Расшифрованный Достоевский. Тайны романов о Христе. Преступление и наказание. Идиот. Бесы. Братья Карамазовы. - Борис Соколов

Сходная характеристика дана конгрессу и в письме Достоевского А. П. Майкову: "Писал ли я Вам о здешнем мирном конгрессе? Я в жизнь мою не видывал и не слыхивал подобной бестолковщины, но я не предполагал, чтоб люди были способны на такие глупости. Все было глупо: и то, как собрались, и то, как дело повели, и то, как разрешили. Начали с предложения вотировать, что не нужно больших монархий и все поделать маленькие, потом, что не нужно веры. Это было четыре дня крику и ругательств. Подлинно мы у себя, читая и слушая рассказы, видим все превратно. Нет, посмотрели бы своими глазами, послушали бы своими ушами".

О Бакунине же в подготовительных материалах к "Бесам" Достоевский отозвался и вовсе не парламентски: "Бакунин — старый, гнилой мешок бредней. Ему легко детей хоть в нужнике топить". Эти слова вложены в уста "Грановского" — так по имени прототипа назывался в подготовительных материалах Степан Тимофеевич Верховенский.

Этот комментарий явно относится к речи Бакунина. Федор Михайлович не принимал идею федерализации, проповедуемую Бакуниным, его отвержение религии и готовность неограниченно использовать во имя торжества революции.

Бакунин также утверждал в своей речи на женевском конгрессе "Кабе, Луи Блан, фурьеристы, сен-си-монисты — все были одержимы страстью выдумывать и устраивать будущее, все были более или менее государственники". Это место спародировано во "вступительном слове" Шигалева: "Посвятив мою энергию на изучение вопроса о социальном устройстве будущего общества, которым заменится настоящее, я пришел к убеждению, что все созидатели социальных систем, с древнейших времен до нашего 187… года, были мечтатели, сказочники, глупцы, противоречившие себе, ничего ровно не понимавшие в естественной науке и в том странном животном, которое называется человеком. Платон, Руссо, Фурье, колонны из алюминия — все это годится разве для воробьев, а не для общества человеческого".

Правда, исследователи до сих пор спорят, на каком именно заседании конгресса Лиги мира и свободы присутствовали Достоевские. Дело в том, что в мемуарах Анна Григорьевна написала, что они посетили второе заседание конгресса, состоявшееся 10 сентября, на котором как раз и выступал Бакунин, а в ее дневнике 1867 года это событие как будто отнесено к третьему заседанию, 11 сентября, на котором Бакунин не выступал. Но даже если последняя версия и соответствует действительности, то Достоевский, несомненно, узнал содержание речи Бакунина от Огарева и наверняка заметил колоритную фигуру Бакунина. И в любом случае можно не сомневаться, что резкая характеристика Бакунина, данная Достоевским в подготовительных материалах к "Бесам", была вызвана именно знакомством с выступлением Бакунина на конгрессе.

Сведения о взглядах Бакунина Достоевский мог также получить из статьи Г. де Молинари "Международные конгрессы", опубликованной в 1868 году в "Русском вестнике". Автор статьи утверждал: "Уже в "программе русской социалистской демократии", напечатанной в газете "Народность", выходящей в Женеве на русском языке, г. Бакунин высказал содержание мешка коллективизма или нигилизма. Во-первых, мы находим в ней упразднение права наследства, что недурно для начала; затем мы находим там, как естественное следствие предыдущего, упразднение брака и предоставление попечению общества, сделавшегося всеобщею кормилицею и всеобщим педагогом, содержание детей… наконец, мы находим там упразднение религии и разрушение государства, "радикальное искоренение его со всеми его учреждениями церковными, политическими и гражданскими, университетскими и финансовыми, военными и бюрократическими".

2 ноября 1872 года под влиянием вести об аресте в Цюрихе Нечаева и выдачи его русскому правительству Бакунин писал Н. П. Огареву:

"Несчастного Нечаева республика выдала. Что грустнее всего, это то, что по этому случаю наше правительство, без сомнения, возобновит Нечаевский процесс и будут новые жертвы. Впрочем, какой-то внутренний голос мне говорит, что Нечаев, который погиб безвозвратно и без сомнения знает, что он погиб, на этот раз вызовет из глубины своего существа, запутавшегося, загрязнившегося, но далеко не пошлого, всю свою первобытную энергию и доблесть. Он погибнет героем и на этот раз ничему и никому не изменит. Такова моя вера! Увидим скоро, прав ли я".

Действительно, Нечаев и в крепости не прекратил своей деятельности. Он сумел распропагандировать команду Алексеевского равелина и подготовить побег, который, однако, не удался. Об этом мы подробно расскажем далее.

Письма Бакунина говорят и об имевшихся между Бакуниным и Нечаевым разногласиях. Бакунин, после того как деятельность Нечаева приобрела скандальную огласку, предлагал последнему обратить внимание на нравственную сторону дела, о которой прежде не слишком задумывался: "Общий братский контроль всех над каждым, контроль отнюдь не привязчивый, не мелочный, а главное не злостный, должен заменить вашу систему иезуитского контролирования и должен сделаться нравственным воспитанием и опорою для нравственной силы каждого члена; основанием взаимной братской веры, на которой зиждется вся внутренняя, а потому и внешняя сила общества". Однако Бакунин в значительной степени был ответствен за нечаевские действия в России. Мандат, данный Бакуниным, обеспечил ему самый теплый прием среди русской революционно настроенной молодежи.

Уже разуверившись в Нечаеве, Бакунин настойчиво пытался вытащить его из "грязи" и, лишь исчерпав все возможности, отрекся от непокорного "ученика".

Вот — текст "Катехизиса революционера", составленного Бакуниным и отредактированного Нечаевым. Он содержит многие бесспорно бакунинские мысли. Однако многие "правила" "Катехизиса", вошедшие в понятие "нечаевщины", были продиктованы Бакунину Нечаевым.

"Катехизис революционера" был отпечатан в Женеве летом 1869 года без заглавия. Заглавие было дано ему во время процесса 1871 года:

"Отношение революционера к самому себе.

№ 1. Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией.

№ 2. Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него — враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб его вернее разрушить.

№ 3. Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого, и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй, медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна — наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.

№ 4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ея побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции.

Безнравственно и преступно все, что мешает ему.

№ 5. Революционер — человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего со-словно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует тайная или явная, но непрерывная и непримиримая война на жизнь и на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки.

№ 6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение — успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ея достижению.

№ 7. Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение. Она исключает даже личную ненависть и мщение. Революционерная страсть, став в нем обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчетом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции.

Отношение революционера к товарищам по революции.

№ 8. Другом и милым человеком для революционера может быть только человек, заявивший себя на деле таким же революционерным делом, как и он сам. Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к такому товарищу определяется единственно степенью полезности в деле всеразрушительной практической революции.