Тень Нерона - Роман Буревой

– Ваш идеал красоты, – кивнул Джиано на беломраморного Августа.

– Так видятся наши идеалы, если смотреть из колоний, – уточнила Грация.

Ей меньше всего сейчас хотелось говорить на серьезные темы, обсуждать особенности реконструкции истории и преимущества выбранной модели. Однако нельзя и недооценивать особенности фальшивого прошлого их планет.

Нерония считает свой мир реконструкцией эпохи Возрождения. Этой планетой управляют аристократы, чьими идеалами всегда были свобода и индивидуализм. Собственное «я» – вот божество Неронии, на алтарь которому можно принести все, в том числе и чужие жизни. Исключительность – их девиз. Никакой нивелировки, законы писаны для тех, кто готов признать свою ничтожность. Но каждый, кто считает себя личностью, – над законом. Неутолимая жажда возвыситься над другими – цель каждого неронейца.

На Лации, наоборот, чтили законы, но наличие избранных, обладавших генетической памятью, постоянно держало этот мир на грани раскола. Грации как патрицианке был свойственен особый цинизм, этот яд, отравляющий сознание с самого рождения. Среди патрициев не принято культивировать романтические отношения. И стоит признать, что Фабии всегда смотрели на жизнь практично. Трезвый взгляд на вещи, никаких самообольщений и мечтаний о любви до гроба. Каждый Фабий четко сознавал, что можно получить, а чего нельзя. Но необузданные страсти порой подводили их в самый ненужный момент.

Как будут, столкнувшись, вести два человека, вылепленные столь различными системами?

***

Грация и с ней брав? поднялись на галерею третьего уровня. Шикарный номер состоял из четырех комнат: гостиной, кабинета, столовой и спальни. Огромная ванная комната скорее походила на небольшой бассейн. Джиано обошел номер, проверил окна (заодно и балкон), вынул инфокапсулы из электронных зеркал и на всякий случай перевел окна в непрозрачный режим.

– Недурно, – он бросил свою сумку на пол в гостиной. – Закажи обед в номер, а то я страшно проголодался. Да и ты, наверное, тоже. Я бы не отказался от лазаньи. Здесь можно заказать лазанью? Или фаршированные баклажаны?

Грация вызвала голограмму меню. Протянула брав? световое перо:

– Выбирай. Что касается меня, то я обожаю креветки.

– Может быть, мидии?

– Что ты намерен делать дальше? Сидеть здесь безвылазно и есть мидии? – съязвила Грация.

– Перекусить, отдохнуть, прежде всего, – Джиано на миг задумался. – Вечером отправимся веселиться. Как ты смотришь на то, чтобы посетить «Пирамиду»

– Саркофаги, мумии и поезд Анубиса. – Грация пожала плечами. – Мрачноватое веселье. Но очень подходит для профессионального киллера.

– И для патрицианки с Лация, чьи предки познали вкус крови и смерти. Хочешь принять ванну?

– Не против. Но ты, надеюсь, не собираешься подглядывать. – Грация достала из шкафа халат и полотенце.

– Придется. Я должен за тобой наблюдать. Хотя бы издалека.

– Не буду закрывать дверь в ванную комнату, – предложила Грация. – Но ты останешься в спальне.

– Не хочешь заняться любовью?

– Мы говорим: предаваться Венериным удовольствиям. И я отвечаю – нет.

Грация отправилась в ванную. Брав? пошел за ней. Она раздевалась – он смотрел. Она вела себя равнодушно. Как будто он был массажистом или банщиком. Но никак не поклонником. Ни тени кокетства. Так мраморная статуя могла бы сбрасывать одежду. Но неронейца, жаждущего всегда и во всем одерживать победы, холодность должна была только разозлить и распалить. Грация это очень хорошо понимала.

Она погрузилась в воду. Густая пена скрыла очертания тела. Ванна формой походила на огромную раковину.

– Наш император купил на Старой Земле у галереи Уффици подлинник Сандро Боттичелли «Рождение Венеры», – сказал Джиано, обходя ванную комнату по кругу. – Вот истинный художник нашего мира. Там нет никакой дали, ни намека на перспективу и глубину. Плоский ковер, изящество линий, и золотой век навсегда. Поедем со мной на Неронию, и ты увидишь подлинник Боттичелли. Моя Венера.

– Мне больше нравится «Примавера»[1], – отвечала Грация.

– Примавера пока на Старой Земле, – заверил ее Джиано.

– Неужели Нерония не сумела до конца разграбить несчастную Флоренцию? Почему бы вам не разобрать и не перевези к себе Санта-Мария дель Фьоре[2]?

– Это слишком дорого. Мы выстроили у себя точную копию.

– И дворец Синьории?

– А как же! Бы же соорудили у себя форум, Капитолийский храм и Большой цирк?

– О да, наши реконструкции истории очень похожи! – сказала Фабия.

– Наконец-то лацийцы это заметили. У вас патриции, у нас – брав?.

– Патриции – не убийцы, – возразила Фабия.

– Сенат судит. Мы – тоже. В чем разница?

– Мы отправляем в изгнание, а не казним, – заметила Грация.

– Неизвестно, что страшнее. – Вы не милуете никого.

– Брав? не бывают милосердны, – сказал Джиано с грустью в голосе. – Даже когда мы этого хотим.

***

Грация проснулась внезапно, как от толчка. Переведенные в непрозрачный режим окна не пропускали света, и понять, который час, было невозможно. Как и вспомнить, сколько дней прошло с того утра, когда Грация столкнулась в номере профессора Лучано со зловещим посланцем Неронии. Четыре дня? Пять? Может, больше? Она сбилась со счета. Вдвоем они бывали на улицах, на пляже, в барах и кафе, в Пирамиде и казино «Париж». Нигде Джиано не приковывал ее к себе цепью, не держал за руку, нередко оставлял одну, но всякий раз она не могла – в этом было что-то загадочное, необъяснимое, мистическое, хотя Грация никогда не верила в мистику, – не то что сбежать, но даже позвать на помощь. Джиано полностью подчинил ее волю, но при этом позволял девушке насмешничать, говорить колкости – в общем, дерзить, хотя на самом деле она была сама покорность. Не просто укрощенная львица, а львица в ошейнике.

«Как так получилось? Как?» – Грация недоумевала.

Она включила ночник и долго рассматривала спящего Джиано. Во сне его лицо утрачивало суровость. В царстве Морфея он был просто ее любимым Джи, а не зловещим наемным убийцей. Когда Джи спал, Грация любила его.

Любила? О нет! Он поработил ее, патрицианку, и полностью подчинил! Никому никогда Грация такое не простит! За одно это она может возненавидеть Джиано. И убить. Если бы у нее был бластер! Она бы выстрелила любовнику в сердце. Проклятое сердце убийцы.

– О чем ты думаешь? – спросил брав?, не открывая глаз, и улыбнулся. – О нашем будущем?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});