«На суше и на море». Выпуск 2 - Альманах

В эту минуту, оторвавшись от лицезрения пустынных скал и безнадежно однообразных песков, он увидел, что девочка японка встала на своем кресле и, повернувшись лицом к сидящим, смотрела на пассажиров, как бы выбирая себе жертву. Она была хороша той непосредственной прелестью детства, которая здесь была усилена ее национальным костюмом. Если бы рядом с ней встала ее мать, маленькая изящная японская дама, то все бы увидели, что они повторяют друг друга во всех чертах. Девочка, совершенно куколка с наманикюренными ноготками, с накрашенными губами, с сережками в ушах, походила на маму, как миниатюрная копия. Девочка выбрала того немецкого доктора, который простился в Риме со своей бледной дамой.

Маленькая японочка еще на аэродроме нечаянно ушибла ногу, и он поспешил к ней на помощь. Теперь, отоспавшись и наведя полный блеск на свое сияющее лицо, пышущее естественным и искусственным румянцем, она начала игру с того, что, спрятавшись за подушку, внезапно появилась из-за нее, сжимая в маленькой ручке похожую на тощего дракона резиновую красную собачонку. Собачонка была удивительно неприятна: вся в черных пятнах, она пищала отвратительно и раздражающе. Намахавшись этим мрачным резиновым созданием, она начала бросать в немца-врача эту собачонку и снова прятаться. Потом она ловила с обворожительной улыбкой обратно собачонку, и спустя несколько минут собачонка снова летела в читавшего журнал немца. Эту игру видели многие пассажиры и при виде такого японского ангелочка снисходительно улыбались.

Так как в самолете все равно не было никакого развлечения, то эта примитивная забава маленькой японочки невольно развлекала и веселила. Но девочка как-то неожиданно просто зверела в пылу игры.

Она стала похожа на чертенка с нарисованными бровями, когда пустила собачонку с такой силой, что ее партнер получил осязательный удар по носу. Радость девочки была неподдельной, и, всхлипывая от восторга, она пряталась за подушку и спустя некоторое время снова бросала свою собачку, стараясь ударить побольнее. Девочка не уставала часами лупить своей собачкой немцев-врачей, одного за другим. Порой ее круглое румяное личико, излучавшее восторг, как бы лукаво спрашивало: «Как вам нравятся мои шуточки?»

Отец занимался сыном, мать не обращала внимания на дочку. Немцы начали принимать свои меры. Они погрузились в книги и в журналы и на каждую новую атаку отвечали молчанием, просто перебрасывая собачонку японочке. Тогда она, сделав умильные глазки, встав во весь свой семилетний рост, даже приподнявшись на цыпочки, сказала врачу, которого первого стукнула собачонкой по носу:

— Мне очень нравятся Соединенные Штаты Америки! А вам нравятся Соединенные Штаты?

Врач от неожиданности поднял на нее глаза, удивленно посмотрел и, подмигнув своим коллегам, пробормотал что-то неясное сквозь зубы. Тогда маленький чертенок в юбке снова воскликнул:

— А как вы относитесь к Советскому Союзу? Он вам нравится?

Ответа не последовало и на этот раз. Немец уткнулся в книжку и сделал вид, что не слышал вопроса. Тогда она, видя, что не будет ни от кого ответа, сказала громко: «Вы все дураки!» — и, засмеявшись серебристым смехом, спряталась за подушку. Все теперь сделали вид, что заняты своими делами и ничего не слышали.

А между тем самолет плыл в бледно-голубом небе и под ним проплывали одна пустыня за другой, одна другой нелепей и страшней. Даже с такой большой высоты, на которой шел самолет, было видно, что там, внизу, все задохлось от жара, все умерло, перегорело, все мертво. И так неожиданно было появление зеленого пятна — оазиса или селения, прилепившегося на дне каменистого черного ущелья. Прошли плоские, как блины, острова Бахрейнского архипелага. Туда ссылает шахское правительство политических осужденных. Там можно сгореть на солнце заживо. Кое-где торчали у берега нефтяные вышки. Море было так же пустынно, как и эта обгорелая земля.

Отто смотрел вниз и думал: «Как будто прошли многие дни, как он летит, и если бы самолет снизился бы на берег какого-нибудь Оманского или Маскатского султаната, то пассажиры нашли бы там те же порядки, что были и при Васко да Гаме, то же средневековье с верблюдами и рабами, гаремами и визирями, только рядом с этим были бы автомобили, телефоны, радио и… танки для усмирения непокорных».

День шел к концу. В самолете ели, как в ресторане, не задумываясь над тем, что чашка бульона, кусок курицы, вино и фрукты поглощаются над Индийским океаном, который казался для европейцев чудом, неизвестным сказочным путем только четыреста лет тому назад.

Самолет шел над узкой прибрежной полосой. День кончался. По сизой дымке, стелющейся по земле, можно было предположить, какая жара ждет путников в Пакистане. И действительно, только открылась дверь самолета в Карачи, как волна душного, пропитанного смесью толченого перца, смолы и бензина, влажного, тяжелого воздуха обрушилась, как девятый вал, на прибывших.

Вот теперь Отто почувствовал, как далеко он улетел от берегов Рейна, как чуждо над ним сверкают созвездия, как непонятно, чем дышат тут люди в этой раскаленной полутьме, освещаемой огнями нового аэровокзала, по коридорам которого сейчас ведут пассажиров, и они идут, точно участвуют в какой-то особой процессии, обходящей все здание, пока их не приводят к чиновникам, производящим разные просмотры и оформляющим документы.

Наконец короткая остановка окончена, пассажиры снова привязывают себя поясами к креслам, следят за горящей табличкой, запрещающей курить и отвязываться. Самолет подпрыгивая бежит по аэродромной дорожке, по коридору зеленых, красных, желтых и белых огней, отрывается мягко от темной земли и входит в ярко освещенное луной небо. Без посадки через всю Индию и Бенгальский залив.

Нет, пассажиры мало думают о ночных эффектах. Погруженные в свои мысли, в свои земные дела и воспоминания, они снова готовятся заснуть за облаками. И они один за другим гасят свои маленькие лампочки, не последним гасит свою и воинственный молодой немец Отто Мюллер, предпочитающий сон всяким мечтаниям и размышлениям.

А пока все население воздушного ковчега погружается в темноту, потому что в самолете гаснут все огни, и только голубые слабые фонарики горят у мест, где дремлют стюардессы, под самолетом внизу, как далекие светляки, блестят огни индийских городков и селений.

Через несколько часов самолет летит над спящей пустыней Кач, над горами Виндхья и Сатпура, через Нагпур, и если бы был хоть один пассажир, смотрящий в эту летящую бездну, он не мог бы оторваться от ее непрерывно сменявшегося чародейства. То самолет плыл в бархатной черноте, которую разрезал, как корабль, почти ощутимо, то несся, как на парусах, по голубому, зыбкому, светящемуся пространству, то шел точно под водой, озаряемой сильным зеленым светом, в котором меркли все другие оттенки, то впереди стояла на синем, струившемся, как водопад, блеске луна, медовая, ароматная, душная, властительная, как бы притягивавшая к себе летящий безмолвный воздушный корабль.