Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - Ханна Ротшильд

Можно ли в этом совпадении видеть некое сходство судьбы Монка и Ники? Они росли в непредсказуемой обстановке – душевная болезнь отца могла в любой момент обостриться из-за перенесенной инфекции. Так, собственно, и вышло: Чарлз провалился в депрессию после испанки, Монку-старшему стало хуже, когда начались проблемы с бронхами. Да, финансовые условия существования у них были в детстве очень разными, но в доме Монков, как и в доме Ротшильдов, царила особая атмосфера, которая сильно влияла на них обоих в детстве и сказалась на их мировоззрении. Оба они не знали, кем и в каком настроении предстанет в следующий момент отец: Телониус-старший исчезал где-то в баре, Чарлз запирался у себя в комнате.

Через несколько лет такой жизни отец Монка вернулся на Юг и поселился у своего брата. Вскоре родные перестали справляться с его болезнью и поместили его в сумасшедший дом, где он и оставался до конца жизни. Опять же, между комфортабельным швейцарским санаторием, куда Чарлз мог привозить с собой и помощника, и работу, и государственным сумасшедшим домом для цветных в Голдсборо, Северная Каролина, куда был заточен Телониус-старший, разница очень велика. Телониус попал в жуткое место, практически без удобств и без надежды на освобождение.

Также у них обоих – у Монка и у Ники – были исключительно сильного характера матери, и на них-то и держалась семья. Розика Ротшильд командовала штатом слуг из сорока человек, а Барбара Монк трудилась уборщицей в суде по семейным делам. Зато сына она отдала в престижную школу имени Питера Стайвесанта, так что образование он получил лучшее, чем Ника. Поначалу он подавал большие надежды, но к старшим классам сделался заурядным середнячком. Он даже не играл в школьном оркестре, хотя больше всего на свете интересовался музыкой. Он, как и Ника, с ранних лет слушал удивительную смесь классической музыки и джаза. Ника имела возможность слушать лучшие классические пьесы в бальных залах своего семейства, а потом танцевала на светских вечеринках под джаз самых известных в ту пору ансамблей, а Барбара водила детей в Центральный парк слушать классические концерты Голдмена: профессиональные, прославленные музыканты играли там Шуберта, Чайковского, Вагнера, Шопена и Штрауса. Сын Монка Тут рассказывал мне: «В доме у моего отца вы бы увидели целые горы пластинок – Шопена, Листа, Гайдна, Генделя, Бетховена, Вагнера. Его музыка не из вакуума явилась».

Ника, женщина, обречена была на пожизненную безработицу – но такая же участь грозила и Монку. У молодого негра выбор профессии был невелик. Я спросила современника и сверстника Монка, легендарного барабанщика Чико Гамильтона, какие ему виделись в 1930-х годах перспективы.

– Либо музыкантом стать, либо сутенером, – ответил Гамильтон.

Я приняла это за шутку, улыбнулась – и тут же получила по голове:

– Смейся-смейся, – заговорил он, подаваясь ближе ко мне и тыча в меня барабанной палочкой. Глаза его зажглись яростным огнем. – Когда мне было девять лет, десять, одиннадцать, я чистил людям ботинки и так заработал себе на первый барабан – никель с пары ботинок. Знаешь – никель, пятицентовик? Я выходил на работу по средам и субботам, в субботу на целый день, трудился, пока доллар не наберется, и только тогда возвращался домой. Заработал на чистке обуви достаточно денег, говорю тебе, чтобы купить себе первый барабан. И с тех пор я всегда сам себя обеспечивал. Мне повезло.

В 1932 году дебютантка Ника открыла сезон охоты на женихов – реверанс перед тортом королевы Шарлотты и бальные карточки с именами приемлемых партнеров, – а Монк собрал свой первый оркестрик, бросил школу и обзавелся подружкой. Он был уже знаком с Нелли, младшей сестрой своего приятеля Сонни Смита, но не обращал внимания на тощую десятилетнюю девочку, которой предстояло стать его женой и матерью его детей.

В тот год, 1935-й, когда Ника вышла замуж, Монк отправился в турне в свите женщины-проповедника. Нату Хентоффу он рассказывал: «Мальчишкой я снарядился в путь с группой, игравшей церковную музыку под проповеди. Играли рок-н-ролл и блюз, обычную нашу музыку, только на другие слова. Эта женщина проповедовала и исцеляла, а мы играли. Так мы ездили без малого два года». Больше у него никогда не будет такой стабильной работы.

По возвращении в Нью-Йорк Монк пытался участвовать в различных крупных оркестрах, играл с Лаки Миллиндером, Скиппи Уильямсом и Диззи Гиллеспи. «Никто из них от меня не отказывался. Но я хотел играть свою собственную музыку», – рассказывал Монк Джорджу Саймону. Его сын Тут подчеркивал: может, в то время его отец и не был звездой эстрады, но «в своем квартале он стал звездой задолго до того, как получил международную известность. Проигрыватели имелись далеко не у всех, чуть ли не на каждую вечеринку звали музыкантов».

В Гарлеме имелся клуб «Минтонз Плейхауз» – здесь сбывались мечты многих начинающих музыкантов. Это маленькое, невзрачное заведение изменило историю джаза. Каждый понедельник здесь проходили джем-сейшн, музыканты забывали о правилах и принципах и всей душой отдавались неистовству джаза. Здесь Монк свел знакомство с гигантами – Коулменом Хокинсом, Беном Уэбстером и Лестером Янгом.

В этом клубе четыре молодых человека – Телониус Монк, Чарли Паркер, Макс Роуч и Диззи Гиллеспи – закладывали основы новой формы джаза, бибопа. «Многие называют бибоп революцией, но это скорее эволюция, – сказал мне писатель и критик Айра Джитлер. – Бибоп соответствовал эре быстрого транспорта, тревог военного времени, надеждам на будущее. Он покорил всех молодых музыкантов – огромная, огромная сила».

Я побывала у Джитлера в квартире на первом этаже в Верхнем Ист-Сайде, где он обитал вместе со своей женой Мэри-Джой. Здесь его навещала и Ника. Джитлер, как и Ника, влюбился в музыку Нью-Йорка и всю жизнь писал о джазе. В его доме каждый сантиметр пространства, любой уголок, вся открытая поверхность мебели были заставлены памятками джаза: музыкальные инструменты, фотографии, собранные за семьдесят лет пластинки. Джитлер оказался одним из немногих людей, кто помог мне по-настоящему понять Нику и джаз той эпохи.

– Я познакомился с Никой почти сразу, как она переехала в город. Люди из джаза заговорили о баронессе, которая разъезжает на «роллс-ройсе». Впервые я увидел ее в клубе «Открытая дверь» в Гринич-Виллидж, как-то в воскресенье, на джем-сейшн, после полудня и до глубокой ночи, – там играл Чарли Паркер и, понятное дело, собралось много народу.

Тяжело было Монку сидеть дома в одиночестве, сказала я, когда вокруг разворачивались такие события. Джитлер кивнул и добавил, что Монку вообще жилось нелегко.

Ника была с мужем в Африке, потом вернулась во Францию – а в эти годы зародился бибоп. Музыку она слушала чаще по радио, чем на пластинках. В начале 1940-х годов музыку вообще не записывали, звукозаписывающие компании вели переговоры, добиваясь более выгодных для себя условий, поэтому ранний бибоп вовсе не был записан. Лишь к 1945 году появились маленькие студии звукозаписи, и тогда новая музыка попала на шеллак и начала распространяться[12]. Писатель Гэри Гиддинс говорил: «Джаз – музыка, сближающая людей, нечто вроде оазиса в нашем болоте».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});