Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска) - Николай Черкашин

Утром, по совету Андрея Леонидовича, я отправился в Публичную библиотеку.

Стояла поздняя осень, но снега еще не было. Порывистый балтийский ветер гонял по сухим, подмерзшим улицам последнюю пыль и первые белые крупинки.

В читальном зале отдела рукописей я тихо порадовался тому, что бумаги Ларионова не исчезли в блокаду. Ведь хватило у кого-то сил, душевных и физических, дотащить в Публичную библиотеку саночки, груженные стопками папок и общих тетрадей.

Это был образцовый личный архив моряка-историка: гардемаринские тетради, письма, черновики, газетные вырезки, рукописи, гранки, фотографии, «вахтенные журналы» — дневники располагались по годам и рубрикам. Обширный и разнообразный «фонд» Ларионова наводил на мысль, что Леонид Васильевич умер только наполовину, исчезла лишь его телесная оболочка, сам же он, как и до войны, по-прежнему мог рассказывать, уточнять, консультировать, советовать, подсказывать с листков, исписанных четким штурманским бисером. Я чуть не поблагодарил его вслух, когда в одном из дневников наткнулся на запись, озаглавленную: «Как я собирал сведения о гибели эскадренного броненосца „Пересвет“». Привожу ее полностью: «В марте 36-го года я работал над сборником. На похоронах Сакеллари[11] узнал о юнкере[12] Людевиге. В „Морском сборнике“ дали справку (в 1918 году Людевиг представлял туда статью, но она не пошла).

Через яхт-клуб узнал адрес. Старая Деревня, Гороховская, 8, кв. 1. Написал Людевигу. Тот позвонил и пригласил. Живет он в скромном деревянном домике близ буддистского храма. Освещение — керосиновая лампа без абажура. На дверях надпись: „Злая собака“. Был очень любезен, подробно все рассказал, я записывал до одного часа ночи. Он увлекся воспоминаниями. К офицерскому персоналу самое отрицательное отношение. Культурный и очень начитанный человек, знает языки. 25.03.36 г.».

Фамилия Людевига показалась мне знакомой. Ну конечно же, она не раз попадалась мне в ларионовской книге. Я быстро отыскал нужные места: «Свидетель всего описанного матрос-охотник Н.Ю. Людевиг пробыл в воде 2 1/2 часа… В состав следственной комиссии был введен и матрос-охотник Н.Ю. Людевиг… К сожалению, ввиду отсутствия возможности получить полный материал следствия, приходится пока базироваться главным образом на воспоминаниях одного из членов комиссии Н.Ю. Людевига».

Я вот о чем сразу подумал. Коль скоро глава о «Пересвете» написана Ларионовым в основном со слов Людевига, значит, тот, при самом отрицательном отношении к офицерскому персоналу, все же нашел для Домерщикова добрые слова, оценил его объективно.

Надо ли говорить, что поиск мой сразу же устремился в новое русло. Конечно, я не рассчитывал отыскать самого Людевига. Но что, если на Гороховской, 8, живет кто-то из его родственников? Что, если его сын или дочь сохранили отцовские бумаги столь же любовно, как это сделал Андрей Леонидович? Наконец, не исключена возможность, что и сам Людевиг еще жив. Юнкеру флота — хорошо бы узнать точно, кто он, матрос-охотник или юнкер флота, — в шестнадцатом году могло быть лет восемнадцать — двадцать. Значит, сейчас ему восемьдесят семь — восемьдесят восемь. Возраст отнюдь не рекордный…

Ловлю на Невском такси и мчусь в Старую Деревню по адресу, подсказанному Ларионовым. Вот и буддистская пагода посверкивает позолотой колеса Сансары. Увы, вокруг только новостройки, никаких «скромных деревянных домиков»… Как-никак, а прошло ровно полвека с того вечера, как в дверь Людевига постучался высокий худой человек с выправкой флотского офицера.

Попытать счастья на телефонной «рулетке»? Кажется, ленинградское «09» уже знает меня по голосу. Во всяком случае, к просьбе сообщить телефон любого ленинградца с фамилией Людевиг отнеслись без обычных в таких случаях возражений.

— Людевигов у нас нет.

— Ни одного? — уточняю я со слабой надеждой, что дежурная была невнимательна.

— Ни одного, — бесстрастно подтверждает телефонная трубка. — Есть только Людевич.

— Прошу вас телефон Людевича. Тут возможна опечатка…

Интуиция не подвела меня — номер в самом деле принадлежит не Людевичу, а Людевигу. Приятный юношеский голос поясняет:

— Нашу фамилию часто искажают… Людевиг с «Пересвета»? Да, это наш очень далекий родственник — Николай Юльевич. Нет ли более близких? Сейчас уточню, не вешайте трубку… Папа говорит, что в Москве живет кто-то из Людевигов, только он носит другую фамилию. Это пианист из оркестра Светланова…

Делаю пометку в блокноте и еду в гостиницу перевести дух.

Снова заглядываю в свою «лоцию». Ларионов пишет:

«В июле 1917 года большая часть команды „Пересвета“ прибыла в Петроград, а часть в Архангельск. У власти стояло Временное правительство, по распоряжению которого была образована особая следственная комиссия для завершения следствия по делу „Пересвета“. В состав комиссии был введен и матрос-охотник Н. Ю. Людевиг. Эта комиссия собрала 400 показаний матросов и офицеров…»

Эх, заглянуть бы сейчас хоть в одно такое показание… Неужели все эти документы ушли за границу? В досье Палёнова? Похоже, что не все. «В феврале 1918 года работы следственной комиссии были ликвидированы, а материалы ею направлены прокурору Республики в Москву». И путеводная сноска: «Приказ по Походному штабу Морского министерства. В Петрограде, ноября 29 дня 1917 года, № 49».

Материалы следственной комиссии были направлены в Москву. Значит, искать надо в столичных архивах. В каком именно? Набираю код Москвы, затем телефон Историко-архивного института: «Где могут храниться такие-то документы?» Ответ краток и точен: «Только в Ленинграде. В ЦГА ВМФ».

Глава восемнадцатая. Взрывы по неустановленным причинам

Ленинград. Ноябрь 1984 года

На Дворцовой площади войска Ленинградского гарнизона готовились к ноябрьскому параду. Сквозь толстые стены архива прорывались звуки военной музыки. Мне хотелось ей подпевать: на рабочем столе лежала алюминиевая кассета, а в ней — широченный рулон микрофильма с материалами следственной комиссии… Протягиваю пленку через линзы проектора, и на экране бегут то корявые каракули матросских показаний, то ровные строчки офицерского почерка, то выцветшие машинописные строки… Всматриваюсь, вчитываюсь до рези в глазах… Листки из тетрадей, блокнотов, бюваров… В ушах моих стоял хор голосов. Голоса спорили, перебивали друг друга, торопились поделиться пережитым. До чего же по-разному могут воспринимать люди одно и то же событие! Одни утверждали, что слышали два взрыва, другие насчитывали три, слитых вместе, третьи ощутили лишь один мощный удар в районе носовой башни. С трудом верилось, что все они были очевидцами одного и того же взрыва. Но в том-то и дело, что очевидцами, то есть людьми, лично видевшими гибельный взрыв «Пересвета», были немногие. Большая часть команды находилась под палубой крейсера, в башнях и казематах. И в разных частях корабля взрыв воспринимался по-разному…

Многие сходились на том, что водяного столба, какой встает при взрыве плавучей мины или при ударе в борт торпеды, не было. Да и сам звук мало чем напоминал грохот минного тротила. Один из очевидцев описал его так: «Будто вспыхнула сразу большая-пребольшая коробка спичек».

Среди сотен письменных свидетельств мне попался машинописный лист, адресованный матросом-охотником Людевигом не кому-нибудь, а лично морскому министру. Я поразился дерзости матроса, обращавшегося через головы всех своих многочисленных начальников к главе морского ведомства, но, прочитав документ до конца, понял, в чем дело. Команда «Пересвета» выбрала матроса Людевига своим полномочным представителем и поручила ему, как наиболее грамотному, довести до сведения министра все странные обстоятельства гибели корабля, а также изложить министру матросские жалобы. Судя по письму, Людевиг оправдал доверие пересветовцев. Докладная записка была изложена языком интеллигентного человека — ясно, аргументировано, проникновенно.

В своем письме Людевиг убеждал морского министра в том, что гибель «Пересвета» была не просто «неизбежной на море случайностью». Корабль погубила чья-то злая воля, черная рука. Чья? От имени живых и погибших Людевиг просит министра сделать все, чтобы установить истину.

Прибыв в начале июля в Петроград, матрос-делегат направился в военную секцию Совета рабочих и крестьянских депутатов. У военной секции хлопот был полон рот, прошлогодние дела ее интересовали мало, но все же снабдили настырного матроса адресом канцелярии морского министра и нужными телефонами. Людевиг сам добился приема, но принял его не морской министр, а помощник — капитан 1-го ранга Дудоров. Все же матрос-охотник выполнил поручение команды: после его визита была назначена при военно-морском прокуроре следственная комиссия по расследованию обстоятельств покупки, плавания и гибели крейсера «Пересвет». Возглавил ее член Петроградской думы И. Н. Денисевич. Вошли в нее представители от Морского генерального штаба лейтенанты Мелентьев-второй и Кизеветтер (однокашник Домерщикова), представители Петроградского Совета депутатов Анилеев и Овсянкин, а также два делегата от команды «Пересвета» — матрос-охотник Людевиг и минный машинист Мадрус.