Камера смертников - Василий Веденеев

Вскоре вермахт вышел к советским границам. Впоследствии выяснилось, что детали сговора между Англией и Германией хотели уточнить при личной встрече Чемберлена с Герингом, который собирался прибыть на Британские острова двадцать третьего августа тридцать девятого года: уединенный аэродром в Хартфордшире готовился в строжайшей тайне принять самолет с высоким гостем, откуда тот намеревался проследовать в Чекерс, в загородную резиденцию Чемберлена.

Несмотря на свои заверения о полном невмешательстве в европейские дела, не остались в стороне и американцы: отбросив в сторону дипломатические увертки и тонкости, посол США в Лондоне Кеннеди прямо говорил:

«Германия должна иметь в экономических вопросах свободу рук на Востоке, а также на Юго-Востоке».

Двадцатого августа министр иностранных дел Польши заявил:

«Польшу с Советами не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такой договор заключать не намеревается».

А Польше Западом был уже заранее уготован терновый мученический венец: после объявления войны переброска английских войск во Францию велась крайне медленно, да и началась она только четвертого сентября, когда поляки, истекая кровью, один на один уже сражались с врагом.

Десятого сентября начальник французского генерального штаба Гамелен в ответ на полный отчаяния запрос польского правительства о помощи сказал:

«Больше половины наших дивизий северо-восточного театра военных действий ведут бои».

Однако эти бои в действительности являлись сущей фикцией, поскольку немцы получили приказ всячески уклоняться от активных боевых действий, а французы, продвинувшись вперед на два десятка километров, потом почему-то вдруг затоптались на месте и свернули наступление. Не были подвергнуты бомбардировке и военные объекты Германии. Хитро сощурившись, английский министр авиации Вуд говорил:

«Завтра вы меня попросите бомбардировать Рур, но это же частная собственность».

К концу первой недели войны немцы вышли на подступы к Варшаве. Шестнадцатого сентября правительство Польши бросило свою страну и народ на произвол судьбы. Потом началась оккупация.

В сороковом в Польше работал Антон Волков, установивший связь с польским антифашистом, бывшим полковником Марчевским. Интересная оказалась операция, и сложная…

Докурив, Ермаков потушил папиросу и примял ее в пепельнице. Потянулся к повешенным на дужку спинки кровати наушникам – сейчас начнет работать радио, надо послушать сводку с фронтов. Но, видимо, он увлекся воспоминаниями: в наушнике звучал густой бас Максима Михайлова, исполнявшего арию Сусанина.

Сразу вспомнились октябрь сорок первого, прифронтовая пустынная Москва, торжественное заседание, посвященное четырнадцатой годовщине революции, проходившее в вестибюле станции метро «Маяковская», речь Сталина, праздничный концерт с участием специально прилетевших из Куйбышева Ивана Козловского и Максима Михайлова. Тогда он тоже пел арию Сусанина.

Алексей Емельянович встал, не зажигая света, натянул галифе, отгоняя остатки сна, долго плескался холодной водой около умывальника. Потом опустил маскировочную штору, зажег свет и побрился. Надев китель, вышел из комнаты отдыха в кабинет, сел к столу и, сняв трубку телефона, набрал номер.

– Козлов? Доброе утро. У тебя чай горячий? Прелестно! А у меня есть сахар, консервы и хлеб. Давай, заходи с чайником, позавтракаем.

Через несколько минут в кабинет вошел подполковник Козлов, осторожно держа за ручку горячий чайник. Увидев в руке Ермакова горящую папиросу, укоризненно покачал головой:

– Опять натощак?

– Ладно тебе, Николай Демьянович, – отмахнулся генерал, доставая кружку. – Плесни лучше горяченького. На войне, оказывается, не до болячек, заткнулась моя язва.

Прихлебывая чай, он ждал, что скажет Козлов. Они спали по очереди: один отдыхал три-четыре часа, а другой в это время работал.

– Новое сообщение из нейтральных стран, – помолчав, начал подполковник. – На повторный запрос ответили, что в осведомленных кругах упорно утверждают об измене в нашем высшем командном эшелоне.

Отставив кружку с недопитым чаем, Ермаков непослушными пальцами расстегнул крючки на воротнике кителя, словно ему вдруг стало душно.

– Имя?!

– Пока неизвестно, – отвел взгляд Николай Демьянович. – Люди работают, делается все возможное для скорейшей проверки информации.

– Ты понимаешь, ч т о будет, если доложат Верховному?

Козлов молчал, опустив глаза и сжимая ладонями кружку с кипятком. Еще раз поглядев на него, генерал откинулся на спинку кресла и жарко вздохнул, покрутив густо поседевшей головой:

– Ну, дела!.. Сколько получено подтверждений на повторные запросы?

– Два из пяти, – глухо ответил Козлов.

– Два из пяти, – побарабанив пальцами по крышке стола, задумчиво повторил Ермаков. – Надо искать! Ориентируй наших людей за линией фронта. Срочно ориентировку в СМЕРШ! В управлении кадров РККА негласно проверить все личные дела высшего комсостава. Причем самым внимательнейшим образом. Перебрать до единого человека личный состав штабов, вплоть до официантки в столовой! Если он есть, этот изменник, у него должна быть оперативная связь с немцами. Иначе – грош ему цена.

– Кстати, о связи, – наморщил лоб Козлов, доставая из кармана гимнастерки сложенный листок бумаги. Развернул его, поднес ближе к глазам. – Радионаблюдением зафиксирована работа германской агентурной станции с позывными ФМГ, вызывавшей радиостанцию ДАТ. Связь была установлена в девятнадцать часов сорок пять минут, и сеанс продолжался около трех минут. По пеленгаторным данным, место нахождения агентурной станции в восточном пригороде Москвы. Причем во время сеанса станция перемещалась.

– Чьи позывные ДАТ? – помрачнел Ермаков.

– Абвергруппа 205, начальник – обер-лейтенант Гемерлер. Район действия – Белоруссия и Польша. Ранее работа агентурной станции немцев с позывными ФМГ отмечалась несколько дней назад, но тогда пеленгаторы не успели ее засечь.

– Просочились, – крякнул генерал, – передача записана? Что говорят дешифровщики?

– Пока ничего, работают.

– Поручи это Волкову и сам включайся, надо их немедленно найти. Ответы на повторные запросы захватил? Молодец, давай сюда. Налей мне еще чайку и иди, я потом позвоню…

Когда за подполковником закрылась дверь, Алексей Емельянович увидел, что тот забыл взять консервы и хлеб. Вернуть его, отдать тушенку и сахар? Ладно, все равно сегодня еще не раз встретятся. Наверняка сейчас Николай Демьянович стянет сапоги и буквально рухнет на солдатскую койку, перехватить час-другой – видно было, как слипаются у него от усталости глаза. Пусть поспит, а потом пригласим для разговора, заодно и почаевничаем, заменяя этим обед.

Ермаков придвинул поближе листки с текстом шифртелеграмм и снова пробежал глазами по их скупым строкам: неужели среди высшего начсостава действительно оказался предатель? Первое сообщение об этом поступило от разведчика, работавшего в нейтральной стране: он сообщал об измене неизвестного генерала, не указывая ни его имени, ни места службы.

Спустя некоторое время об этом же сообщили из другой нейтральной страны. Ермаков тогда не стал докладывать наркому, а приказал направить повторные запросы и ориентировать разведчиков, работающих в иных странах на установление данных изменника. Из пяти посланных ориентиров повторно ответили утвердительно на две, в других ссылались на отсутствие данных. И никаких имен! Неужели действительно где-то есть призрачная фигура, связанная невидимыми нитями с немцами, но кто и где?

Сейчас не докладывать о полученных сведениях уже нельзя – не доложишь сам, найдутся другие, готовые сделать это за тебя. Но как докладывать о таком члену пятерки, называемой «пятеркой по внешним делам» или «оперативным вопросам»? Эта «пятерка» была создана в политбюро еще до войны, и в нее вошли сам Сталин, Молотов, Маленков, Берия и Микоян. Что будет после того, как Ермаков доложит наркому?

Генерал отодвинул от себя листки шифртелеграмм и потер пальцами виски – голова развалится от думок! Особенно когда представишь себе холодные глаза наркома, пристально глядящие на тебя сквозь стеклышки пенсне с плохо скрытым недоверием и холодной оценкой, словно говоря: «Промахнулся, генерал, не доглядел врага? А может?..»

Вспомнился прежний нарком – Николай Иванович Ежов: в белоснежной туго накрахмаленной гимнастерке, с алыми звездами в петлицах и на рукаве, темноволосый, любивший часто улыбаться. Питерский рабочий паренек, участник штурма Зимнего, комиссар Гражданской, секретарь райкома, впоследствии выдвинутый на ответственную работу, – внешне безупречная биография и далеко не безупречные, да что там, просто преступные перед народом и государством дела. Кто знает, если бы не уничтожили тысячи командиров и генералов, был бы после этого позор финской кампании, показавший слабость армии и создавший о ней самое неблагоприятное впечатление во всем мире? И разве один Ежов в этом виноват?