Веселые человечки: культурные герои советского детства - Сергей Ушакин

Даже самый беглый обзор долгой и затейливой истории упомянутого рукописного фрагмента показывает нам, что Александр Волков, преподаватель математики и детский писатель, удивительным образом предвосхитил одну из самых впечатляющих идеологических кампаний эпохи позднего сталинизма.

Ничто в рукописи «О воздушном летании в России от 906 г. по Р. Х.», написанной почерком Сулакадзева, не давало оснований считать ее надежным историческим документом. Однако, несмотря на явное отсутствие свидетельств существования летописца Боголепова и воздухоплавателя Крякутного, в русской и советской истории было несколько отчетливых периодов когда предположение, что некий русский на воздушном шаре на полвека опередил братьев Монгольфье, оказывалось слишком уж заманчивым.

Интерес к рукописям Сулакадзева возник сразу после публикации в 1910 году и не угасал, пока в дело не вмешались война и революция. Однако за этот краткий период история Крякутного успела попасть в статью «Аэронавты» незавершенного Нового энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1911–1916) (т. 4, с. 455–456; автор статьи — С. А. Бекнев) и в ряд других дореволюционных источников, посвященных истории авиации в России. В их числе — вышедшая в 1912 году «Азбука воздухоплавания» К. Е. Вейгелина, автор которой рассуждает о том, что если бы попытка несчастного Крякутного встретила не столь враждебный отклик, то честь именоваться пионерами полетов на воздушном шаре по праву принадлежала бы русским, а не французам[312].

В первые два десятилетия советской власти упоминание Сулакадзева о русском воздухоплавателе было предано забвению. В Большой советской энциклопедии 1926 года, Малой советской энциклопедии 1928 года и обзорах истории советской авиации, таких как «Дирижабль в СССР» М. Лейтейзена 1931 года (Лейтейзен, 8), годом первого полета на воздушном шаре опять был указан 1783-й, а братьям Монгольфье «вернули» статус первых воздухоплавателей. Однако в конце 1930-х старая история снова выплыла на поверхность — на этот раз вследствие кардинальной перемены в советском подходе к истории и легендам.

В изданной в 1938 году книге В. Виргинского «Рождение воздухоплавания» среди прочих в большей или меньшей степени мифологических повествований вновь появляется рассказ Сулакадзева о полете Крякутного. Хотя Виргинский сопровождает пересказ этой легенды оговорками относительно недостаточной достоверности рукописи Сулакадзева, он все и утверждает, что, вне зависимости от достоинств и недостатков данного источника, в принципе такой случай совершенно правдоподобен и вполне мог произойти (Виргинский, 25). Здесь важна растущая тенденция к интеграции легенды в историю — тенденция, которую прекрасно иллюстрирует заголовок статьи в одном из августовских номеров «Правды» за 1938 год о новейших достижениях советской авиации — «Ковер-самолет — „Москва“» (название «Москва» тогда получил советский бомбардировщик ЦКБ-30, приспособленный для сверхдальних арктических рейсов) (Кружков, 2). Как отмечает Кендалл Бейлс, технический прогресс — и в особенности достижения в области авиастроения — служили политическим целям власти, создавая впечатление ее легитимности (Bailes, 383–384). Статья в «Правде», соединяя образы технического прогресса и волшебства, расширила эту претензию на легитимность, включив в нее и сферу исторической фантазии: утверждалось, что старинные русские сказки и легенды, будь то ковер-самолет или Крякутной с его шаром, надутым горячим воздухом, теперь наконец стали былью благодаря славным успехам советской авиации.

Именно в этот момент, в конце 1930-х — начале 1940-х, когда изображение ковра-самолета на фронтисписе книги по истории советской авиации выглядело вполне естественным (см.: Попов — фронтиспис и титульный лист), а жизнь в Советском Союзе была объявлена «живой сказкой» (так, героиня фильма Григория Александрова 1940 года «Светлый путь» узнает, что в Советском Союзе сбываются мечты и сказки становятся былью), состоялось вхождение Волкова в советскую детскую литературу — сразу через две двери. Обе его книги — «Волшебник Изумрудного города» в 1939 году и «Чудесный шар» в 1940-м — воплотили в себе решающую перемену в историографии и идеологическом контексте советской авиации. Пытаясь апроприировать и страну Оз, и изобретение воздухоплавания, этот автор осуществил метаморфозу, оказавшуюся решающей: от волшебной сказки через детское художественно-историческое повествование к квазиисторическому нарративу.

Совершив этот переход, повторюсь, Волков проявил своего рода дар предвидения. В 1948 году, после Второй мировой войны, в советском подходе к истории и легендам русского воздухоплавания начался новый этап. Прославлять последние достижения советской науки и техники, провозглашать, что вчерашние сказки и легенды «стали былью», — всего этого теперь было недостаточно. Теперь от советских ученых требовалось доказать, что эти легенды всегда были былью, что русские (как предшественники советского народа) открыли и изобрели все мыслимые технические приспособления давным-давно, задолго до западных претендентов на эти открытия и изобретения.

В январе 1949 года о новом проекте было официально объявлено членам Академии наук. Почва для этого была подготовлена заранее, в 1947-1948-м, благодаря двум подряд изданиям книги В. В. Данилевского «Русская техника» (первое — Л.: Лениздат, 1947, второе — Л.: Ленинградское газетно-журнальное и книжное издательство, 1948), получившей Сталинскую премию второй степени и широко цитировавшейся в качестве образцового текста [313]. Для Данилевского, как и для большого числа пошедших по его стопам историков, сведения о полете Крякутного перестали быть легендой — теперь этому сюжету был придан статус исторического факта. Постыдная причастность к этому «факту» фальсификатора Сулакадзева была сброшена подобно змеиной коже, и в середине 1949 года «Известия» ликующе провозгласили, что благодаря подвигу Крякутного Россия еще в 1731 году стала подлинной «родиной воздухоплавания» [314]. В последующие несколько лет состоялось триумфальное возвращение Крякутного в энциклопедии и книги по истории — под знаменем «русского приоритета».

Как объясняла Е. А. Баевская во введении к книге «Наша страна — родина авиации и воздухоплавания» (1950), кампания за «русский приоритет» в технических областях имела огромное значение для советской пропаганды:

Пропаганда приоритета нашей Родины в различных области науки и техники имеет исключительное значение для воспитания советского патриотизма, для развития национальной гордости советских людей. <…> История техники неоспоримо подтверждает, что важнейшие открытия во всех ее областях, в том числе в области воздухоплавания и авиации, принадлежат русским и что ученые нашей Родины шли в своих исследованиях самостоятельным путем, оставляя далеко позади зарубежную научно-техническую мысль (Баевская, 3).

(Главы в книге Баевской носят следующие названия: «Самолет — русское изобретение», «Наша страна — родина геликоптера», «В. И. Ленин, И. В. Сталин — создатели советской авиации» и т. д.)

Тщательно выстраивалась этимология странного слова «фурвин» из сообщения о Крякутном: «Вероятнее всего, что это слово является соединением слов „фарен“, „фур“ (ехать, ехал (по-немецки. — Э. Н.)) и „винд“ (ветер). <…> Значит, „фурвин“ — это „идущий по ветру“, „ветроход“» (Стобровский, 6) [315]. Невесть откуда появилась и биография таинственного летописца Боголепова (он, заявляли теперь, был дедом Сулакадзева, обнаружил подтверждающие это рукописи Сулакадзева, как сообщала упомянутая выше статья в «Известиях» 1949 года, некий «подполковник К.»; см.: Воробьев, 122–127; Нехамкин).

В 1956 году, с разоблачением сталинизма, на страницах журнала «Вопросы истории» начались оживленные дебаты (Бурче, Мосолов, 124–128), в 1957-м Н. Воронин указал на то, что рукописи фальсификатора Сулакадзева невозможно использовать в качестве источника по истории русского воздухоплавания (Воронин, 284), а в 1958-м В. Ф. Покровская уже пристально изучила текст Сулакадзева о Крякутном, не оставив от него камня на камне.

Она провозгласила, что все ключевые слова в тексте были подправлены и, как следствие, неверно истолкованы [316]: «нерехтец», объявила Покровская, не имело отношения к родной деревне Крякутного, а представляло собой искаженное «немец» — вот кем оказался русский воздухоплаватель! А странное слово «фурвин», по мнению Покровской, представляло собой вовсе не загадочное название воздушного шара, а имя собственное — Фурцель или Вурцель (Покровская, 634–636) [317].

И все же история Крякутного оказалось живучей, несмотря на все развенчания и опровержения. В 1971 году она вновь появилась в очередном издании Большой советской энциклопедии; эхо ее прозвучало и в переизданиях Волковского «Чудесного шара», последовавших с 1972 года [318]. В 1981 и 1984 годах в «Вопросах литературы» были опубликованы статьи соответственно Л. Резникова и А. Изюмского, которые выступили против продолжающейся «мистификации», связанной с легендой о Крякутном. Л. Резников и А. Изюмский заново пересмотрели историю сулакадзевской фальшивки, изумляясь непотопляемости столь нелепого вымысла. Однако оба критика упустили из виду тот факт, что интерес к легенде упорно возобновлялся начиная еще с 1910 года. Согласно Резникову и Изюмскому, рукопись Сулакадзева воспринимали всерьез только с июля 1949 года, когда появилась пресловутая статья в «Известиях», и до смерти Сталина (см.: Резников, 212; Изюмский, 213); на самом же деле, как мы видели, эта рукопись вызывала большой интерес еще до революции, да и в советский период на историю Сулакадзева о первом русском воздухоплавателе впервые обратили внимание задолго до июля 1949 года. За десять лет до развернувшейся в 1949 году «кампании за русский приоритет», в период, когда жизнь в Советском Союзе была, согласно песне, сказкой, становящейся былью, Александр Волков уже усердно трудился над присвоением американской волшебной страны, оспаривал французский приоритет в воздухоплавании и, к вящей славе советской России, заявлял права на чужие воздушные шары.