Город у моря - Владимир Беляев

Понятное дело, колонистам не понравилось, что мы их обысками донимаем, к добру ихнему прикасаемся. Постреливать они стали в дружинников. А тут, на заводе, еще иностранцы оставались. Джон Гриевз с чадами своими – тот сразу в Англию махнул, а своих надсмотрщиков помельче оставил. Эти его доверенные оружие где-то добывали и колонистам потихоньку ночами подбрасывали.

И вот однажды заходим мы в светлицу к одному купцу здешнему, Бучило его фамилия. Не успели еще дверь за собой прикрыть, слышим – шаги! Входят за нами двое соседей Бучилы, тоже из местных кулаков-колонистов, братья Варфоломеевы. В кожаных куртках оба, в кубанках, штаны из малинового бархата, и руки в карманах держат. «Ну, думаю, горячо нам сейчас придется!» Знал почти наверняка, что оба брательника у батьки Махно служили. С ними третий вошел, как бы холуй ихний, Кашкет по прозвищу, он же Ентута…

– Погоди, Володя, – перебил я извозчика, – он в литейном цехе работает? Красной косынкой голову повязывает?

– Он, он самый! – охотно подтвердил извозчик. – Ну, так вот… Оглянулся я – вижу, сам купец стоит у кровати, ухмыляется. Никакой, видать, ему обыск не страшен, раз подмога пришла. А соседи его, Варфоломеевы, поставили у двери Кашкета – и ко мне. А я, можно сказать, один был. Помощник мой, Коля Сморгунов, – хлопчик ловкий, карабином владел, но от голодухи ослаб совсем. Не совладать бы ему даже с младшим Варфоломеевым. И получилось так, что приходится мне как бы одному на себя удар принимать.

Старший Варфоломеев подходит ко мне и говорит:

«Ну что, Володя, грязная душа, пришел в гости к соседу – садись».

«Ничего, спасибо, сяду», – говорю. И присаживаюсь на уголке стула.

«Давай, – говорит старший Варфоломеев, – хозяин, угощай желанных гостей!»

Вижу, приносит Бучило, улыбаясь, стаканы, штоф самогону, сало вареное. А под стеной его дочки, как на выданье, сидят. Обе невесты Варфоломеевых. Побледнели, чуют, не к добру такое угощение.

Смотрю я Варфоломееву прямо в лицо. Страшно мне, но не робею, Советскую власть за плечами чую. И прислушиваюсь, о чем его младший братан с хозяином перешептывается.

Люська Варфоломеев наливает мне тем временем стакан самогонки и говорит:

«Пей, милый!»

«Зачем, – говорю, – я первый? Может, она отравленная! Выпей сам».

«Ты что же, – шипит Люська, – боишься? И еще хозяина оскорбляешь! Тебе, голодранцу, уважение делают, а ты…» И раз – ножик выхватил.

Вижу я такое дело, мигнул Коле Сморгунову. А тот, вместо того чтобы на мушку их взять, из последних сил как трахнет карабином по лампе! Так мне горячее стекло на голову и посыпалось. Что делать? Раз такой оборот – повалил я на стол старшего Варфоломеева. Слышу, посуда загремела, барышни визжат, темнота кромешная. «Лишь бы, – думаю, – своих побыстрее дождаться!» И браунинг вытаскиваю, чтобы в окно пальнуть. Но тут как раз возле уха табуретка пролетела. «Ага, – думаю, – тяжелая артиллерия в ход пошла!» И ползу к выходу. Слышу, сопит кто-то рядом, и хромом пахнет. Значит, куртка кожаная рядом. «Ну, – думаю, – получай!» И рукояткой браунинга как дам! Попал прямо по затылку. Застонал кто-то из Варфоломеевых и кричит: «Держи дверь, Кашкет, мы ему покажем!» – и как бахнет в потолок. Тут и я стесняться перестал: застрочил в угол, откуда стреляли, из браунинга… Визг, огонь, керосином пахнет, а Сморгунов у двери голос подает: «Давай, – говорит, – Володя, обезоруживай бандитов! Я их не выпущу отсюда!» Хорошо ему говорить «обезоруживай»! Их с хозяином четверо, не считая невест, а я один. И пробиваюсь себе ползком к двери. Вдруг слышу, кто-то будто замахнулся на меня, и самогоном пахнуло близко. Я присел и рукой голову заслоняю. А тут – бжи-и-и-ик! По руке моей!

Я сперва, знаете, не почувствовал боли. Даром что жилы мне ножом перерезало да еще череп задело! Отдернул я руку – и в карман за платком. Но чую, дело плохо: пальцы не работают. Прижал пораненную руку другой рукой, жарко мне стало, даже пот на лоб выступил, и усталость одолевает.

Едва собрал силы крикнуть Коле Сморгунову: «Бей их, кулацких паразитов, бо я раненый!» А в эту минуту Кашкет, адъютант ихний, вазоны с окошка посбрасывал, головой стекло высадил и хотел туда, на снег, рыбкой! Тут Коля Сморгунов в него на прощанье из карабина бабахнул. Наши дружинники выстрелы услышали, обоих Варфоломеевых и хозяина взяли. А я вот… покалеченный остался. Даже стакан с водой трудно поднять. Питание плохое в те годы было, срослось все кое-как, а рука до сих пор словно парализованная…

– Послушай, Володя, – спросил Гладышев, – а почему Кашкет хвастается, что это его на фронте ранили, когда он от белых Екатеринослав защищал?

– На фронте? – Володя засмеялся. – А ты не купался с ним никогда? Жаль! Искупайся при случае. Посмотришь, куда пуля входила, откуда шла. На фронте, брат, таких ранений не бывает; разве что у дезертиров, кто под шумок пятки салом смазывает…

Мимо нашей скамейки, широко выбрасывая ноги, прошел знакомый франт из отдела рабочей силы в длинных, остроносых ботинках.

– А вот и Зюзя! – громко сказал извозчик.

– Привет! Привет! – отозвался тот, оборачиваясь на его голос, и, помахав рукой, пошел дальше.

– Вот этот Зюзя нас на завод не хотел принять! – мрачно заметил Маремуха.

– Да что ты говоришь! – удивился Володя.

– Правда, правда, – сказал я, поддерживая Петруся.

– Странно! – сказал Гладышев. – Неужто забурел? А мне говорили, что Зюзя хорошо к рабочему классу относится.

– Ничего себе «хорошо»! – возмутился Бобырь. – Да если бы не директор завода… Вот, послушайте… – И он рассказал, как встретил нас Зюзя в своей канцелярии.

– Самый настоящий бюрократ. Чернильная крыса! – поддакнул я.

– А я хотел было к нему идти в транспортный цех со своим Султаном наниматься, – сказал Володя.

– Да хоть бы объяснил, посоветовал, а то просто: «Аут! – говорит. – И езжайте в Харьков», – с возмущением добавил Бобырь. – То ли дело директор… Все по-человечески расспросил, проверил, что мы знаем…

– Ты директору нашему не удивляйся, – сказал Лука. – Таких директоров от Севастополя до Ростова и по всему побережью не скоро сыщешь! Его уж и на завод Ильича звали, и в трест украинский – не пошел. «Дайте мне, говорит, завод поднять, технику туда наладить, английское наследство ликвидировать». Это он затеял поднять крышу литейной. «Пусть, говорит, в самом вредном цехе самый чистый воздух будет». А ты не видел, какую чугуночистку при нем выстроили? Загляденье! Раньше, при Гриевзе, в той чугуночистке люди от чахотки гибли сотнями. В сараюшках литье чистили, вся пыль на легкие садилась. А сейчас любо глянуть: чистота, света много, пыль отсасывают трубы… А какой в прошлом году приезжим троцкистам бой дал Иван Федорович! Перья с них летели! Ты Ивана Федоровича с Зюзей не равняй.

– Он что, выдвиженец? – спросил Бобырь.

– Иван Федорович?

– Да нет, Зюзя!

– футболист, – сказал Лука спокойно.

– При чем же здесь футбол? – удивился Маремуха.

– А при том, – пояснил Лука, – что Зюзя был самый лучший центрфорвард на все Запорожье, но там, на заводе «Коммунар», с ним мало считались: работал у них в кочегарке, что ли. Ну, а наш главный инженер Андрыхевич – болельщик старый. Поехал он однажды в Запорожье, посмотрел игру Зюзи, видит – парень ходовой, ну и переманил его сюда. Тут ему, ясно, раз-раз – и выдвижение: заместителем начальника отдела рабочей силы. Жалованье приличное, есть на что харчиться, чтобы за мячом бегать…

– Главный инженер – это седой такой? – осторожно спросил я, припоминая слова Анжелики об ее отце.

– Он самый, – подсказал Володя, – ваш сосед. Со странностями человек, но футбол уважает…

– Дочка у него занятная, – не без удовольствия ввернул Маремуха. – Василь с ней уже познакомился. Лапки жал на пляже.

– Да что ты? – Володя удивился и поглядел на меня с уважением. – Ты, оказывается, парень-хват, не теряешься! Но смотри: Зюзя узнает, мигом тебе ноги перебьет. У него, брат ты мой, удар пушечный. Штангу мячом ломает…

Неподалеку от нас, в порту, раздался прерывистый гудок. Потом другой, третий…

– «Дзержинский» в Ялту уходит, – сказал Лука.

Никогда в жизни мы не видели настоящих пароходов, только на картинках. Мне очень хотелось побежать в порт, поглядеть отход парохода, но, как назло, Маремуха продолжал разыгрывать меня и, подталкивая Бобыря, спросил у Володи:

– А что, разве Зюзя – приятель инженеровой дочки?

– Как же! На велосипеде ее катает часто и в гости к ним захаживает. Свой человек, словом.

– Я думаю, они его как футболиста уважают, – заметил Лука.

– Неужели дочка инженера – футболистка? – бухнул Петро.

– Болельщица! Пойдешь игру смотреть – не садись впереди нее, – предупредил Лука, – всю спину тебе ногами исколотит. Помешалась на почве футбола, как и ее папаша.

– Ну, а это ты зря так… – заступился за мою знакомую молчавший доселе Гладышев. – Скажет тоже – «помешалась»! Барышня самостоятельная, умная, много книжек читает. А если болеет футболом, так что из того? Кто у нас не болеет, скажи? Одни голубями, другие футболом увлекаются. Главный врач курорта Марк Захарович Дроль болеет? Болеет! Начальник порта капитан Сабадаш? Ясное дело! Зубодер мадам Козуля? Еще как! Эта, из танцевального заведения… как ее, мадам Рогаль-Пионтковская? Безумно! Даже Лисовский, поп, как игра, церковь на замок – и на поле со своей матушкой… Такой уж город у нас шальной!