальше своей планетки, и то её маленького среза, ничего не видят, но, может быть, это даже к лучшему. А Витьке этот образ его самого, чудика с бесчисленными головами, я подкинул, чтоб подбодрить Витю. А он, точно курица бессмысленная, закудахтал, да и запил со страху. А чего самого себя бояться-то?

Ухожу, ухожу.

От всей Вселенной, от богов и демонов, от людей и лошадей и от всего прекрасного тоже.

А себя я все-таки до конца не пойму.

Из Вселенной я вроде вышел в Неописуемое, в Божественное, в Абсолютное – всё на месте, как надо. Бог есть Бог – и всё равно, даже после этого, я всё бегу и бегу! Куда ж мне теперь-то бежать, после Божественного? И покой вечный в меня вошёл, но я покой не люблю до конца и силою воли его отрёк. Почему ж я покой-то высший не жалую, Вася, а?

Ну что ж, вся Вселенная – миг в моём сознании, а парадоксов много.

Да, вспомнил… Я ведь тело-то своё земное забыл в труп превратить, позабыл кинуть его насовсем. Я ведь иногда в него входил для смеха. А теперь пора, пора… И записки свои кончаю. Ухожу я. Господи, или к Тебе, вовнутрь, в себя, или в такую даль, что её и никаким знаком