Рио-де-Жанейро: карнавал в огне - Руй Кастро

Но все-таки для города, общая атмосфера которого так и призывает человека расслабиться и забыть о делах: мужчины и женщины нежатся на солнце, попивая кокосовое молоко, и, овеваемые прохладным бризом с моря, насвистывают «Девушку из Ипанемы» — воздух в Рио слишком наэлектризован. Однако началось это не сегодня и не вчера. Так было с самого начала.

Наши индейцы, например, жили здесь тихо, как мышки, более тысячи лет, жизнерадостно убивали и ели друг друга и вдруг, в 1502 году, заметили на горизонте парус — это был Веспуччи. И все. Их жизнь навеки изменилась. И судьбы «первооткрывателей» — тоже.

* * *

Есть теория, что именно индейцы племени тупинамба из Гуанабары вдохновили Эразма Роттердамского на «Похвалу глупости» (1508 г.), сэра Томаса Мора — на «Утопию» (1516 г.), а Монтеня — на один из «Опытов» (знаменитый «О каннибалах», 1580 г.), немецких и голландских юристов — на трактаты по теории естественного права в семнадцатом веке и позже, в восемнадцатом, Монтескье, Дидро и Вольтера, и так вплоть до «благородного дикаря» Руссо, а оттуда до девиза Французской революции «Свобода, Равенство, Братство». Странно, но это так.

Мысль о том, что наши славные тупинамба вызвали такой философский и политический резонанс в Европе, кажется абсурдной даже кариокам. Мы больше привыкли видеть их каждый год в исполнении представителей традиционного карнавального блоку «Cacique de Ramos». Но данный тезис не покажется необоснованным, если проследить генеалогию этих книг: все они восходят к знаменитому письму Америго Веспуччи банкиру Лоренцо де Медичи, написанному в 1502 году, которое потом многие десятилетия читали и перечитывали по всей Европе. Ни одно туристическое агентство не смогло еще создать текста, равного по силе убеждения, — Веспуччи в буквальном смысле сулил райские кущи.

Представление о чем-то вроде земного отделения библейского Эдема, где никому не нужны будут для счастья писаные законы, возникло задолго до 1500 года. Беда была в том, что никто не знал, где этот Эдем находится и когда он открыт для посещения. Но с великими путешествиями пришли великие открытия и первые контакты с людьми из тропических стран. Вот он, наконец-то, Эдем, как настоящий, и даже лучше, чем тот, о котором поведано в Книге Бытия! Со слов Веспуччи, он находился в Рио. Почему?

Потому что здесь, в окружении пышной растительности, изобилующей плодами и дичью, живет милый, невинный народ, не имеющий представления о правительстве, деньгах или частной собственности, не знающий жадности, зависти или себялюбия, далекий от представления о добре и зле. И о грехе, потому что под вечным солнцем Гуанабары мужчины, женщины, дети и старики разгуливали голышом день и ночь и никому не приходило в голову осуждающе хмурить брови. И как ни странно, это были не дикие звери с покрытыми шерстью телами или третьим глазом во лбу, но приятные, общительные люди, отличавшиеся редкой физической красотой и здоровьем, которому позавидовал бы любой европеец. «Естественный человек», прямой потомок Адама, существовал в действительности, и он должен был преподать урок европейцу, изнемогающему под бременем своего так неожиданно возросшего могущества, зарождением капитализма и стремительным распространением индивидуализма — вот в чем заключалась основная идея «Утопии» Мора.

Все это подтвердили французские пираты из Нормандии и Бретани. Они начали появляться в Гуанабаре в 1504-м, два года спустя после прибытия Веспуччи, который вернулся и поведал об увиденном. Они рассказали, что не успели корабли войти в залив, как их окружили тупинамба на каноэ и приветствовали как очень важных персон. Аборигены поднимались на палубу, гладили прибывших, предлагали фрукты и подарки и даже своих женщин. Кто стал бы просить большего? Только представьте этих алчных громил, долгие месяцы обреченных проводить время в обществе себе подобных в открытом море, временами вынужденных есть даже корабельных крыс. И вдруг они оказываются там, где достаточно руку протянуть, чтобы вкусить самых экзотических лакомств. А что касается женщин, то тут и рук протягивать не надо — ухоженные, длинноволосые, пышногрудые, с упругими бедрами и крепкими задницами, уже обнаженные, они просто вешались приезжим на шею. Неудивительно, что часть моряков так и не вернулась во Францию. Они предпочли остаться здесь, в тени Сахарной головы, набрав себе столько жен, сколько были в силах удовлетворить, в изобилии зачиная детей, почитаемые за мудрецов местными жителями. Некоторые французы даже последовали примеру дикарей и завели привычку мыться ежедневно.

Конечно, так с ними обращались только потому, что они были французы. Познакомившись с португальцами, тупинамба сразу же поняли, кого они предпочитают в качестве захватчиков. Португальцы забирали их в рабство, пытали и ни во что не ставили их обычаи — они не могли придумать ничего лучше, чем использовать индейцев для сбора сахарного тростника и рубки красного дерева, так называемого пау-бразил; именно от него и получила свое название Бразилия. Французы же, хоть и не забывали о пау-бразил, вскоре сообразили, что обращаться с аборигенами хорошо и потакать им — совсем неплохая идея, хотя бы для того, чтобы привлечь их на свою сторону, если португальцы всерьез заинтересуются Рио (в те далекие времена португальцы были слепы к очарованию Гуанабары и стремились в Баию и Пернамбуко на севере и Сау-Вишенте на юге). Эта стратегия сработала и положила начало франко-тупинамбаской Антанте, просуществовавшей семьдесят лет. В сопровождении воинов-индейцев французы покидали свои корабли и исследовали джунгли и, общаясь жестами и отдельными словами, совсем неплохо ладили с местными. К 1510 году и с той и с другой стороны уже появились знатоки языков — французы говорили «Те mutimúti, aruá, kybáb!» («У меня есть крюки, зеркала и гребни!»), индейцы же восклицали «Bien súr!» и «Ou-lá-lá!». Еще не став де-юре португальским, Рио де-факто был французским.

Пришельцы подметили еще одну особенность аборигенов — каннибализм, но, как ни удивительно, авторитет тупинамба у европейцев ничуть не снизился. Возможно, причина крылась в том, что обычай есть человеческое мясо объяснялся местью (и не имел никакого отношения к нехватке дичи) и совершалось все в точном соответствии со строгими правилами этикета. Во-первых, ели только военнопленных, и только сильных и смелых, предпочтительно воинов племени теммину, с которыми они воевали вот уже лет пятьсот — так долго, что это превратилось чуть ли не в своеобразный вид спорта. Во-вторых, ничто не делалось в спешке: у пленного были определенные права и обязанности, которые он должен был выполнить перед смертью.

Для начала приговоренный становился личным гостем вождя, который селил его в собственной хижине, где его кормили самым лучшим. Он был обязан жениться на очаровательной девушке из племени тупинамба, и ему разрешалось провести приличный медовый месяц. Ни в одной цивилизованной стране с поверженными врагами так не обращались. Пленник и думать не мог о побеге — он покрыл бы глубочайшим позором свое племя. В день, предназначенный для казни, приглашения рассылались во все соседние деревни, и собиралось множество народу. Было много песен и танцев, гости садились в большой круг. Пленника вызывали на середину, раскрашивали и давали ему камни и черепки, чтобы он бросал их в своих тюремщиков. Согласно церемонии он должен был яростно их проклинать, призывая месть собратьев. И когда его угрозы достигали апогея, он получал по голове дубинкой, падал с разбитым черепом и красиво умирал под крики «Браво!» и «Бис!».

Затем его тело с любовью расчленяли. Более грубые части вывешивали коптиться над огнем и позже отдавали воинам, мозги, гениталии и внутренности тушили и подавали женщинам, а еще теплую кровь отдавали детям. Моим читателям, которые несомненно предпочитают эскарго, кассуле и буйабес, такая пища может показаться отталкивающей. Но тупинамба ели, пили и причмокивали губами, а к концу пиршества чувствовали себя сильнее, ведь они поглотили могучего врага. Само пиршество, по правде говоря, было почти символическим. Из-за количества собравшихся каждому гостю мог достаться максимум палец ноги или половина уха. А сам обед, должно быть, состоял из броненосцев, капибар и диких пекари, щедро запиваемых напитком под названием кауим (перебродивший сок маниоки), и веселье продолжалось неделю.

Французы, которые изобретают кулинарные шедевры из самых странных ингредиентов, менее чем кто-либо были шокированы особенностями диеты индейцев Рио. Настолько, что их корабли отправились обратно к Ла-Маншу, увозя с собой не только обычный набор экспортных товаров (древесину пау-бразил, молотую маниоку, перец, табак, обезьян и попугаев), но и несколько образчиков «естественного человека» — тупинамба, которые по доброй воле поднялись на борт, уверенные, что отправляются «на небеса». И в каком-то смысле так оно и было. И если они не умирали за время пути, то, когда аборигены прибывали в Европу, с ними носились еще больше, чем с мартышками или попугаями, потакали им во всем, и они шествовали, обнаженные, на «бразильских празднествах» для французских королей. Два подобных празднества прошли в Руане, в Нормандии: одно устроили в 1550 году для короля Генриха II и его любовницы Дианы де Пуатье, а другое — в 1562 году для молодого Карла IX и его вдовствующей матери Екатерины Медичи. И на втором из них среди гостей, с записной книжкой в руках, присутствовал Мишель де Монтень.