Велижское дело. Ритуальное убийство в одном русском городе - Евгений Александрович Аврутин

тоскует по мужу и детям[275].

Тем временем евреев снова и снова вызывали на допросы. Представ перед комиссией, Ханна Цетлина не стала отвергать утверждение, что Терентьева ходила на рынок за веником, однако решительно отрицала, что евреи запирали мальчиков в доме у Аронсон. Ханна считала, что Ковалеву просто сбили с толку. Как иначе? Ведь Ковалева слово в слово повторила туже историю, которую до нее рассказывали Максимова и Терентьева[276]. Другие евреи были согласны с Ханной. Слава Берлина, например, решительно отвергала все выдвигавшиеся против нее обвинения, о каком бы серьезном преступлении ни шла речь. Евзик Цетлин объявил дознавателям, что они не имеют законного права допрашивать ни его, ни других евреев, а Орлик Девирц поинтересовался, почему Ковалева не пошла в полицию. «Ибо если была правда, – уверял Орлик, – то почему она не объявила о том в полиции, а как она объявила о тех мальчиках в то время, то ясно видно, что говорит она по научению… что она доказывает ложно; а если бы это было, то могли бы о том знать соседи и весь город, которые верно объявили бы в полиции»[277].

Зимой и весной 1828 года по городку так и гуляли зловещие слухи. Дознаватели надеялись, что смогут подготовить материалы к суду, однако допросы только осложнили ход расследования. По ходу очной ставки с униатским священником Тарашкевичем Терентьева призналась, что не только причастна к убийству двух мальчиков-христиан, но и участвовала в еще одном ритуальном убийстве: некоей дворянки Дворжецкой в декабре 1817 года. Терентьева пояснила, что довольно долго была знакома с Дворжецкой[278]. Однажды они вместе решили сходить к реке и встретили там местного ростовщика, в руках у которого была бутылка спиртного. Терентьева вспомнила, что они пили из бутылки по очереди, пока у них не закружилась голова. После этого они отправились в дом к кому-то из евреев – он жил неподалеку от полицейского участка и Духова собора, совсем рядом с синагогой. Там они распили еще одну бутылку, и когда Дворжецкая окончательно опьянела, четверо евреев схватили ее за обе руки и поволокли в синагогу, где их дожидались еще пятеро евреев. Один из них раздел Дворжецкую, вытащил у нее из кармана пятьдесят рублей и запихал ее в бочку, подвешенную на веревке к потолку[279]. Хотя Терентьева уже описывала этот дьявольский ритуал в нескольких разных случаях, дознаватели потребовали, чтобы она еще раз повторила свой рассказ. Терентьева крайне подробно расписала, как бочку целых три часа раскачивали из стороны в сторону и как евреи по очереди хлопали Дворжецкую по щекам, связывали ей ноги в коленях и кололи тело блестящим гвоздем[280].

Дознаватели сразу же обнаружили в показаниях Терентьевой нестыковки. Когда ее попросили объясниться, она заявила, что все это произошло много лет назад, она в тот вечер изрядно выпила и заходила в несколько еврейских домов. Чтобы разобраться с противоречиями, Страхов вызвал Орлика Девирца для очной ставки, однако старик отказался разговаривать с Терентьевой. Орлик задал вопрос: действительно ли Дворжецкую убили в синагоге? А потом, изменившись в лице, крепко сжал руки, глубоко вздохнул и голосом, полным отчаяния, воскликнул: «Уведут, уведут меня в беду». К этому он добавил, что «она подлая женщина, все врет только по научению и показывает на евреев, и что он ее до составления Комиссии нигде не видел»[281].

Комиссия пришла к выводу, что по закону Орлик Девирц не имеет права отказываться от очной ставки. Страхов предупредил Орлика, что, отказываясь от разговора с Терентьевой, он тем самым признает свою вину. Однако Орлик проигнорировал это юридическое обоснование и продолжал твердить, что показания Терентьевой – ложь. «Скажи, когда это было, я ничего не знаю; буду ли я такими делами заниматься; в нынешнее время дай Бог прокормить себя с детьми; беспокоишь ты мою старость». Когда Терентьева вошла в комнату, Орлик не сдержался: «Дай свидетелей, что это было, как ты говоришь, ты научена». – «Да, Орлик, научена, – ответила Терентьева, – вы меня научили, кому меня учить более [как приносить кровавую жертву]… да нечего делать, пришло время правду говорить»[282].

Пытаясь свести все факты воедино, Страхов вызвал Терентьеву, чтобы она прояснила пробелы и нестыковки в своем рассказе, однако она неожиданно увела разговор в другую сторону, открыв еще несколько зловещих тайн[283]. Примерно на еврейскую Пасху, через год-другой после смерти Дворжецкой, Орлик Девирц отвез ее в шинок в деревне Семичево. Он оставил ее там на три-четы-ре дня, а потом вернулся с двумя крестьянскими девочками. Ту, что помладше, немедленно отвели в особую горницу и дали ей поесть хлеба, а старшая провела ночь в комнате по соседству с Терентьевой. Чем дольше Терентьева говорила, тем больше в ее рассказе возникало новых красочных деталей: как она смешивала кровь с водой и опилками, разливала смесь по трем бутылкам, пропитывала кровью льняной лоскут, резала его на мелкие кусочки и раздавала их евреям. Когда Страхов указывал ей на нестыковки, Терентьева напускалась на него. Почему коллежский советник принимает сторону евреев? Кроме того, она утверждала, что если бы Максимова не толкнула ее на преступление, то сама бы она никогда его не совершила[284].

Евреи просто не могли поверить собственным ушам. Слава Берлина не отрицала, что некоторое время водила знакомство со старым Шоломом, хозяином семичевского шинка. Старик часто приезжал в Велиж за продуктами и другими товарами, однако Слава однозначно утверждала, что в шинке его не бывала ни разу. По этой причине она считала, что обвинения в ритуальном убийстве – за гранью абсурда. «Писать ничего не нужно потому, что доказательницы говорят ложь, какой на свете не бывало». Когда Терентьева вошла в комнату, Слава не сдержалась и несколько раз повторила: «Вы все разбойники; нам ничего не будет, а вас же судить будут». Терентьева не обратила на Славу никакого внимания и во время очной ставки с глазу на глаз заявила комиссии, что именно Слава обучила ее дьявольским обрядам. Если бы она не заставляла ее пить вино и протыкать тела, она бы тоже не мучила евреев. Слава к этому моменту уже дошла до исступления. Она кричала, что

…все Члены Комиссии и Генерал-Майор Шкурин научают доказательниц баб показывать на нее ложь, и все бумаги составлены ими несправедливо… она, подозревая их, просит его донести о том государю и что по сему она ни оправданий своих о взводимом на нее преступлении, ни доказательств, что подозрение ее на Членов