Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов

Минуций принадлежал к всадническому сословию и держался с Аврелием несколько высокомерно. Аврелия это всегда бесило. Еще бы! Он знал покойного отца Минуция — тот сумел сколотить приличное состояние, а этот вечно напомаженный щеголь, как говорят, довел себя своей расточительностью до полного разорения и еще смеет задирать перед ним свой нос!

— Минуций! — воскликнул Аврелий. — Клянусь Кастором и Поллуксом, вот кого не ожидал встретить!..

— А я искал тебя, — сказал молодой человек, пожимая руку гладиаторскому ланисте, который не без интереса окинул взглядом его великолепный греческий наряд.

Минуций выглядел настоящим грекоманом, каких уже немало было среди римлян, подвергавшихся все более сильному культурному влиянию с востока, повсюду задававшего тон, особенно в одежде.

Свежевыбритый, с красиво подстриженными и завитыми волосами, он был одет в дорогой желтого цвета хитон с вышитыми на нем рисунками и узорами. На плечах у него была пурпурная хламида.

В руках он держал изящную тросточку с золотым набалдашником.

— Судя по всему, ты нынче не был на сходке, — с усмешкой произнес Аврелий. — Добрых квиритов взяла бы оторопь, если бы они увидели в своем собрании столь блистательного эллина.

— У меня нет времени шляться на сходки, — небрежно ответил Минуций, пропустив мимо ушей ироническое замечание ланисты.

— О, ты многое потерял! Если бы ты только слышал, как Марий разносил оптиматов…

— Политикой я больше не интересуюсь. Всем речам в Комиции я предпочитаю плоские шутки скоморохов на Овощном рынке…

— Недавно я виделся со Стертинием, — сказал Аврелий. — Он сообщил мне, что ты закупил у него оружия не меньше, чем на целую когорту[320]…

— Не удивляйся, просто я узнал, что у самнитов и марсов небывалый спрос на римское вооружение.

— А гладиаторская школа? Ты ведь, кажется, хотел открыть гладиаторскую школу?

— Всему свой черед.

— И где же ты хочешь заняться этим делом? — допытывался Аврелий. — Здесь, в Риме? Или в Капуе?

— Еще не решил окончательно, хотя после прошлогоднего постановления сената город наш стал просто находкой для всех ланист, не правда ли?

— Ты сказал, что искал меня? — спросил Аврелий, внимательно посмотрев на молодого человека.

— Хочу купить у тебя одного твоего храбреца.

— Ради всех богов! — оживился ланиста. — Хоть десяток!.. Но не более того, — сразу добавил он и начал жаловаться: — Югуртинские игры отняли у меня самых лучших. И во всем виновата прихоть подлой черни. Эдилы конечно же рады были потакнуть ей за чужой счет. Да ты сам видел, какая была резня! Особенно жаль последних шестерых. Это были настоящие львы — один к одному! Когда они вышибли дух из увальней Батиата, я уже потирал руки и готовился расцеловать каждого из них. Какое там! Кровожадности римлян нет границ! Представляю, как злорадствовал Батиат, когда моих молодцов тащили в сполиарий… Да еще этот дурень Мемнон, пропади он пропадом! Отпустить живым Эзернина! Отпустить, когда все требовали его прикончить! Мало того, что Эзернин содрал с меня пятьсот сестерциев только за то, чтобы осрамиться на весь Рим, мне еще придется выплачивать ему за увечье. Я, как последний дурак, пошел у него на поводу, составляя с ним договор! Он настаивал на компенсации, если получит ранение. Словно заранее знал, мошенник, что останется без своей хваленой клешни…

Минуций, пока ланиста разглагольствовал, строя отвратительные гримасы на своем и без того отталкивающем лице, думал про себя: «Ну и рожа! Плюнуть хочется!».

Но вслух он произнес как можно мягче:

— Собственно Мемнона я и хотел купить.

— Отдам кого угодно, только не его. Могу предложить Германика, Лингона, Сигимера — ты их видел на арене… О, это славные бойцы! Если возьмешь их, не пожалеешь…

— Мне нужен Мемнон и никто другой.

— Дался же он тебе, — проворчал Аврелий. — Может быть, ты думаешь, что я им крепко дорожу? Да нет, клянусь Венерой Либитиной! Конечно, храбрец и мечом хорошо владеет — тут ничего не скажешь. Но ты же видел — ноги у него слабоваты, дважды был сбит с позиции, и вообще ему просто повезло с этим случайным ударом, который пропустил Эзернин…

— Может быть, ты и прав, но Мемнон мне нужен как преподаватель в моей будущей школе, — терпеливо пояснил Минуции. — Я ведь знаю, что ты его и других искусных гладиаторов посылаешь на Ватиканское поле, чтобы они обучали тиронов[321] своим изощренным приемам…

— Словно помешались все на этом александрийце! — досадливо поморщился Аврелий. — Третьего дня, например, являются ко мне — поверишь ли? — худосочный отпрыск Эмилия Скавра, принцепса сената, а вместе с ним разбитная дочь краснобая Марка Антония, и оба в один голос заявляют, что будут брать уроки только у победителя Эзернина…

— Сын принцепса сената и дочь Антония посещают твою школу? — удивился Минуций.

— У богатой знати свои причуды, — усмехнулся ланиста. — Ты, наверное, слышал уже, что молодого Скавра обвиняют в дезертирстве?

— Кажется, он где-то отсиживался во время сражения при Араузионе…

— Совершенно верно. Он исчез из лагеря прямо накануне битвы…

— Представляю, какой позор отцу!..

— Еще бы! Тот, когда узнал об этом, был вне себя, а сыну приказал не показываться ему на глаза. Молодой же Скавр уверяет всех со слезами, что выполнял какое-то поручение военного трибуна, только доказать этого не может, потому что и трибун погиб, и весь легион, в котором служил Скавр, кимвры вырубили до последнего человека. Одна лишь Антония, его нареченная невеста, не хочет верить в трусость своего жениха, и они вместе договорились, что Скавр, прежде, чем он примет участие в новом альпийском походе, выступит гладиатором на арене, чтобы доказать отцу и всему Риму свою храбрость.

— Желал бы я поприсутствовать на таком зрелище, — улыбнулся Минуций.

— И я, пожалуй, тоже, — хохотнул Аврелий. — Но вряд ли отец допустит новое бесчестие роду Эмилиев. Принцепс уже жаловался Антонию, что это его дочь подбила на такое глупого юношу, а оратор, говорят, в кругу своих близких будто бы обмолвился, что не очень счастлив от мысли иметь зятем дезертира…

— Но мы отвлеклись, — сказал Минуций. — Предлагаю тебе за Мемнона десять тысяч сестерциев. Пять тысяч отдам тебе наличными, остальные — под расписку до февральских календ…

— Десять тысяч? Всего-то? — странно усмехнулся Аврелий.

— А сколько же ты хотел? — искренне возмутился Минуций. — Думаешь, мне не известно, что за каждого из тех, кого ты в прошлый раз выпустил на арену, эдилы уплатили тебе по четыре тысячи?..

— Не так давно мне предлагали за Мемнона не менее тридцати тысяч, — сказал ланиста со все той же странной и загадочной улыбкой.

— Клянусь жезлом Меркурия, поиздеваться решил надо мной! — нахмурился Минуций. — Не заставляй меня думать, что ты бессовестно лжешь! Где это было видано, чтобы за гладиатора предлагали тридцать тысяч?..

Аврелий рассмеялся.

— Да, поверить в это трудно, — заговорил он, — и тем не менее это сущая правда… Но сначала выслушай! Я расскажу обо всем по порядку, и ты тогда поймешь, почему я до поры до времени не хочу продавать этого александрийца… Кстати, если ты не знаешь, он действительно родом из Александрии. Отец его занимал высокий пост у царя Птолемея и…

— Ну, это я знаю, потому что успел с ним немного поболтать, — перебив собеседника, сказал Минуций.

— А он ничего не рассказывал тебе, как разбойничал на море? — живо спросил ланиста.

— Кажется, он вскользь упомянул об этом, но меня интересовало лишь одно — где он научился так мастерски владеть мечом, — небрежно пожал плечами Минуций.

— О своих морских приключениях он предпочитает помалкивать. И, знаешь, почему? Это пиратское отродье надеется, что его вызволят его пиратские дружки.

— Ты так думаешь? — спросил Минуций, изобразив на своем лице непритворное любопытство.

— О, я убежден в этом! Вот, слушай… Еще в конце минувшего лета я решил испробовать его в групповом бою на играх в Капуе. Дрался он там прекрасно, но получил глубокую рану в бедро и не мог передвигаться. Я же торопился в Рим и попросил своего друга Лентула Батиата позаботиться о раненом до его выздоровления. Но получилось так, что вскоре после моего отъезда из Капуи старик Батиат решил отдохнуть в Байях[322], а свою школу оставил под присмотром сына. Советую тебе на будущее, никогда не доверяй этому отъявленному негодяю и плуту! Именно из-за этого подонка я лишился тридцати тысяч сестерциев, которые мне предлагали за Мемнона. Мерзавец задумал оставить меня в дураках. Он написал отцу в Байи и мне в Рим, что рана у Мемнона воспалилась и он испустил дух. На самом же деле боец мой был живехонек. Молодой Батиат, наложив на него оковы, переправил гладиатора в имение своего приятеля, такого же мошенника, как и он сам. Когда Мемнон поправился, они вдвоем продали его какому-то ланисте из Помпей, поделив между собой вырученные деньги. А гладиатор мой почти два месяца сражался в Помпеях, пока его не перекупил другой ланиста и не отправил вместе с другими своими учениками в Кумы, где должен был справляться общекампанский праздник. Вот тут-то мой Мемнон и совершил свой поистине изумительный побег, рванув на глазах у оторопелых стражников через кусты и камыш прямо в Лукринское озеро[323]. Каково? Храбрец переплыл озеро, выбрался на Домициеву дорогу и дошел до Патрина, но видом своим — грязный, в одной тунике — вызвал подозрение у тамошнего трактирщика, хотя пытался уверить его, что он ограбленный разбойниками греческий купец. Трактирщик донес о нем куда следует. Моего красавца схватили, когда он спал. В это время уже распространился слух о его побеге. Отпираться и сочинять небылицы было бесполезно, и Мемнон во всем сознался. Только потерявших его на пути в Кумы ждало разочарование, потому что Мемнон назвал меня в качестве законного владельца. Он предпочел вернуться в Рим, чем сражаться в Кумах. Я уверен, что он возлагал надежды на то, что его выручат пираты. Но он опоздал. Случись это месяцем раньше — он уже гулял бы на свободе, потому что именно тогда ко мне явился один почтенный гражданин из всаднического сословия и сообщил, что сын его попал в плен к пиратам и те требуют за него помимо выкупа вернуть им их товарища, то есть Мемнона Александрийца, который содержится в моей школе. Человек этот готов был выложить наличными тридцать тысяч сестерциев, а мне оставалось лишь развести руками и объявить, что гладиатор отправился в царство Плутона. Можешь представить мою досаду?