ТРАМПЕАДОР - Антонио Арлетти

5. Высвободить руки, подложить под голову подушку, каковой может служить камень или любая часть" одежды.

6. Пристроить ружье в удобной и стратегически выгодной позиции.

7. Пожелать другу спокойной ночи.

После соответствующей тренировки эти операции, которые утром выполняются в обратном порядке, даются с известной легкостью и уже не кажутся чем-то сверхъестественным. Первое время ввиду серьезнейших трудностей не исключены травмы. Забравшись наконец в мешок, вы прячете в него руки, а при сильном холоде и голову. Несмотря на недостаток кислорода, условия для сна создаются самые благоприятные. Мы, к примеру, заснули мгновенно: ведь день выдался, право же, нелегкий. А ложе было таким мягким!

ТРАМПЕАДОР

Хоть я и нуждался в благодатном сне, но, по совести говоря, мне полагалось бодрствовать всю ночь. Ведь река таила многочисленные опасности, которые я принимал во внимание, но все же недооценивал, считая себя опытным моряком.

Я отвечал за плавание, Франческо — за охоту.

Каждый из нас был незаменим в своей области.

Я ни разу в жизни не охотился, а Франческо никогда не плавал на подобном судне.

Но если он был серьезным профессиональным охотником, за много лет изучившим все хитрости и повадки зверей, то мое мореходное образование носило явные следы дилетантизма и, понятно, имело немало изъянов.

Франческо, как и многие обитатели этого материка, перепробовал множество занятий. Однако, если большинство людей ищет работу полегче и получше, Франческо, давным-давно выбрав себе профессию по душе, вынужден был то и дело ее оставлять. Уже много лет он занимался охотой, но в летние месяцы шкуры животных ценятся здесь очень дешево, и ему приходилось зарабатывать на жизнь всеми возможными способами. Каменщик, дровосек, пастух — таковы этапы его приобщения к физическому труду. Зато он стал крепким, мускулистым, ловким, способным переносить любые лишения.

Чтение книг по зоологии способствовало формированию его культуры, а симпатии к учению утопистов стоили ему нескольких месяцев тюрьмы.

К тридцати годам он женился. Брак укрепил его романтические чувства, что вскоре привело к появлению двух девочек, и его финансовое положение, ибо он занялся теперь исключительно продажей фруктов.

Это было его hobby в летние месяцы. Он открыл на одном из приморских курортов фруктовую лавку, и выручки вполне хватало семье на безбедное житье.

В зимние месяцы курорт закрывался, и с первыми холодами Франческо оставлял семью и отправлялся в путь. По железной дороге он добирался до глухого селения на крайнем юге страны, туда, где, обессилев, умирают холодные ветры Огненной Земли. Это была его охотничья база. Отсюда, пешком или на коне, он забирался в пустынные высокогорные долины юго-запада страны либо отправлялся на запад в Кордильеры. Это и было для него настоящей работой — щедро раздавать сотни пуль пумам, нанду[5] и гуанако[6] и дарить ловушки красным[7] и серым[8] лисицам, нутриям[9] и зайцам[10].

Как заботливый отец семейства, он и тут стремился извлечь экономические выгоды. Профессия охотника, хотя и отмирает, не выдерживая бесчестной конкуренции звероферм, все же остается сравнительно доходной. И хотя на первый взгляд могло показаться, что Франческо гонится за деньгами, но ни драгоценные шкуры, ни сама охота не заставили бы его каждую зиму отправляться в рискованное путешествие. Пустыня заразила его страстью к бродячей жизни, и с каждым днем я все больше убеждался, что это стало для него как наркотик, без которого уже нельзя обойтись.

А я, когда впервые приобретал некоторый опыт плавания по реке, отнюдь не был очарован той жизнью, которую принужден был вести. В самом деле, вся прелесть военной службы как-то ускользнула от меня. Тем не менее я вбил себе в голову, что обладаю глубокими познаниями в искусстве мореплавания, и только встреча с аргентинской рекой Кольон-Курой показала мне, сколь жалкими они были. Восемь месяцев учебы на офицерских курсах в полку понтонеров, богатом традициями и весьма бедном средствами передвижения. Все эти восемь месяцев на обоих берегах По жители приходили в неописуемое волнение, завидев лодку образца 1864 года; этой лодкой командовал безрассудный рулевой из Эмилии по имени Антонио Арлетти, направлявший усилия дружной команды изрядно оголодавших гребцов. Вопреки элементарным нормам навигационного искусства и в нарушение самых строгих уставных правил ватага безумцев, как нас с полнейшим презрением называли офицеры полка, лезла в воду и, если позволяло дно, водружала лодку на плечи и брела назад к мосту. Это происходило всякий раз, когда гребля против течения требовала усилий, значительно превышавших скудную норму калорий, полученных нами за обедом.

А неукоснительным подсчетом нужных нам калорий занимался добровольный диетолог нашей команды.

Таким образом, мой военный опыт был весьма скромным и ненадежным, ибо приобрел я его на реке, вконец испорченной прогрессом.

Высадившись несколько месяцев тому назад на берег Южной Америки, я привез с собой кроме единственного чемодана еще и скудный багаж навигационных познаний, готовый, однако, применить их при первой же возможности. И вот теперь охотничья экспедиция по рекам в компании Франческо позволяла мне продемонстрировать несравненные мореходные таланты сына страны, давшей миру Христофора Колумба. В самом деле, я предпочитал рисковать жизнью на реке, чем на крупе лошади. В реке я по крайней мере мог утонуть со всеми удобствами, а на коне непременно сломал бы себе при падении позвоночник, жестоко намучившись вначале от кровавых ран и волдырей на бедрах и заду.

Придя в восхищение от рисунков Молины Кампоса и увиденного в Пампе состязания гаучо, я попытался было овладеть азами верховой езды.

Но вскоре отказался от этой опасной затеи. Случилось это после того, как самая смирная и добрая из лошадей на десять миль вокруг научилась сбрасывать меня самым унизительным образом, к радости школьников, которые, возвращаясь домой, играли по двое в карты на спинах своих огромных коней. Моя лошадь подходила к ним, притворяясь, будто интересуется карточной игрой, и, заговорщически подмигнув маленьким бесенятам, внезапно опускала голову. Все это время я небрежно сидел в седле, отчаянно сжимая в руках поводья, а тут, перелетев через голову моей коняги, падал к ее ногам. Вскоре я отказался от безумной затеи стать гаучо, но не оставил надежды забраться в глубь страны. Однако о путешествии на лошади я даже подумать не смел, пешком же в пустыне много не пройдешь, и мне оставалась лишь лодка.