Танец Арлекина - Том Арден

— Куда запропастился этот мальчишка, будь он проклят! — время от времени прорывало досточтимую Трош. Никакого толку от сына, по её мнению, не было. И все-таки она к нему привыкла. Ко всему на свете она привыкла.

Пройдет еще какое-то время, и когда изрядно поднабравшиеся посетители «Ленивого тигра» вывалятся на улицу, кабатчица бросит последний взгляд в окно и без сил повалится на кровать рядом с мертвецки пьяным муженьком. Мать Арона увидела и своего долговязого сына вместе с его жирным дружком. Ноги их заплетались в полах шуб, они поддерживали друг дружку, падали, помогали друг другу подняться.

Смеялись они, что ли?

Вроде бы смеялись.

— Ох, Арон, — горько вздохнула мать. Но нет, парни не смеялись.

— Полти, перестань глупости болтать, — увещевал друга Боб.

— Не болтаю я глупостей, — мотал головой Полти.

— Но как же ты поедешь?

— Да мне только бы серебришка немного, и все.

— Но у тебя нет денег!

— Заткнись! — и Полти с такой силой ткнул Боба пальцем под ребра, что тот от испуга отпрыгнул в сторону, а Полти пролетел по инерции мимо и упал в снег, протаранив головой сугроб.

Прошло какое-то время.

Полти перевернулся на спину.

Над ним склонился Боб:

— Я не буду!

Полти протянул руку. Перчаток у него не было, и пальцы посинели от холода.

— Чего ты там не будешь?

Боб потер щеки. Пиво ли было тому виной — он совсем потерял голову. По идее, надо было бы испугаться. Даже в тяжелой меховой шубе Боб напоминал какое-то несуразное длинное насекомое. Он наклонился прямо к покрасневшей жирной физиономии Полти.

В свете луны щеки Полти казались лиловыми.

— Понял, про что ты болтаешь, — доверительно прошептал Боб. Взгляд у него был такой, что казалось, в следующее мгновение он заедет Полти ногой между глаз.

Но конечно, он этого ни за что не сделал бы,

— Ты что, Боб, — прошептал Полти самым задушевным голосом. — Я же про твою мамашу говорил. Ты же знаком со своей мамашей, Боб, а?

Боб утвердительно кивнул.

— Ну а как же! Еще бы ты её не знал. Дорогуша, досточтимая Трош! Знаешь, Боб, мамаша у тебя очень даже ничего себе тетка. Очень ничего себе. Правда, Боб, ты не хуже меня знаешь, что мамаша твоя — старая спившаяся развалина, вот я и подумал…

Боб размахнулся кулаком.

— Она умеет считать, ты же знаешь!

Он бы ударил Полти — сейчас он бы точно его ударил, но Полти приподнялся и вцепился в отвороты шубы Боба. Тут уж пришла очередь Боба повалиться на снег, а Полти врезал ему под ребра несколько раз подряд и при этом напомнил, что на сеновале от него не было никакого прока, оплевал Боба, сообщил, что ненавидит его, после чего, покачиваясь, поплелся прочь.

Боб лежал на снегу, и ему становилось все холоднее и холоднее. Далеко не сразу он сумел пошевелиться. Он лежал и смотрел на луну. Луна убавилась на три четверти. Эту фазу луны называют Восточной луной. Полнолуние давно миновало, приближалось лунное затмение, именуемое Чернолунием.

Их всех ждала гибель!

Полти брел домой.

Может быть, он и покачивался — сам он этого не замечал. Ему казалось, что он скользит над заснеженной землей. Дорожка словно стелилась ему под ноги, луна ярко светила и озаряла путь. Из головы у Полти не выходила одна-единственная Мысль. Нет, он думал вовсе не о своем друге Бобе, брошенном на снегу. Да, Полти его здорово отколотил, и поделом ему. Не думал он и о том, что его ждет по возвращении домой.

Что скажет Воксвелл?

И скажет ли вообще хоть что-нибудь?

Эль, джарвельская травка и гнев, закипавший с каждым шагом все сильнее и сильнее, выгнали из его головы все эти вопросы. На рассвете от «Ленивого тигра» отъезжал дилижанс

— Я уеду этим дилижансом! — сказал Полти вслух — Уеду!

Несколько раз он прокричал эти слова, задрав голову к небу и глядя на луну, и умолк только тогда, когда заметил, что уже почти добрался до отцовского дома.

Своего отца Полти понимал не слишком-то хорошо. А что касалось матери, то тут и понимать было нечего. Мать Полти была болезненной занудой, главная цель жизни которой состояла в том, чтобы всем и каждому рассказывать про свои болячки. Полти с ней было нестерпимо скучно. Мать была тощая, бледная как смерть и к Полти относилась равнодушно. Казалось, сын её совершенно не интересовал — она могла лишь время от времени выразить неудовольствие его поведением, да и то как-то вяло. Порой Полти казалось, что и отцу на него, в конечном счете, плевать. Поэтому Полти все чаще и чаще удирал из дому. Порой он исчезал на несколько дней, но ни отец, ни мать, казалось, не замечали этого. А потом у Воксвелла словно что-то щелкало в мозгах, и он, обуреваемый маниакальной мыслью о том, что все на свете, в том числе и мальчишка, должны быть спасены во имя бога Агониса, принимался за воспитание сына.

Полти от этого просто-таки бесился. Он знал, что все это — чушь несусветная, но убежденность Воксвелла в собственной правоте была настолько непоколебимой, что тут и Полти ничего поделать не мог.

Самым ужасным методом в воспитательной системе Воксвелла были побои. Но всегда им предшествовали молитвы. Воксвелл заставлял сына встать рядом с собой на колени, а потом укладывал его на скамью и порол. Все это происходило в длинной комнате на чердаке, где местный лекарь производил хирургические операции и проводил свои чудовищные молитвенные собрания. «Снимай!» — распоряжался Воксвелл, и Полти должен был спустить штаны. Если он этого не делал сам, штаны с него снимал отец. Шлеп! Шлеп! — свистел в воздухе хлыст. Полти, с залитым слезами лицом, терпел побои, стиснув зубы, и смотрел на висевший на стене огромный железный Круг Агониса. Круг этот казался ему проклятием. Он обещал зло и злодейство. «Чувствуешь это в сердце своем? Чувствуешь? Чувствуешь любовь бога Агониса?»

Ничего Полти не чувствовал. А сейчас он стоял и смотрел на луну сквозь черные ветви деревьев. И вдруг он подумал: «Я не вернусь». Почему он до этого раньше не додумался? А теперь это вдруг показалось ему таким же естественным, как дыхание. В миг озарения Полти вдруг понял, как по-идиотски глуп его план насчет Зеленой подвязки. Да и есть ли она, эта Зеленая подвязка? На самом деле Полти и раньше в этом несколько сомневался, но сейчас более глупой ему казалась не самая мысль о том, чтобы съездить в Агондон и переспать со шлюхой, но о том, чтобы, вернувшись, поведать всем о своем успехе.

Что ему за дело до Вела? До Лени?

До Боба?

Никакого ему дела нет до них!

Он уедет на дилижансе в Агондон. Блеснут серебряные монетки, озаренные первыми лучами солнца, когда он, отсчитав их, отдаст кучеру. «Когда назад поедешь?» — спросит кучер. А Полти только улыбнется. Он не вернется.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});