Высшие кадры Красной Армии 1917-1921 - Сергей Войтиков

В «Моей жизни» Лев Троцкий назвал 1896 год переломным: он поставил «вопрос о… месте в человеческом обществе». В это время Лейба Бронштейн учился в 7-м классе и жил в семье, где были взрослые дети. Всегда склонный к заносчивости, он, по собственному признанию, на словах первоначально давал отпор «социалистическим утопиям», причём «тоном иронического превосходства». Однако через несколько месяцев наступил перелом, у Бронштейна появилась нелегальная литература, он завёл знакомства в среде революционеров и стал свидетелем споров пока ещё малочисленных марксистов с народниками. С помощью этнического чеха садовника Швиговского Троцкий добыл новые книги и начал «нервное чтение»: молодой «революционер» боялся, что жизни не хватит, чтобы всё прочесть. Не дочитав «Логику» Дж. Стюарта Милля до середины, он переключился на «Первобытную культуру» Липперта; затем также — на «Историю французской революции» Минье. Чтение велось бессистемно. Рассорившись с семьёй, Троцкий вместе со Швиговским организовали «коммуну» из 6 человек. Первая статья Бронштейна, написанная для народнического издания в Одессе, не была напечатана. По поздней оценке автора, «никто от этого не потерял, меньше всего я сам». Первый политический успех (организация на общем собрании членов общественной библиотеки протеста против повышения абонементной платы и переизбрания правления) сблизил Троцкого со старшим из братьев Соколовских — Григорием. Несмотря на провал идеи об организации университета «на началах взаимообучения», вина за который лежала, прежде всего, на Соколовском, они с Троцким временно вышли из коммуны и стали писать драму, проникнутую «общественными тенденциями на фоне борьбы поколений». Фабула была не без романтического элемента: «разбитый жизнью революционер старшего поколения влюбляется в марксистку, но она отчитывает его немилосердной речью о крушении народничества». Рукопись впоследствии была утрачена, Троцкий, по его заявлению в 1929 году, мирился с этим тем легче, что впоследствии у него пропадали «рукописи несравненно большего значения»[34].

В феврале 1897 года сожгла себя в Петропавловкой крепости курсистка Ветрова. Это событие вызвало мощный резонанс в революционной и студенческой среде. В Николаеве насчитывалось около 8 тыс. заводских и 2 тыс. ремесленных рабочих, причём в подавляющем большинстве своём грамотных. Соколовский познакомил Троцкого с «сектантом» (по специальности — пиротехником) Иваном Андреевичем Мухиным, вскоре ставшим «главной фигурой организации». Знакомясь с Мухиным и его друзьями, Бронштейн назвал себя Львовым. Эта первая конспиративная ложь вроде бы далась «нелегко»[35]. По воспоминаниям Троцкого, «рабочие шли к нам самотёком, точно на заводах нас давно ждали. Каждый приводил приятеля, некоторые приходили с жёнами, несколько пожилых рабочих вошли в кружки с сыновьями. Не мы искали рабочих, а они нас. Молодые и неопытные руководители, мы скоро стали захлёбываться в вызванном нами движении. Каждое слово встречало отклик. На подпольные чтения и беседы, по квартирам, в лесу, на реке собиралось 20–25 человек и более. Преобладали рабочие высокой квалификации, недурно зарабатывавшие. На николаевском судостроительном заводе уже тогда существовал 8-часовой рабочий день. Стачками эти рабочие не интересовались, они искали правды социальных отношений. Некоторые из них называли себя баптистами, штудистами, евангельскими христианами. Но это не было догматическое сектантство. Рабочие просто отходили от православия, баптизм становился для них коротким этапом на революционном пути. Впервые недели наших бесед некоторые из них ещё употребляли сектантские обороты и прибегали к сравнениям с эпохой первых христиан. Но почти все скоро освободились от этой фразеологии, над которой бесцеремонно потешались более молодые рабочие»[36].

Как писал Макс Истман по воспоминаниям Троцкого, «Организация состояла из «кружков» которые делились и размножались таким же образом, каким размножаются клеточки, составляющие ткани человеческой жизни. Ядром, или (как говорил устав) «организатором» первого кружка был Троцкий и Александра Львовна (Соколовская. — С.В.). И быстрота роста этого первого кружка была почти невероятна. Достигнув назначенного уставом предела в 25 человек, он разделился на 2 кружка; ядром одного остался Троцкий, а другого — Александра Львовна. Во вновь образовавшихся кружках каждый из них должен был привлечь к себе новое лицо, способное стать руководителем, так чтобы при новом разделении было бы готовое ядро для каждого из новых кружков. Таким путём в продолжение весны и лета было организовано 8 или 10 кружков в городе, насчитывающем около 10.000 рабочих; более 200 состояло действительными членами из организации, а остальные знали о ней, и большая часть читала их прокламации с сочувствием или возбужденным протестом. Эти прокламации были чрезвычайно убедительны и чрезвычайно просты… Было ещё достаточно детского в Троцком, чтобы наивно обнаружить чувства, которые привели его к этой жизни, полной опасности и жертв»[37].

Для сравнения: Марк Истман так описывает возвращение Троцкого — «Это был долгий год — все заметили перемену, происшедшую в Троцком. Когда он вернулся в Одессу, чтобы согласовать работу в обоих городах, его одесские друзья не могли больше сомневаться в устойчивости его энтузиазма. Если раньше было немного петушиного задора в его радикализме, теперь он исчез… Он всегда был немного отчаянным, всегда несколько похожим на вулкан — т.е. он может быть улыбающимся, дисциплинированным, весьма рассудительным и покладистым, но если что-нибудь вызовет его негодование и он начнёт плевать огнём, будет швырять огненные плевки без всякой скромности, не принимая во внимание размер ландшафта. Чувство правильности и неправильности у Троцкого так же нетерпимо, как у Христа, и оно не смягчается сильной любовью к врагам. Но для тех, с кем он работает и живёт и для рабочих масс всего мира — он воля, хотя столь небрежная в своей силе, будет всегда дающей, а не захватывающей». Да здравствует вождь мировой революции товарищ Троцкий! В публикуемом документе, тем не менее, он предстаёт совсем иным человеком.

Одной из наиболее ярких фигур Лев Троцкий в своих мемуарах назвал 40-летнего «сектанта» Андрея Степановича Бабенко. Двадцатисемилетний Мухин сразу же после знакомства свёл Троцкого «со своим приятелем, тоже из сектантов, Бабенко, у которого был свой небольшой домик и свои яблони на дворе. Бабенко был хром, медлителен, всегда трезв и научил меня пить чай с яблоками, вместо лимона. Вместе с другими Бабенко был арестован, изрядно посидел, потом опять вернулся в Николаев. Судьба нас развела совсем. Случайно прочитал я в какой-то газете в 1925 году, что на Кубани проживает бывший член Южнорусского рабочего союза Бабенко. К этому времени у него отнялись ноги. Мне удалось добиться — в 1925 году это было уже нелегко — перевода старика в Ессентуки для лечения. Ноги опять стали ходить. Я посетил Бабенко в его санатории. Он не знал, что Троцкий и Львов — одно и то же лицо. Мы опять с ним пили чай с яблоками и вспоминали прошлое. То-то, должно быть, он удивился, что Троцкий— контрреволюционер!» Здесь, вероятно, ошибка памяти: о судьбе А.С. Бабенко Троцкий не вычитал в газете, о положении «сподвижника» ему доложил коммунист М. Донецкий 18 апреля 1924 года. Не исключён и другой вариант: Троцкий сознательно перенёс время получения известий о судьбе А.С. Бабенко и оказания ему помощи на год, подчеркнув тем самым свою готовность отстаивать своих людей даже в те моменты, когда самому приходилось туго…

О начале пути Демона революции:

Письмо

заместителя редактора ежедневной газеты «Красное знамя»— органа Кубано-Черноморского областного комитета РКП(б) и Кубано-Черноморского губернского исполкома — М. Донецкого председателю Революционного военного совета СССР Л.Д. Троцкому

Краснодар, Куб[ано]-Черн[оморская] обл.

18 апреля 1924 г.

Дорогой товарищ Троцкий!

Вчера случайно я узнал, что в Краснодаре живёт один из ветеранов рабочего движения — Ваш сподвижник по «Южно-русскому рабочему союзу» — тов. Бабенко.

Командированный мною к нему сотрудник редакции передаёт свою беседу с тов. Бабенко (подчёркнуто Л.Д. Троцким) так:

Андрей Степанович Бабенко, ныне 68-летний старик, ютится в маленькой клетушке с семьёй в 6 человек.

Меня встретила радушно и приветливо старушка — жена Бабенко.

— А где ваш старик?

Старуха показала на кровать, где лежал её больной муж. Видимо, А.С. Бабенко очень болен: лицо исхудалое, голос слабый, глаза апатичные, усталые.