Заставь меня остаться - Гауф Юлия

– Я заметила, – взяла чашку в чуть подрагивающую ладонь, и опустилась на стул.

– Я просто хочу, чтобы ты кое-что поняла. Я – старший из братьев. Родителей не стало, и тянули младших мы с Маратом. Зарабатывали неплохо, но на всех не хватало. Жили все вместе, чтобы сэкономить, так как за одного нужно было за баскетбол заплатить, другому – курсы английского, и так далее. Мы оба чувствовали свою ответственность за семью. Особенно когда потеряли маму и папу. Это нас еще сильнее сблизило. А затем, – Егор чуть скривил красивые губы, – со мной случилось это. Я выжил-то чудом. Вроде и переломанный лежал, но вдобавок любую болячку стал подхватывать – простуды, пневмонию… чего только не было. А до больницы я вообще не болел ничем, здоровье было отменное. Все эти болячки меня в больнице задерживали. Деньги шли только на меня. Марат… мы привыкли вместе делить ответственность, но неожиданно она на него одного свалилась. Ему пришлось не только младших на себе тянуть, но и умирающего брата. И работать при этом.

– Я сочувствую.

– Не стоит, это в прошлом. Я это к тому, что Марат привык чувствовать себя главным. Он как принял единоличную ответственность на свои плечи, так и не снял её до сих пор. Его здорово подкосила моя инвалидность. Если бы такое случилось с кем-то другим из братьев, возможно, было бы по-другому. Но со мной… понимаешь, я же с ним возился в детстве. Ненамного старше его, но меня отец учил костер разжигать, в лесу выживать, и так далее. А я учил Марата. Затем мы всё поровну с ним делили, вместе думали, где достать деньги, и так далее. И когда со мной случилась беда, я не сломался, а он – да. Сломался, обозлился на несправедливость, и вбил себе в голову, что нужно отомстить. Если честно, первое время я поддерживал эту идею, сам ведь ненавидел твоего отца. А потом остыл, решил свою жизнь на это не тратить. Но Марат не смог остановиться, – Егор перевел взгляд в окно, грея при этом ладони о чашку. – Каждый раз, когда мы встречались с ним глазами, я видел это – ярость. Для брата я почти покойник. За это он и отомстил. Зря он это сделал, Алика. Это неверный выбор в пользу прошлого, а не будущего. Я не выгораживать его приехал, я просто хочу, чтобы ты хоть немного его поняла. Возможно, тебе самой станет хоть немного легче от этого.

– Легче? – грустно усмехнулась я.

– Да. Легче, – отрезал он. – Надеюсь. Не бери пример с моего брата. Он горел ненавистью, и что хорошего вышло? Ничего. Вот и ты отпусти. Пусть сложно, пусть больно, но отпусти. Не ненавидь. Если любишь – попытайся простить, или не пытайся, и делай так, как велит сердце. Но не повторяй чужих ошибок. И… спасибо за какао. Как будешь готова – позвони Наташе, пожалуйста. Она волнуется, что ты пропала.

– Я постараюсь позвонить ей вечером. Не брала трубку… срываться на ней не хотела, – призналась я тихо.

– Я понял. Мне пора.

– Может, перекусишь? Или еще какао?

– Нет, – хохотнул Егор. – Спасибо, но если я задержусь, Руслан поднимется за мной. А ты, как я заметил, не особо его жалуешь.

Спорить с этим я не стала. Егор поехал по коридору, и у двери я спросила:

– Как твое лечение?

– Пока сдаю анализы. Выписали курс витаминов, уколы. Организм ослаблен, как только подлечусь, лягу на операцию.

– Я бы хотела, чтобы она была удачной, и ты встал на ноги. Искренне, – прошептала, взявшись за ручку двери.

– Я тоже, Алика. Ты представить себе не можешь, как я сам этого хочу. Пусть и забыл, что это такое – ходить на своих ногах.

– Удачи.

– И тебе, – ответил он, и выехал на лестничную клетку.

Я закрыла дверь, и медленно пошла на кухню. Телефон, лежащий на кухонном столе, вибрирует.

«Похороны завтра. Я всё организую. Зови, кого считаешь нужным. Аптекарская сто двенадцать, 13:00» – прочитала сообщение от Марата.

Сделал, всё же.

Вот только благодарить его за это я не собираюсь.

Глава 4

МАРАТ

Двенадцать тридцать. Алики нет, но она придет, никуда не денется.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Зачем ты здесь? – спросил у брата.

Рус лишь молча мотнул головой. Ему Алика не обрадуется, у неё с Русом взаимная антипатия, грозящая перерасти в ненависть. Впрочем, едва ли она может ненавидеть кого-то сильнее, чем меня…

– Двенадцать сорок. Думаешь, придет?

– Да, – ответил брату.

И буквально сразу в Зал прощаний вошла Алика.

Я далеко не трус – и отец, и Егор сызмальства приучали меня смотреть своим страхам в лицо. И сейчас мне страшно, но я смотрю на лицо Алики. Боюсь увидеть искривленные при виде меня губы, сжатые зубы – всё, что выдаст в ней отсутствие любви.

Ненависть.

То, что я уже видел на ее лице, когда приходил.

А еще до ужаса страшно посмотреть в ее глаза, заметить их красноту и припухлость от слез. Но я снова вспомнил, что не трус, и посмотрел. Нет там слез. Ненависти тоже нет. Алика собрана, грустна. Она смирилась.

И она равнодушна.

– Здравствуй, Марат. Руслан, – она по очереди кивнула нам.

Сама подошла. Лучше бы… дьявол, лучше бы повела себя как истеричка! Показательно игнорировала, отворачивалась, отказывалась разговаривать. Выкрикнула бы мне в лицо проклятия. Да что угодно, что продемонстрировало бы мне её неравнодушие.

Неужели, потерял? Окончательно?

Пожалуй, я трус. В Алике нет эмоций ко мне, и я больше не могу смотреть на неё.

– Прощание в час дня. Кто-нибудь еще придет? – спросил, не глядя.

– Нет. Я одна. Тебе… вам, – поправилась Алика, – стоит уйти.

– Я не уйду.

– Это насмешка – прощаться с тем, кого сам же и…

– Я хочу быть рядом, – отрезал.

Ну же! Вспыли, закричи! Прогони меня, черт бы тебя побрал!

И снова нет. Алика не стала спорить. Ей и правда всё равно – останусь ли я на похоронах того, кого убили из-за меня, или уйду из-за проснувшейся вдруг совести.

Прощание вышло коротким. Тело я приказал привести в порядок. Знал, что Алика захочет увидеть, убедиться. Она сжала сложенные ладони Веснина, поцеловала его в лоб, и отошла.

А дальше были печь и колумбарий.

Меня не должна мучить совесть, я ненавидел этого человека! Частенько я слышал красивые фразы: «Только Бог решает, кому жить, а кому нет», «Никто не имеет права отнимать жизнь и судить», и всегда они мне ересью казались, устаревшими догмами.

Если есть сила, так почему ею не воспользоваться? Почему я не имею права решать судьбу того, кто погубил моего брата?

Я думаю об этом сейчас. Я думал об этом и тогда, получив звонок от охраны Алики.

Чувствовал, что после нашей ссоры с неё нельзя спускать глаз, напомнил об этом телохранителям. Встревожился из-за её остановки у банка, в котором купила валюту. Но ведь вещи она не взяла. Документы оставила. Просто поехала к стоматологу, так же?

А затем звонок. Вошла в туалет, и исчезла. Нашли практически сразу, и человека рядом с ней опознали. С ней был тот, кого я долго искал, на ком буквально помешался – её отец. И машина рядом.

Это взбесило до чертовой аритмии. Сбежать захотела? Выбрала его, а не меня? Не позволю!

И не позволил. Приказал утащить её, увезти домой, а Веснина доставить в ангар. Твердо знал – сам выстрелю, обойдемся без речей, без обвинений. Я просто оборву его жизнь, едва войду. Именно с этими мыслями я ехал до ангара, распаляясь еще сильнее, и чувствуя… отвращение. Отвращение ко всему – к себе, к этому дню, к Веснину. Даже к Егору, ради которого мне приходится делать такой выбор.

Выбор.

С этой мыслью я резко притормозил у ангара. Выбор, этот чертов выбор. Алика поймёт… или не поймёт? Нет, она не поймёт. Но я смогу солгать ей красиво – почему её увезли, почему её отец пропал. Даже если она уже знает причины моей ненависти, я смогу ей солгать. И она поверит. Сама захочет поверить в мою ложь, потому что так проще. Потому что женщины – таковы, они боятся смотреть в лицо правде.

Я убью её отца. Алика останется со мной. У нас будет ребёнок, семья…