Император Терний - Марк Лоуренс

— Достопочтенный Йорг Анкрат просит аудиенции.

Я хотел оказаться где угодно, но не здесь, однако подошел ближе. Изо всей Гвардии один капитан спешился, чтобы предотвратить возможную стычку. Либо они не знали, что обо мне рассказывают, либо им было все равно. Возможно, они считали своим долгом карать за нарушение мира, но не предотвращать таковое.

Дверь открылась, и из темного нутра показалась тонкая бледная рука. Рука женщины. Я подошел и взял ее. Сарет? Отец привез свою жену?

— Племянник.

И она вышла на подножку, вся в шелесте шелков и в жестком кружевном воротнике, холодная рука горела в моей руке. У нее за спиной карета была пуста.

— Тетя Катрин, — сказал я. У меня опять не хватило слов.

17

За прошедшие шесть лет она лишь похорошела. То, что Катрин Ап Скоррон прятала в сновидениях, стояло передо мной холодным днем накануне зимы.

— Катрин. — Я все еще держал ее за поднятую вверх руку. Она отняла ее. — Мой отец послал тебя на Конгрессию? Вместо себя?

— Анкрат находится в состоянии войны. Олидан остался с армией, чтобы не допустить поражения.

Она была в черном — струящееся платье, атласные складки, подшитый черной замшей подол, с которого можно было счистить грязь, когда подсохнет. Кружево вокруг шеи, словно татуировка. Серебряные серьги с гагатом. Все еще оплакивает своего принца.

— Он послал тебя? С двумя печатями и без советников.

— Должен был поехать Носсар из Эльма, но он заболел. Король мне доверяет. — Она смотрела на меня жестко, поджав губы на бледном лице. — Олидан наконец оценил мои таланты.

Наполовину вызов — и даже больше чем наполовину. Будто она могла предпочесть отца сыну и заменить свою сестру рядом с ним.

— Я сам пришел оценить ваши таланты, леди. — Я небрежно поклонился, чтобы успеть собраться с мыслями. — Могу я предложить вам место в карете Ренара? Эту отец как-то слишком небрежно починил.

Я потянул Брейта за уздцы, заставив подойти так близко, чтобы она могла сесть в седло.

Катрин покинула карету без дальнейших уговоров и села на моего коня, поправив платье. На миг атлас туго обтянул выступ тазовой кости. Я хотел ее не только из-за ее тела, но из-за него тоже.

Кент спешился достаточно быстро, чтобы я мог взять его коня и вместе с Катрин вернуться в колонну. Я ехал рядом, хотелось говорить, но я знал, что слова мои прозвучат слабо.

— Я не хотел убивать Деграна. Я бы бился за его жизнь. Он был моим…

— И все же ты убил его.

Она не смотрела на меня.

Я мог сказать о Сейджесе, но язычник лишь вложил веревку мне в руки. То, что он знал, что кого-то повесят, едва ли извиняло меня. В конце концов пришлось согласиться. Я убил своего брата.

— Оррин тоже заслуживал лучшего от своего брата, — сказал я. — Он бы стал хорошим императором.

— Мир ест хороших людей на завтрак.

Она дернула за узду, чтобы Брейт бежал чуть резвее.

Звучало знакомо. Я пнул Кентова коня и догнал ее. Она остановилась у кареты лорда Холланда.

— Я не знала, что ты пристрастился к роскоши, Йорг.

— Жена выбрала, — сказал я.

Я кивнул гвардейцу у дверей кареты, и он постучал, чтобы сообщить о прибытии Катрин. Едва он коснулся костяшками пальцев лакированного дерева, как дверь открылась, и оттуда высунулась Миана, глядя темными глазами на Катрин, поджав губы. Она выглядела необъяснимо хорошенькой.

— Я привез тебе повитуху, дорогая, — свою тетю Катрин.

Искренне надеюсь, что выражение потрясения на лице Катрин было более живописно, чем мое, когда я взял ее за руку пять минут назад.

Я вошел в карету первым и сел между молодой королевой и старшей принцессой. Я не был уверен, что Гомст сумеет остановить кровопролитие, если все пойдет наперекосяк.

— Королева Миана из Ренара, — сказал я, — это принцесса Катрин Ап Скоррон, представительница моего отца на Конфессии и вдова принца Оррина. Мы бились с его армией два года назад, если помнишь. — Я показал на стариков. — Оссер Гант из Кенника, советник лорда Макина, и ты, конечно, знакома с епископом Гомстом.

Миана сложила руки на животе.

— Мои соболезнования, Катрин. Йорг сказал, что уничтожил человека, который убил твоего мужа.

— Игана, верно. Младшего брата Оррина. Хотя лучшее, что было сделано в тот день, — это убийство того язычника, Сейджеса. Он отравил ум Игана, сам тот не предал бы Оррина.

Я снова умостился на подушках. Две женщины, в равной мере склонные говорить, что думают, игнорируя общественные условности, способны вести недолгие разговоры, оканчивающиеся весьма интересно. То, что Катрин допускала участие Сейджеса в убийстве Оррина его братом, казалось жестоким, поскольку мне она не давала возможности прикрыться подобным предлогом. Однако, по правде говоря, я не мог свалить на него свою вину.

— Первенцы обычно лучше остальных детей в семье, — сказала Миана. — Древние жертвовали первые плоды богам. Может, первый ребенок просто забирает все доброе и хорошее, что могут дать родители.

Она пробежала пальцами по раздутому животу.

Легкая улыбка тронула губы Катрин.

— Моя сестра — первенец. Вот и досталось все доброе и милое ей, а не мне.

— И мой брат, который однажды будет править в Венните, — хороший человек. Вся хитрость и злоба родителей перешли ко мне. — Миана помолчала. Карета тронулась, а вместе с ней и колонны гвардейцев. — Оррин и Иган — тоже подтверждение моей теории.

— Ну, если так, то Йорг у нас — краса и гордость Анкрата. — Катрин покосилась на Гомста, которому хватило ума отвернуться. — Скажи, Йорг, каким был Уильям?

Меня это удивило. Я-то расслабился, позволив им препираться без меня.

— Ему было семь. Трудно сказать.

— Наставник Лундист говорил, Уильям был умнее меня. Он — солнце, Йорг — луна. — Гомст заговорил, не поднимая глаз. — Он рассказывал, что ребенок обладал железной волей, и ни одна нянька не могла свернуть его с намеченной дороги. Даже Лундист с его восточной хитростью не мог управиться с мальчиком. Однажды его привели ко мне — шестилетний малыш решил отправиться искать Атлантиду. Я говорил о его долге, о том, что у Бога есть свой план для каждого из нас. Он рассмеялся мне в лицо и сказал, что у него есть план для Бога. — Гомст наконец поднял глаза, но не смотрел на нас, взор его был устремлен в прошлое. — Светловолосый, словно императорских кровей. — Он моргнул. — И железный, о да, он был способен на все, этот мальчик, — был бы способен, если бы ему позволили повзрослеть. На все. И доброе, и дурное.

В моих воспоминаниях он представлялся более мягким, но я не мог спорить с Гомстом. Когда Уильям что-то решал, спорить с ним было бесполезно. Даже когда звали отца, он мог устоять. И вопреки всему, что я знал о безжалостности нашего родителя, если речь шла об Уильяме, мне не приходило в голову, что все уже решено, даже когда мы слышали отцовские шаги в коридоре. Я всегда был слабейшим из двоих. Не тот сын умер той ночью, не тот сын висел в терниях.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});