Секрет политшинели - Даниил Альшиц

– Чего ты переживаешь, – пытался успокоить капитана Папа Шнитов. – Я же сказал – всю ответственность беру на себя.

– Очень тебя спросят, если что-нибудь случится! Отвинтят нам головы, и все… Нет, ведь это же с ума сойти – послать за «языком» подозрительного верующего да еще без оружия и не желающего воевать!

– Не желавшего! – поправил Папа Шнитов. – Сейчас-то он уже воюет!

– Ну посмотрим, посмотрим. Поглядим, что он нам навоюет! – Наконец капитан Зуев умолк. Стало тихо, и время как бы остановилось. Часа через три где-то там, впереди, в недвижной серой мгле глухо залопотал автомат. Очереди были короткие.

– Наш автомат! – воскликнул лейтенант Зипунов.

– Это Охрименко! Они возвращаются! – закричал Папа Шнитов.

– Слушайте, слушайте, – сказал Гамильтон. – Немцы-то не стреляют! Значит, боятся своего подстрелить…

– Похоже, – подтвердил капитан Зуев. – Отстреливается Охрименко. Неужели баптист волочит «языка»?!

– А почему бы и нет?! – с надеждой и одновременно с некоторым сомнением сказал Папа Шнитов.

Один за другим треснули винтовочные выстрелы.

– Ага! Вот и Бозарбаев с ребятами! – оживился лейтенант Зипунов. Заработал тяжелый пулемет противника.

– Кирюк! Чего молчишь?! – крикнул пулеметчику капитан Зуев. – Подавить немедленно! Бей по направлению звука!

– Гляньте, товарищ капитан! Гляньте! Нельзя в этом секторе вести огонь! – ответил Кирюк. – Наши возвращаются!

Теперь все снова увидели знакомое белое колыхание. Оно медленно приближалось к траншее. Через несколько минут Щукин с помощью двух бойцов, посланных ему навстречу, втащил в окоп «подарок». Немца быстро развязали. «Язык» оказался самый что ни на есть замечательный. По званию это был майор.

Пленный растерянно поглядывал на теснившихся в траншее советских воинов и сокрушенно покачивал головой. Прочитав его офицерское удостоверение, Гамильтон чуть не подпрыгнул от радости. Охрименко и Щукин захватили представителя штаба восемнадцатой немецкой армии.

– Операция «Фанера» увенчалась блистательным успехом! – воскликнул Гамильтон, потрясая над головой удостоверением пленного.

Но что был этот успех по сравнению с успехом операции «Баптист», проведенной Папой Шнитовым!

Щукина обнимали, мяли, жали руки, хлопали по плечам. Папу Шнитова хотели качать. Капитан Зуев спас его от этого испытания. Он приказал всем отойти от Папы Шнитова и сам обнял его и поцеловал.

– Браво, Папа Шнитов! Брависсимо! – повторял Гамильтон.

Новый взрыв ликования встретил главного героя поиска – сержанта Охрименко. Храбрый разведчик коротко, но зато много раз подряд рассказывал о том, как проходил захват «языка». Изюминкой в этом рассказе было то, как Щукин помешал ему прикончить ножом часового, выставленного теперь возле фанеры. Для того чтобы спасти немцу жизнь, Щукин сам накинулся на него сзади, обхватил за горло, заткнул ему рот кляпом и тщательно связал. После этого Щукин надел на себя снятые с фашиста шинель и шапку. Особое оживление слушателей каждый раз вызывала одна деталь. Встав на пост вместо связанного немецкого солдата, Щукин подчинился требованию Охрименко и надел на себя немецкий автомат «шмайсер». «Так и быть, – сказал он, – для маскировки можно».

После этого схватить пришедшего за фанеру немецкого офицера было уже несложно. Сложнее был для разведчиков обратный путь через немецкую передовую.

Трудно сказать, чем кончилась бы операция, если бы не исключительно благоприятная погода.

Щукин то и дело благодарил бога за то, что тот ослепил врагов туманом и оборонил их от лютой смерти. Охрименко, в свою очередь, не преминул сделать из этих слов баптиста вывод, что бог воюет на нашей стороне…

Хмурым оставался один Щукин. В ответ на поздравления он отмалчивался.

Ночью в землянке, в которой находился Щукин, к сонному бормотанию, кряхтению и храпу примешался звук совершенно необычный. Если кто-нибудь из солдат не спал, он услышал бы приглушенные теплой шапкой, которая служила подушкой, рыдания и молитвенный шепот.

– Прости меня, господи, – лепетал Щукин, – за прегрешения мои великия и малыя. Спаси и помилуй, господи милосердный, товарища и брата моего сержанта Охрименко Ивана за то, что, не щадя жизни своей, спасал меня от богопротивных и мерзких фашистов, настигавших нас, когда отползали мы назад с немецким «языком»… Прости за то, что убил он при этом двух тварей твоих – фашистских солдат. Помилуй, господи, хорошего человека замполита Папу Шнитова, спасшего меня по доброте своей от суда, от презрения, а то и от позорной смерти. Прости, господи, и меня, грешника, за то, что возьму я завтра в руки боевое оружие и буду воевать, как все люди – дети народа твоего богоносного. Видно, на то воля твоя, великий боже, ибо не смочь мне ни которым образом теперь поступить иначе…

Наутро боец Щукин явился к командиру взвода лейтенанту Зипунову. Доложив, как положено, он попросил разрешения взять оружие и приступить к несению боевой службы.

В тот день и прибыл в роту начальник политотдела полковник Хворостин. Его сопровождали фотокорреспонденты и поэт из армейской газеты.

О том, как удивился полковник Хворостин, узнав в разведчике, которого ему предстояло наградить, баптиста Щукина, уже было рассказано. Придя в себя, полковник сказал:

– Ничего не попишешь. Факты – упрямая вещь!

Затем он обратился к бойцам с речью.

– Вот, товарищи бойцы, – сказал полковник, – перед вами боец Щукин. Посмотрите на него – боец как боец, на груди у него автомат. Сейчас я прикреплю к его гимнастерке боевую награду. Надеюсь, что он будет ею гордиться. А ведь совсем недавно товарищ Щукин отказывался брать в руки оружие, отказывался защищать Родину от фашистов. Как могло случиться такое чудо? Ответ ясен. Ваш замполит Шнитов нашел правильный подход к человеку. Вот что значит политработа! Спасибо за службу, товарищ замполит!

Папа Шнитов смущенно дернул головой навстречу правой руке и сказал: «Служу Советскому Союзу».

Потом награжденных качали, жали руки, хлопали по плечам. Фотокорреспондент сделал множество снимков: «Охрименко и Щукин», «Щукин и Папа Шнитов», «Капитан Зуев и полковник Хворостин». Затем с разведчиками долго говорил корреспондент и поэт Степан Пуля.

Через два дня в армейской газете появился снимок с изображением Охрименко и Щукина, обнимающих друг друга за плечи. Под фотографией были напечатаны стихи Степана Пули:

Петя Щукин был баптистом,За дурман стоял горой.Он не шел на бой с фашистом.А теперь он кто? Герой!!!С Охрименко вместе дружноОн в разведку шел как нужно,И доставлен ими в пленШтаба вражеского член.Им за подвиг сразу дали«За отвагу» по медали.

Стихотворение вызвало у читателей армейской газеты единодушный одобрительный отклик. В роте капитана Зуева все знали его наизусть. Поэт Степан Пуля разыскал в разведотделе армии Николая Максимилиановича Гамильтона, участвовавшего в допросах пленного майора. Поэту не терпелось выяснить мнение о своем стихотворении у знатока мировой поэтической классики, каким был Гамильтон.

– Отменно, друг мой, отменно вы на этот раз написали. Шедевр! – сказал Николай Максимилианович, пожимая поэту руку.

– Не может этого быть, – не веря своим ушам, пролепетал тот.

– И тем не менее это так, – подтвердил Гамильтон. – Согласитесь – важно, чтобы произведение соответствовало своей задаче. Ваше, с этой точки зрения, – прямое попадание.

Сам Щукин много раз перечитывал стихи и без обиды воспринимал повторение их бойцами, то и дело подходившими к нему с поздравлениями и шутками.

После всего случившегося с ним он словно оттаял, превратился из человека хмурого, настороженного, постоянно сосредоточенного на нерадостных своих мыслях, в улыбчивого, приветливого парня.

* * *

Началось лето. Фронтовой ландшафт стал более мирным. Зима с ее синюшным холодом, с ее тьмой, расцвеченной трассами пуль и негасимыми сполохами, с ее гнетущим свинцовым небом, с ее снежным саваном, на котором так беспощадно видны и грязь, и кровь, и черные шрамы земли, и не занесенные снегом тела убитых, зима делает войну более похожей на самое себя, чем весна и лето. Белыми ночами не видно трассирующих пуль. Не летят в небо осветительные ракеты. Зарево розовеет, как мирная заря. Трава, живая и теплая, укрывает блиндажи, землянки, брустверы траншей. Воздух наполняется щебетом птиц. Яркое солнце отогревает тела и души. Человек, раскинувшийся на траве под солнцем, не похож на убитого. И так сильно бывает воздействие всего этого вместе – тепла, щебета, света, зелени, цветов, лесных и полевых запахов, что порой начинает казаться, будто войны и нет.

Моменты обманного этого состояния то наступают, то исчезают. Зато ощущение, будто летом война не такая страшная, как бы не такая всамделишная, как зимой, – устойчиво. Само собой, все это только ощущение. Летом неразлучные друзья – война и смерть – перепахивают свои поля с не меньшим трудолюбием, чем зимой, и «урожай» собирают ничуть не меньший.