Последний дубль Декстера - Джеффри Линдсей

Теперь мы уже в самом центре лагеря, поэтому останавливаемся, чтобы оглядеться по сторонам. Здесь есть навесы из картона, а некоторые хибары построены даже из дерева с жестяными крышами. Кто-то спит под куском пленки на растяжках, есть и несколько настоящих палаток, и все это громоздится без намека на упорядоченность, словно кто-то собрал их, хорошенько потряс и высыпал на бетон под мостом.

Справа высится бетонный откос, и с самого верха, от дороги, на меня равнодушно глядит женщина, завернувшаяся в спальный мешок. Мы двигаемся дальше, высматривая все, что могло бы намекнуть на нашу цель, – на Патрика, и наконец в дальнем конце лагеря, у самой воды мы находим то.

Это очень даже симпатичная на вид палатка-купол, немного выцветшая и заляпанная, но вполне еще крепкая и надежная. Красного мотоцикла рядом с ней нет, как не видно и признаков самого Патрика, но мы абсолютно уверены в том, что эта палатка его, – благодаря специфическому украшению.

По обе стороны от застегнутого на молнию входного клапана стоит по пластиковой канистре из-под молока – в точности такой, как у лысого физкультурника. Эти тоже наполнены водой, чтобы не опрокинуться под весом груза.

В горловину каждой канистры вбито по палке, а на палку насажено по кошачьей голове.

Головы аккуратно отрезаны от тел, и, судя по их состоянию, сделано это совсем недавно. Они смотрят на нас с одинаковым выражением кошачьего ужаса.

Между головами на клапан пришпилена картонка с корявой надписью от руки: «ХОЧЕШ ЧТОБ И ТИБЯ ТАК?» Пониже буквами поменьше приписано: «Не лезь!»

Сочетание орфографии и кошачьей расчлененки не позволяет ошибиться: это палатка Патрика. И вот тут мы наконец ощущаем нетерпеливое предвкушение, а свет вокруг нас стремительно меняет оттенок, проходя последовательно части спектра: желтый, оранжевый, красный, потом…

Нет, только красный. Но постойте-ка: а где красный мотоцикл? Мы его не видим, а ведь понятно, что Патрик не может держать его где-то вдалеке от себя: даже такая деревенщина не оставит мотоцикл на дороге.

Мы оглядываемся по сторонам: здесь нет ничего такого, где можно было бы спрятать мотоцикл, и благословенная тень снова отступает от нас, сменяясь слепящим дневным светом. Никаких признаков мотоцикла… если он, конечно, не в палатке. Но палатка слишком мала; к тому же предупреждающая табличка на клапане явно была пришпилена снаружи, скорее всего, когда он уходил. Мы не видим ни малейшего шевеления ткани, намекающего на то, что там, внутри, кто-то есть, кто-то двигается или хотя бы дышит, и день снова обрушивается на нас всем своим жаром, и мы бессильно смотрим, как еще одна капля пота катится по носу и падает вниз.

Патрика здесь нет.

Это дневное «окно» – наша единственная возможность. Патрик куда-то отчалил, когда не должен был этого делать. Все испортил, гад.

Мы боремся с острым желанием пнуть палатку ногой и – для полной уверенности – проходим мимо нее к воде, напрягая слух. Из палатки не доносится ни храпа, ни сопения – вообще ни звука, поэтому, наклоняясь, чтобы в последний раз исполнить свою бутафорскую пантомиму с анализом, мы думаем о самых грустных и неприятных вещах.

Однако для окончательной уверенности мы встаем и слишком быстро поворачиваемся, притворяемся, что теряем равновесие и от души, якобы случайно, врезаемся в палатку плечом. Изнутри не слышно никакой реакции.

– Извините! – говорим мы толстым официальным голосом и прислушиваемся. – Эй! Есть кто-нибудь?

И снова никакого ответа.

Что ж, теперь уже точно. Патрика здесь нет.

Мы шатаемся по лагерю еще минут двадцать, карябая лишенные содержания записи в блокнот, но он не возвращается, и нам в конце концов приходится признать: задерживаться здесь и дальше будет подозрительно, и нам пора собирать свои игрушки и смириться с очевидной истиной.

Мы облажались.

Мы бредем к выходу из лагеря, задержавшись еще дважды, чтобы накарябать в блокноте несколько нехороших слов, потом выбираемся обратно на дамбу и, немилосердно потея, возвращаемся к машине. Мы изо всех сил стараемся мыслить позитивно и отыскать хоть какой-нибудь пустяк, который позволит считать эту безнадежную поездку не совсем уж пустой тратой времени. И наконец, когда машина вливается в поток городского движения, крошечный лучик оптимизма прорывается-таки сквозь обложившие наш небосклон тучи отчаяния, и мы со вздохом цепляемся за эту лучшую из оставшихся нам надежд.

По крайней мере, осталось еще время поесть.

Я наскоро перекусил в ресторане на Калле Очо, открывшемся буквально на днях, поэтому официантки там еще вежливо держались с клиентами. Кормили здесь вкусно. Я залил ленч кофе и не спеша порулил обратно в управление, по дороге пытаясь понять, куда делся Патрик. Он знал, что в дневное время ему до Джекки не добраться. Если он следовал графику, каким его представлял себе я, сейчас ему полагалось мирно спать в своей палатке. Ну, конечно, не исключено, что у него закончилось бухло и он отчалил в магазин за новой бутылкой. И все-таки было отчаянно жаль, что после всех моих приготовлений и терзаний по поводу того, смогу ли я проделать это при свете дня, я не добился ничего, кроме жирного пятна от подливки на рубашке.

Придется мне вытерпеть еще час в обществе Роберта и Ренни, притворяясь милым и терпеливым, а потом поехать на родительское собрание в школу к Коди. В качестве повода смыться с работы, не говоря уж об алиби, меня это собрание вполне устраивало; теперь же оно стало казаться еще одной бестолковой тратой времени, утомительными препирательствами с учителем, которому никогда не понять, почему Коди не может адаптироваться к общепринятым нормам. Он будет давать мне советы, как легче подготовить Коди к счастливой жизни с одноклассниками, но моих односложных ответов даже не услышит, а если и услышит, то вряд ли примет их к сведению. Ну не найдется такого учителя в системе начального школьного образования округа Дейд, который смог бы понять и принять очевидную истину.

Коди никогда не адаптируется и никогда не будет счастлив в системе.

Потому что Коди – не нормальный, здоровый мальчик, который любит гонять мяч и дразнить девчонок. И никогда не будет таким. Коди нужны совсем другие вещи, которых школа не даст никогда, и его единственная возможность существовать в обществе – это получить их, а потом жить, притворяясь обычным человеком, то есть по Кодексу Гарри. И научиться этому он сможет только у другого монстра – у меня.

То, что Коди хотел, без чего он просто не мог жить, не одобряется далеким от толерантности обществом, в котором мы живем, и мы не можем объяснить этого никому, даже отчасти. Поэтому нам придется сидеть, и ерзать на месте, и обмениваться делаными улыбками, и говорить избитыми штампами – в общем, притворяться, будто мы верим в счастливое, светлое будущее мальчика, реальная судьба которого – Темное наследие, чьи правила пишутся не мелом, а кровью. Одной мысли о неизбежности, с которой я должен буду избегать этой истины, хватило, чтобы мне захотелось изо всей силы впечатать капот своей тачки в багажник «бьюика», набитого синеволосыми леди из Миннесоты, который плелся впереди.

Однако же это часть моего грима Гордого Папаши Декстера, и избежать этого я не мог. По крайней мере, по завершении этой пытки мне предстоял приятный вечер – праздная болтовня с Джекки и спелая клубника на закате. Да, такая перспектива стоила пары часов досады и раздражения.

И я снова задумался о том, как было бы, веди я образ жизни Джекки: никаких тебе родительских собраний, никакой покраски дома рядом с растревоженным муравейником, никаких визгов, и плача, и грязных памперсов. Ничего – только сверкающая в бриллиантовом блеске жизнь под светом софитов. Праздная фантазия, конечно, не более чем попытка подсластить пилюлю под конец полного разочарований дня. Но фантазия славная, и даже мысли об этом хватило, чтобы на моих губах заиграла легкая улыбка.

Впрочем, даже эта легкая улыбка продержалась лишь до двери моей лаборатории, у которой я столкнулся с Винсом Мацуокой, вылетавшим из нее с той же скоростью, с какой я стремился внутрь. Столкновение вышло впечатляющим, а поскольку веса во мне больше, чем в Винсе, он отлетел и врезался в дверной косяк.

– Ох, – выпалил он. – Осторожнее, ты мне локоть разбил! – Винс выпрямился, потирая ушибленное место. – Еще один!

– Да? – удивился я. – Ну и что, у всех по два локтя.

– Новый труп! – бросил он на ходу, устремляясь прочь по коридору. – Глазафака! Убил еще одну!

И он исчез, а я остался стоять в дверях, глядя ему след. Теперь я узнал, чем занимался Патрик сегодня днем вместо положенного ему сна. И странное дело, мне искренне захотелось посмотреть, что он натворил.

Я вошел в лабораторию. Роберт с Ренни стояли, в замешательстве переглядываясь, – словно не знали, что полагается делать их персонажам при новом нападении Глазафаки, да и получать от кого-нибудь инструкции тоже не особо хотели.