Любовь напротив - Серж Резвани

Наконец мы вышли их воды и предстали друг перед другом обнаженными на фоне луга, на котором сверкал лаком темно-синий «Бьюик», напоминая первые цветные фильмы, снятые на бескрайних просторах Америки, когда блестящий и роскошный корпус этой великолепной машины занимал едва ли не весь экран. Стоило Мариетте и Алекс лишиться защиты брызжущей воды, как они тут же прикрылись инстинктивным жестом, свойственным женщинам с незапамятных времен: одна рука легла на груди, а ладошка другой закрыла курчавое руно на лобке. В отличие от них, мы с Шамом голышом помчались по лугу, словно одержимые первобытным рефлексом, который заставлял самцов меряться силой перед своими самками… Но, пробежав с десяток метров, мы оба расхохотались над этим смешным соревновательным инстинктом, до сих пор сохранившимся в каждом мужчине, и вернулись к машине и нашей одежде. Быстрый отказ от состязания означал, что мы, в самом деле, не собирались выяснять, кто из нас окажется победителем. Этот отказ возник между нами еще с той памятной теннисной партии, всю глупость которой я чувствовал теперь в полной мере. Как мог я подумать, что смогу соблазнить Алекс, использовав такую грубую уловку?

А собирался ли я вообще соблазнять ее в тот день? Глядя на Мари, которая одевалась рядом с подругой, я пришел к выводу, что, возможно, серьезно никогда и не желал этого. Скорее всего, своими странными выходками я надеялся вновь завоевать Маридону и для этого унижал ее, превознося красоту Алекс. Одним словом, такие мысли пронеслись у меня в голове в тот момент, когда мы с Шамом голышом возвращались к нашим женщинам, которые уже застегивали лифчики, сидя в «Бьюике» с распахнутыми дверцами, напоминавшими большие синие крылья.

Это купание скрепило нечто важное, возникшее между нами четверыми. Что именно? Затрудняюсь сказать. Но теперь было очевидно, что отныне мы составляем единое целое, беззаботный клан, некое сообщество. Конечно, тот, кто владеет языком более символическим и, стало быть, более метафорическим, назвал бы это омовение «Великим крещением», он сказал бы, что сам факт «погружения» всех четверых в одну и ту же воду объединил нас внутренне. И он бы не ошибся — когда мы продолжили путь, наше веселье уже не было прежним, оно стало более теплым, интимным, я бы даже сказал — любовным. Купание влюбило нас друг в друга… точнее, одну пару в другую. Я понимаю, что могу впасть в претенциозность, в слащавую сентиментальность… и все же настаиваю: наша веселость была очень симпатичной, казалось, что мы четверо провалились в дыру во времени, где в целости и сохранности находилось наше детство. И даже Мариетта, которая обычно… которая поневоле «обыгрывала» все ситуации, — когда мы вчетвером плескались в реке, она, как мне кажется, тоже «играла» свое удовольствие, — даже Мариетта вдруг показалась мне искренней в своем умиротворенном состоянии. Она поправляла прическу, подкрашивала губы и потягивалась с каким-то особенным чувством неги, внезапно пробудившим во мне отголоски наших прежних страстей и наслаждений. И благодаря им я снова любил ее! Чуть позже, когда в ложбинах меж холмов начали сгущаться вечерние тени, и когда Алекс тоже принялась расчесывать свои роскошные волосы, мне в голову пришла мысль: а почему бы нам и в самом деле не разделить любовь вчетвером? Почему бы этой же ночью нам не совершить то, о чем все мы втайне думали, решаясь на совместную поездку? И я признаюсь, с улыбкой глядя в прошлое, что, крутя баранку «Бьюика», ни на миг не сомневался в успехе того, что теперь не могло не осуществиться.

Наконец мы нашли совершенно мрачную маленькую сельскую гостиницу… и, конечно же, без большой комнаты на четверых, на что я так рассчитывал… хотя предложенные нам комнаты сообщались между собой через дверь, которую можно было оставить открытой. К отвратительной пище добавились продавленные кровати, клопы и комары. Едва ли во всей «французской глубинке» можно было найти уголок более отсталый и необжитый. Однако неожиданное событие подлило масла в затухающий костер нашего веселья. Пока мы ужинали в общем зале, из кухни через окошко для передачи блюд за нами наблюдал небольшой мальчонка. Судя по всему, его очаровала Алекс, и он не сводил с нее круглых глаз. Хозяйка гостиницы, которая подавала еду, сказала:

— Вон там, в окошке — наш малыш, он узнал мадам Олиду.

К тому времени наш смех заметно поутих, но после этих слов мы буквально взорвались хохотом. Покачиваясь, словно пьяные, и захлебываясь смехом, от которого на глазах выступали слезы, мы поднялись в наши смежные комнаты. С чем было связано наше бурное веселье? Все очень просто: как раз тогда огромной популярностью в народе пользовалась Далида — певица с пышной золотисто-каштановой шевелюрой, ее знали даже сопляки, прятавшиеся за кухонными окошками. В то же время конкуренцию Далиде в плане известности составляла фирма, производившая в послевоенные годы колбасные изделия. Существует ли до сих пор колбасная фирма «Олида»? Впрочем, это не имеет никакого значения. Но на тот момент эта комическая путаница позволила нам перенести хорошее настроение в наши комнаты, дверь между которыми мы распахнули настежь, чтобы иметь удовольствие продолжать шутить на тему Олида-Далида, не сходя со своих кроватей. Нам всем, конечно же, был известен этот тип постоялого двора: когда-то в нем останавливались «Жак и его хозяин»[61], их разговоры с хозяйкой все еще витают среди грязных стен, которые не перекрашивались с тех самых пор. Так мы и провели эту ночь: до самого рассвета били комаров и вспоминали «Фаталиста». При этом выяснилось, что нас с Шамом объединяло страстное увлечение этим подобием «Тысяча и одной ночи», которое два столетия тому назад Дидро поместил на задворках «французской глубинки», куда по воле случая занесло и нас на нашем «Бьюике».

— Интересно, а как путешествовал бы Дидро в наши дни? — громко спросил я, чтобы быть услышанным в другой комнате. — Может, тоже на «Бьюике»?

В представлении Шама это было, скорее, довоенное «Рено», ассоциировавшееся у него со старым домашним халатом. Что касается Алекс, то она видела классика за рулем «Симки 5». По мнению Мариетты он ездил бы на мотоцикле с коляской, груженой книгами и письменным прибором.

— А Жак и его хозяин… тоже на «Бьюике»? Или на «Панаре» с передним приводом?

— Нет, Жак и его хозяин на «Роллс-Ройсе»! — выразила свое мнение Мариетта, тогда как воображение Алекс нарисовало эту парочку в салоне «Гочкиса» с откидным верхом, тянущего на буксире прицеп с их лошадьми.

— Ну, а дон Кихот и Санчо? Для славного идальго подошел бы ржавый остов «Бьюика», прозванный Россинантом, а для тянущегося следом толстячка Санчо — крохотный трехколесный мотороллер-грузовичок итальянской фирмы «Азино»…

Мы еще долго хохмили на тему средств передвижения литературных персонажей и их влияния на облик большинства «плутовских» романов, случись им сменить родную эпоху на нынешнюю. Обмен репликами, летавшими от одной кровати к другой, создавал атмосферу восхитительной близости, которая запросто могла бы объединить нас четверых на одной кровати, чтобы и дальше смеяться и шутить, не повышая голоса. Но к моему разочарованию Алекс и Шам вскоре заснули, как и Мариетта, свернувшаяся калачиком рядом со мной.

Едва за окном забрезжили первые проблески нового утра, как во дворе диким голосом заорал петух. Не выспавшийся и оттого раздраженный, я поднялся, ухитрившись никого не разбудить, и вышел во двор гостиницы — скорее это был двор фермы, украшенный кучками навоза, сломанными тележками, заброшенными сошниками плугов… На капоте «Бьюика» спал, свернувшись клубком, здоровенный котяра, а облезлый дворовый пес, встав на задние лапы и поскуливая, пытался дотянуться до него. Скрип когтей, царапающих сверкающую краску моей машины, привел меня в бешенство. Подхватив с земли камень, я изо всех сил швырнул его в псину, но, конечно же, промахнулся, чего не скажешь о правом крыле «Бьюика», на котором осталась заметная вмятина. В этот момент за моей спиной раздался звонкий веселый смех. Я обернулся — свидетельницей моего броска была юная и прехорошенькая девчонка, работавшая на кухне. Прогнав собаку и кота, она попросила разрешения посидеть в машине «совсем чуть-чуть, просто так, чтобы посмотреть»… Получив мое согласие, она без всяких церемоний устроилась на переднем сиденье и тут же попрыгала на нем, испытывая на мягкость. Меня подкупила такая непосредственность девушки, я сделал вид, будто готов выполнить любой ее каприз, и завел тяжелую машину. «Бьюик» медленно выкатился со двора и углубился в узкие деревенские улочки.

— Поверните туда, сверните здесь, а теперь сюда… — щебетала она свежим и смешливым голосом. И я, очарованный ее апломбом, послушно исполнял все, о чем она просила.

У нее был идеальный профиль, чем-то напоминавший Вирджинию Рапп[62], красивую старлетку, убитую в Голливуде… точнее, жестоко изнасилованную с помощью бутылки от шампанского мерзавцем Фатти[63]. Я пытался втолковать ей, что у нее действительно очень красивый профиль, но она, похоже, не понимала значения этого слова и наивно продолжала указывать мне дорогу. И я впервые в жизни, без всякой причины, вдруг почувствовал себя старым дураком… О, ужас! Рядом с этим резвым и веселым, как птичка, ребенком я казался себе дряблым, жирным и пузатым Фатти. Ей доставляло видимое удовольствие заставлять меня выписывать круги, колеся по одним и тем же узким дорогам, зажатым между полями.