Дом на Сурско-Набережной - Николай Шмагин

Поставив вёдра у лавки, Ванька выбежал в сени и тут же вернулся со снегурками в руках. Проверив верёвки на прочность, он схватил со стола горбушку черняшки и бросился к двери. Бабушка недовольно всплеснула руками.

– Смотри, не долго носись, уроки проверять буду, – донёсся ему вслед грозный голос матери, но он уже был в сенях и, выскочив во двор, помчался, что было силы, подальше от дома, на реку к друзьям.

– Все мужики работают, как положено, а твой Лутоша на диване прохлаждается, или у матери отдыхает, намучился, бедняга. Лодырь царя небесного, супостат окаянный, – ворчала бабушка, выговаривая матери вполголоса, и хлопоча по кухне. Наступало время ужина.

У печи закипал самовар под руководством деда.

– Хватит тебе, мама, ворчать, – опасливо посмотрела в переднюю мама, где отдыхал на диване отец, непривычный к жизни в чужой обстановке.

Ванька наблюдал за происходящим, уморившись после напряжённого дня. Мать разбудила отца и вот вся семья за столом вокруг вечернего самовара. Ужин в разгаре. Но бабушка всё никак не успокоится, снова начинает:

– Второй уже у вас народился, а вы всё не расписаны, живёте как нелюди. Сожительствуете, грех это, прости хосподи.

Дед тоже нахмурился после таких слов, но пока молча жевал.

– Распишемся скоро, я ведь не против, – беспечно пожал плечами отец, – а вот насчёт работы вы это зря, тёща, выступаете. Я слышал ваше ворчанье. Вы должны понять, я художник, здесь для меня нет работы. Но я езжу на заработки, стараюсь, как могу…

– Ну, хватит балаболить попусту, – прервал их спор дед. – Я вот приглядываюсь к тебе, Николай, пропащий ты человечишко – так себе, шаляй-валяй. Мужик должен работать, семью содержать, ответственность нести, а ты расписаться боишься, словно тать какой. И доченька тоже хороша, расфуфыренная вся ходит, отцу родному бутылку пожалела, когда муженёк с халтуры приехал. Сидят в передней, денежки втихаря считают, шуршат.

Отец с матерью словно онемели после таких слов, а Ванька дёрнул за хвост кошку, и та с воплем кинулась в комнаты. Все встрепенулись.

– Я вам не фофан какой-нибудь, – резко встал из-за стола отец. – Я фронтовик и инвалид войны, художник, наконец. Всё, амба, моё терпение на исходе.

Он вышел в переднюю и закурил, что делал крайне редко, заходил по комнате. Ванька насторожился: ему не нравилось происходящее, но что поделать.

– Я у себя дома, говорю что думаю, напрямки. Инвалид мне нашёлся, морду отрастил, у другого жопа меньше, – дед, как всегда, на высоте.

Ванька хихикнул некстати, и мать тоже вышла из-за стола, не вытерпела.

– Вы, папаша, такое наговорите, ну её в капсан, такую жизнь!

– Ну и выметайтесь, раз вам наша жизнь в тягость, – подлила масла в огонь разошедшаяся не в меру бабушка, – поживи вон у свекрови, тогда вспомнишь отца с матерью, и не раз.

– Вот и славно, решено. Давай Тося, собирайтесь, уходим, – отец принял решение и Ванька понял, что настал конец их совместной жизни в родном для него подгорье с любимыми дедом и бабушкой.

Со слезами на глазах он наблюдал, как родители собирают нехитрые пожитки, укутывают братика, суют Ваньке портфель в руки, сумку, и вот молодая семья направилась к выходу, сопровождаемая гробовым молчанием деда с бабушкой, тоже расстроенными от такого исхода дела.

Зимним вечером семья поднималась в гору: впереди отец с братиком на руках, за ним мать с вещами, замыкал шествие Ванька.

Вот они выбрались наверх, отдышавшись, двинулись дальше…

Шли долго по тёмным улицам, облаиваемые собаками из-за заборов. Изрядно замёрзшие, подошли, наконец, к двухэтажному дому, поднялись по крутой деревянной лестнице на второй этаж.

В кромешной темноте вошли в коридор и отец, найдя на ощупь нужную дверь в конце коридора, застучал в неё громко и призывно. Открыла высокая сухощавая старушка и обрадованно заулыбалась:

– Вот радость-то какая, проходите, раздевайтесь, – засуетилась она вокруг промёрзшего семейства, помогая разоблачаться Ваньке.

На помощь ей пришёл невысокого роста дядя в вельветовой, просторной куртке, скрывающей горбы на груди и спине. Он тоже был рад их приходу.

Ванька огляделся и заметил другого дядю, большого и сердитого, который недовольно смотрел на прибывших незваных гостей, лёжа на кровати. Вот он сел и хитро подмигнул Ваньке, потрепал за вихры.

Наконец все кое-как устроились вокруг чайника на столе, стали пить чай.

– Вытурили нас, мама. Придётся пока пожить у вас, ничего не поделаешь, – отец посмотрел на свою мать, братьев, на жену с детьми. Все смотрели на него, ожидая, что он скажет ещё.

– Это мы сразу догадались, как только вы вошли, – едко заметил старший брат, – прямо беженцы, ни дать, ни взять.

Младший брат неодобрительно глянул на него, но промолчал.

Бабушка встала и снова засуетилась, отдавая распоряжения:

– Ничего, устроимся как-нибудь. Юрка, неси покрывало и верёвку, повесим ширму для нас в этой комнате, разделимся с Митей, а Коленька с Тосенькой в маленькой комнате жить будут, и Вовочка с ними. Ванюша здесь, с нами.

Снова все принялись за работу, наконец, в комнате стало темно и тихо.

Ванька лежал на новом месте и с непривычки долго ворочался, слушая тишину. Он бывал здесь раньше, с родителями, но редко и давно, и потому смутно помнил отцову родню. Всю свою пока ещё недолгую, но такую насыщенную событиями сознательную жизнь он провёл рядом с дедом и бабушкой Маресьевыми. Каково-то теперь будет здесь?..

Он открыл глаза и первое, что увидел, как дядя Митя со своей кровати снова хитро подмигнул ему. Ванька разглядел стоявшую возле кровати ногу в ботинке. Вот дядя сел, натянул брюки, до этого надел и пристегнул протез, и встал.

Прихрамывая, подошёл к столу; пошарив рукой, вынул из тумбочки что-то и кивнул Ваньке, приглашая посмотреть. Ванька подбежал к столу и ахнул: перед ним лежали настоящие погоны со звёздочками, ордена, медали, значки. Целое богатство.

И тут дядя протянул Ваньке настоящий офицерский ремень с портупеей:

– На, племянник, владей. Дарю.

Ванька примерил и был покорён – он давно мечтал о таком ремне.

Оба были довольны друг другом.

Из магазина прибежал дядя Юра с кошёлкой в руках, и вскоре Ванька уже завтракал, с любопытством оглядывая комнату: на стене стучали маятником старинные часы, в углу стоял большой платяной шкаф с зеркалом во всю дверцу, трюмо в простенке между окон.

Затем мать с новой бабушкой проводили его до дверей, и Ванька побежал по ступенькам лестницы вниз, на улицу. Главное, не опоздать в школу.

– Ура, скоро новый год, каникулы! Уж тогда покатаемся, и уроки учить не надо. – Встретившись, как всегда, на углу Кировской, Ванька с Васькой подбежали к переулку, и тут Ванька замер. Он вспомнил, что живёт теперь совсем в другом месте, на улице Куйбышева.

– Я же у папиной бабушки теперь живу, пока, – Ванька уныло побрёл назад, сопровождаемый сочувственным взглядом друга.

Идти было далеко, но что такое для алатырского подростка пробежать лишних несколько кварталов. Так, пустяки. Он подошёл к дому и увидел незнакомых мальчишек, строящих на улице крепость изо льда и снега. Мальчишки обступили его, и Ванька насторожился.

– Генка Черняк, – протянул ему руку высокий чернявый парнишка, – не бойся. Мы теперь соседи. Ты у Шмариновых жить будешь?

– Это моя бабушка по отцу, и дядья.

– Знаем мы, чать местные, – усмехнулся коренастый большеголовый пацан. – Ты што так поздно из школы чешешь, заблудился, поди?

– Ну, пока, меня дома ждут, – не нашёлся, что ответить Ванька и припустил вверх по лестнице.

– Выходи потом, крепость поможешь доделать, – крикнул ему вслед Генка.

Бабушка с дядей Юрой лепили пельмени на кухне, мать была дома и стирала, а дядя Митя сидел за столом и играл сам с собой в шахматы, попутно сверяясь с учебником по шахматам.

Ванька разделся и присел за стол. Дядя Митя оживился, бросил играть и закричал на кухню, искоса глянув на проголодавшегося ученика.

– Мне побольше положите, жрать охота.

Тут же дядя Юра принёс ему тарелку, полную дымящихся пельменей.

Дядя Митя подцепил вилкой пельмень, подул на него, положил в рот, и стал со смаком жевать, нарочно громко чавкая и поглядывая на племянника, глотающего слюни и с завистью наблюдаюшего за дядей.

– Хочешь попробовать? – дядя протянул ему вилку с пельменем прямо ко рту, но когда Ванька открыл рот, шутник-дядя убрал вилку и сам стал жевать пельмень, громко нахваливая и восторгаясь им.

Мать, молча наблюдавшая за происходящим, выпрямилась над стиркой:

– И не стыдно тебе над мальчишкой издеваться? Сейчас, Ваня, будем обедать, подожди немного.

Дядя Юра принёс на блюдце несколько пельменей и поставил перед обиженным племянником, опасливо поглядывая на старшего брата.

Бабушка молча страдала в кухоньке, не решаясь вступиться.

– Не надо нам ваших пельменей, а то Мите не хватит, – не отступала мать, хлопоча на кухне. – Уж лучше бы дома остались, там хоть куски никто не считает. Тоже мне, родственник.