Учитель - Филип Жисе

с мячиком в зубах. И вновь тот оказался на кровати возле Александра Петровича.

— Вот ты какой, — сказал Александр Петрович. — Так и хочешь, чтобы Надюша меня с тобой на улицу выставила. Ты же знаешь, как она не любит, когда ты носишься по квартире и гоняешь пыль. Но, что с тобой поделаешь?

Александр Петрович взял мячик и сделал вид, что бросил его в коридор. Залаяв, шарик метнулся за ним, но спустя мгновение вернулся ни с чем. Растерянное выражение на морде собаки вызвало у Александр Петрович умиление и улыбку.

— Что не нашел? — спросил Александр Петрович. — Значит плохо искал.

Шарик гавкнул и уселся на лапы возле кровати. Глаза собаки, словно говорили: меня не проведешь.

— Лови, — сказал Александр Петрович, бросая мячик.

Шарик сорвался с места и устремился за игрушкой.

— Что вы здесь вытворяете?! — воскликнула Надежда Васильевна, входя в спальню. — Саша, ну сколько раз я тебя просила, не разрешай собаке бегать по дому. А мне потом пыль выметать из-под кроватей и столов. Шарик, — сказала она, заметив собаку, тащившую тапок из прихожей. — Ну, что ты вытворяешь? Совести совсем нет.

Собака не обращая внимания на Надежду Васильевну, улеглась на ковре посреди комнаты и принялась грызть тапок.

— Ну, посмотри на него! — хлопнула руками по бедрам Надежда Васильевна. — Как об стенку головой. Что за несносная собака. Выгнать тебя пора.

Надежда Васильевна забрала тапок у Шарика и хлопнула его им по заднице. Собака поджала хвост и убежала в коридор.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Надежда Васильевна, присаживаясь на кровать возле мужа.

— Отлично, — отозвался Александр Петрович. — Прям, заново родился.

— Ты все шутишь. Может, все же сходишь завтра к врачу? — спросила Надежда Васильевна, положа руку на ногу мужа.

Александр Петрович хотел было вновь взорваться, да только в голубых глазах жены было столько заботы и тепла, что старик растаял и произнес:

— Схожу, схожу. Вот завтра, прям с утра и схожу.

— Вот и хорошо. А то волнуюсь я. Может и правда что-то серьезное?

— Типун тебе на язык, — буркнул Александр Петрович. — Ты смотри, накаркаешь еще.

— Ну, все молчу, молчу, — сказала Надежда Васильевна, прикладывая палец к губам. — Пойду дальше стол накрывать. А ты полежи еще немного и начинай одеваться. Не будешь же ты, ей Богу, в спортивном костюме за стол садиться.

— А почему нет? — поднял брови Александр Петрович. — Встретить шестьдесят лет в спортивном костюме очень даже хорошая перспектива.

— Ой, Сашка, Сашка, — вздохнула Надежда Васильевна, развернулась и направилась в зал, где звенел тарелками и чашками Павел.

В проеме дверей появился Шарик. Убедившись, что Надежды Васильевны в комнате нет, он развернулся и убежал. Не прошло и минуты, как Шарик вбежал в комнату с тапком в зубах. Вскочив на кровать к Александру Петровичу, он улегся у того в ногах и принялся грызть тапок.

— Ай да Шарик, — заулыбался Александр Петрович. — Ты такой же осел, как и я. Нашему упрямству можно позавидовать. А ну, давай, сюда тапок или ты хочешь, чтобы и я этим тапком получил?

Александр Петрович потянулся к Шарику за тапком, но собака вскочила, спрыгнула с кровати и убежала в коридор.

— Ну, твое дело, — сказал старик, провожая Шарика взглядом.

Глава 2

День рождения

Спустя два часа Александр Петрович сидел за столом в окружении родных и близких и обводил каждого из них взглядом. Он сидел во главе стола, как и положено юбиляру, и улыбался. Здесь были те, кого он хотел видеть в любую погоду и днем и ночью. Его Надюша, Пашка и Сашка, Танюша, маленькие непоседы Витька и Валерка. Были еще Костя, его лучший друг, Костина жена Люба, Олег, второй лучший друг Александра Петровича с женой Наташей, мать и отец Тани, Михаил Александрович и Людмила Игоревна. Вот и все гости. Да и не хотел Александр Петрович больше никого приглашать, хоть и напрашивались. Стар он уже был для гуляний. В его возрасте не гулять, а отдыхать надо. Сколько той жизни осталось. Александр Петрович вспомнил, что где-то вычитал, что в Украине средняя продолжительность жизни мужчин составляет всего шестьдесят два года.

— Это что же, мне осталось два года жить? — подумал Александр Петрович. — Хотя, — старик мысленно махнул рукой. — Если так подумать, то ради чего мне уже жить? Детей вырастил, внуков дождался, вон какие шалопаи, — Александр Петрович посмотрел на Витьку и Валерку.

В эти минуты в глазах старика было столько любви, сколько он, наверное, и к детям мало когда испытывал. Да, свою биологическую программу он выполнил. Так что шестьдесят два или семьдесят два для него не так уж и важно. Хотя жить, конечно, хотелось. Да только вот, жизнь ли это? Власть о людях думать не хочет. Только о себе думает, о своих бездонных карманах, дорогих машинах, вилах за границей. А жизнь между тем дорожает, а вот пенсия расти не хочет. Как была неполных тысяча четыреста гривен, так и осталась. Что ж за них купишь, если только содержание квартиры обходится в пятьсот гривен? А одеться? А кушать купить? А детям помочь? Родители все же. Дал жизнь, изволь заботиться.

Нет, это не жизнь. Александр Петрович вспомнил, как когда-то в молодости мечтал купить машину. И что? Где та машина? Даже за границу ни разу не поехал. А Сашка вот ездил на автобусе. В Германии был, в Чехии. Фотографии привозил. Красиво там конечно. Это не бедная Украина, в которой мужики мрут в шестьдесят два года. Это еще, конечно, кому повезет.

— Эх, — вырвалось у Александра Петровича.

— Что ты так вздыхаешь, Сашка? — спросил Костя, насыпая в тарелку пюре. — Тебе не вздыхать, а радоваться надо. Шестьдесят лет, как-никак, празднуешь. Ты глянь, какой стол. Три дня пить и есть, — рассмеялся Костя. — Или может тебе картошечки положить? Что-то ты загрусти, не ешь ничего.

— Эх, Костик, сколько мы с тобой этой самой картошечки съели, — сказал Александр Петрович. — Помнишь, когда мы только познакомились, когда это было? Где-то в конце семидесятых, так ведь?

— В семьдесят восьмом, Санек, — ответил Костя. — Отлично помню, как мы на Десне вместе рыбу удили. У тебя червяки закончились, и ты решил у меня попросить.

— Да, да, и я это помню, — кивнул Александр Петрович. — Так мы потом пекли картошку всю ночь и самогонкой запивали или наоборот, пили самогон и картошкой заедали.

— Точно, точно. Еды никакой