Секта. Роман на запретную тему - Алексей Колышевский

– Понимаете, меня охватило дикое желание ругаться на чем свет стоит. Причем не просто бессмысленно сквернословить, нет! Вполне адресно произносить непотребщину о президенте, членах кабинета, Госдумы и так далее, словом, обо всех членах партии и правительства. И я готов поклясться, что то же самое почувствовали окружающие, потому что вокруг начало твориться нечто неописуемое!!! Все ругали режим на чем свет стоит и делали это перед зарубежной прессой, перед камерами!

Герман ударил кулаком по столу:

– Какой еще прессой?! Было же распоряжение – никаких камер!

Мелентьев усмехнулся:

– Профессиональный хроникер снимет так, что никто и никогда не заметит камеры. Откуда, по-вашему, все эти ролики в Интернете и сюжеты в Си-эн-эн и на Би-би-си. Хорошо еще, что их могут смотреть только обладатели спутниковых тарелок!

– А ролики в Сети мы хакнули почти сразу, – отозвался Гера.

– Ладно, давайте ближе к телу, – генерал Петя бросил свой лохматый сигарный окурок в хрустальную пепельницу. – Так что вы думаете?

– Знаете… Если бы я верил в то, что такое возможно, я сказал бы, что вся толпа, а там было прилично народу, все присутствующие несколько минут словно находились под каким-то массовым гипнозом. И вот именно это было снято и показано в зарубежных сюжетах. А потом словно кто-то р-раз! – и все мгновенно заткнулись. Я помню, как люди с удивлением глазели друг на друга, многие спрашивали: «Что это было?»

Генерал Петя, внимательно слушавший Мелентьева, подмигнул Гере, и тот улыбнулся телеведущему:

– Спасибо за ваш рассказ, можете быть свободны. И пожалуйста, не обсуждайте ни с кем ничего такого… Ну, вы понимаете?

Мелентьев снова кивнул, чем вызвал смешок генерала Пети, опомнился и выпалил:

– Так точно!

– Тогда можете быть свободны, – Герман проводил бородача до двери в коридор и на прощание крепко пожал ему руку.

4

… – Ты мне-то объяснишь, что все это значит? Не люблю быть кисточкой в лапе художника, когда мною рисуют импрессионисты – я их на дух не переношу, так как тяготею к мертвым натюрмортам.

– А ты не боишься?

– Смотря чего?

– Такой правды.

– Петр Валерич, я заинтригован в доску.

– С толпой работал какой-то… Не знаю, как его назвать. Гипнотизер – слишком банально. Маг – это просто детский лепет… Медиум? – генерал Петя немного поразмышлял и ответил сам себе: – Да. Пожалуй, медиум. И сильный, черт его побери. Хотя, – он усмехнулся, – с чертом-то они друзья-приятели.

Герман вставил в мундштук очередную сигарету и прикурил. Сеченов неодобрительно поглядел на него:

– Какого хрена жечь сигареты одну за одной и при этом думать, что не наглотаешься никотина? Ну, выкуришь ты тридцать штук через эту фиговину, а ведь это то же самое, как если бы ты выкурил пятнадцать без нее. Занимаешься черт знает чем… А насчет медиума – это мне хорошая мысль пришла в голову. И вспомнилось кое-что. И если то, о чем я подумал, правда, мы все рискуем оказаться в заднице.

Гера смотрел на генерала с возрастающим изумлением:

– Вы верите во всякую подобную ерунду?

Сеченов в тон ему парировал:

– А ты хочешь попробовать объяснить произошедшее как-то иначе?

– А почему нет? Ведь существуют технологии проведения митингов, шествий, ораторское искусство, наконец! Все вместе, соединенное в вожаках этих не-пойми-чем-недовольных, запросто может привести к такому результату. Манипуляции людскими массами и прочее… Гитлер же тренировался произносить речи перед зеркалом? Почему не допустить, что какой-нибудь Касякин не занимается тем же самым, стоя нагишом перед зеркалом в своем будуаре, и, втянув дряблый животик, декламирует тренировки ради Маяковского?

– Ты сравнил Гитлера с Касякиным, ха! Гитлер – это, как пишут в твоем любимом Интернете, «аццкий сотона», а твой Касякин – это, – и генерал Петя употребил очень крепкое ругательство. – Нет, тут другое. И надо перестраховаться. Придется тебе завтра рано-рано отправиться в путь и доставить сюда одного интересного человека.

Гера явно не ожидал такого поворота событий и, опешив, не знал, что ему говорить. Наконец выдавил:

– Ч-чего? Кого?

Генерал Петя досадливо поморщился:

– Да не перебивай ты меня. Если я разрешил тебе «тыкать», то это не значит, что мы с тобой запанибрата. Обо всем узнаешь – ночь впереди долгая. У тебя еще не появилось никого, кто сейчас греет тебе постель и ждет, когда ее Герочка прикатит со своего ответственного заседания?

– Нет, – Гера грустно улыбнулся, – если только кот. Но ему главное, чтобы миска была полной, а это забота прислуги.

– Тогда тебе предстоит выслушать мой длинный рассказ, а завтра утром отправиться в путь.

– Куда?

– Под Кострому. Человека сюда привезешь так, чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. Больше доверить некому, только ты в курсе. Сядешь на корявую неприметную машинку с сюрпризом и вперед: шестьсот верст туда, шестьсот обратно. Заодно проветришься, а то ты скоро сдохнешь от такой работы. Ну что, готов узнать чуть больше, чем просто государственная тайна?

– Я ничего не понимаю, но я как пионер, который всегда готов. Выбора-то нет, – Гера хмыкнул, – а кот перетопчется…

Часть 1. Лица

По отношению к врагу

все дозволено.

Мораль времен Римской империи

О жизнь, нам имя – Вырожденье,

Тебе и смыслу вопреки.

Борис Пастернак

Игорь Лемешев. Москва. Начало июня 1992 года

Это лето в Москве было невозможно жарким. Город жил в каком-то сумасшедшем отчаянии, словно весь он был готов вот-вот немедленно сорваться и очертя голову кинуться на вокзал штурмовать поезда южных направлений. Воздух был похож на жидкое стекло. Казалось, прохожие плавали в стекле, отталкиваясь ногами от зыбких тротуаров, а водители с замиранием сердца поглядывали на температурный датчик приборной панели: не ровен час, вода закипит. Впрочем, водились в этом зное и оазисы. Скверики, где под каждым тополем, под каждым детским грибком сидели или полулежали, а то и просто дремали какие-то граждане, которых жара изгнала из квартир, и сил хватило лишь выстоять очередь за – вот чудо! – холодным, непритязательно-разбавленным пивом. Ну и наплевать, что не «импорт баночный», который у кооператоров-ларечников в таком почете. Зато ведь холодное и не успевает нагреться в трехлитровой стеклянной банке с пластмассовой, стибренной из маминых тайников, крышечкой. Мама любила «закатывать» банки. Любила… Уже, к сожалению, в прошедшей форме. Игорю в скверике было удобно. Мог он, конечно, и ларек какой-нибудь осчастливить, прикупив упаковку-другую импортного баночного чуда, но был бы не понят другими обитателями оазиса. А так все выглядело вполне натурально: сидит парень в льняной некрашеной рубахе, во «вьетнамках» на босу ногу, перед ним стоит запотевшая банка, рядом, на лавочке, пачка сигарет, книжка. Сидит, никому не мешает, и банка на треть пустая. Свой человек. Если у прочих счастливчиков, которые в разгар рабочего дня посреди недели никуда не спешили и проводили в оазисе все время с утра до позднего вечера, никаких особенных причин для употребления разливного изделия не имелось и они пили его просто так, буднично и скучно, то у Игоря повод был. Он появился в скверике после двух часов дня, а до этого времени, начиная с самого утра, он все еще именовался студентом-выпускником. В двенадцать часов тридцать минут Игорь получил из рук декана результат своих пятилетних трудов – диплом. В двенадцать сорок пять в коридоре, возле аудитории, в которой проходила церемония, его окликнул чей-то знакомый голос:

– Игорь? Вот так встреча! А я смотрю, Андрей Михайлович идет, собственной персоной. Что, думаю, такое? Галлюцинирую от жары? Тебя-то я уже лет семь не видел, а ты прямо вылитый отец стал.

– Здравствуйте, дядя Петя, – Игорь искренне улыбнулся и протянул руку, – я тоже очень рад, что довелось увидеться. Вы какими судьбами у нас на факультете очутились?

– Да так… У меня же тут знакомых много, сокурсник твой, к примеру, Слава.

– Пронин?

– Ну да. Да и с деканом вашим мы заклятые приятели. Я на каждый выпуск прихожу. Люблю поглядеть на будущих азиатско-африканских исследователей. Ты не сильно торопишься?

– Да вроде нет. Диплом получил, теперь можно и отдохнуть.

– Тогда, может, в буфете посидим? Там чего-нибудь холодненького проглотить получится, а? Ты как на это смотришь?

Они спустились этажом ниже и, войдя в помещение маленького студенческого кафе, взяли мороженого, холодных «Ессентуков» и сели за дальний столик.

– Ну, – смакуя солоноватую воду, начал собеседник Игоря, – чем теперь думаешь заняться?

– Да я через три дня к отцу улетаю до конца лета. А там, когда вернусь, может, что-то и подвернется. Сейчас, сами знаете, востоковеды мало кого интересуют. А становиться продавцом или, скажем, бухгалтером мне как-то неинтересно.