Барилоче - Андрес Неуман

Тот грустный вечер меня оглушил.

Пятничные вечера были самыми привольными, старики отпускали вожжи и, если мы хорошо себя вели и хорошо учились всю неделю, нам разрешали вернуться домой поздно. Я был не из тех, кто все хватает на лету, не из тех умников, что смотрят мамочке в рот, а сами не знают, откуда берутся дети, но как-то потихоньку учился, и учителя не так уж часто на меня жаловались. После полдника я спускался к берегу Науэль, даже в холода, — озеро было моим огромным водным братом, который понимал меня и ничего не требовал взамен. В тот раз я бросал с берега камни, ноги в сапогах отсырели, за временем я не следил. Вдруг вижу издалека теплую куртку и волосы, которые нельзя не узнать, золотистые, как грустные вечера возле Науэль, но прикидываюсь дурачком и продолжаю кидать камни: жду, окликнет она меня или нет, если я ее не окликну. Я был уверен, что не окликнет, но вдруг она замахала рукой и зовет: эй, Деметрио, идем покурим в лесу. Я хотел было сказать нет, поломаться немного, но вдруг вижу, что поднял руки и несусь к ней по берегу, как последний кретин.

Когда мы смотрели друг другу в лицо, я не мог не нервничать; хорошо еще, что у нас были сигареты, и мы делали вид, будто молчим нарочно, чтобы спокойней и сосредоточенней курить. Волосы у нее совсем растрепались, и легчайшие яркие пряди рассыпались по плечам; какая ты красивая, думал я, но молчал, потому что курил, какие у тебя прекрасные глаза. И тут она, бедняжка, закашлялась, не такая уж она была отпетая курильщица, и тогда я то ли хлопаю ее по спине, то ли приобнимаю, не поймешь, а она вроде уклоняется, но в то же время льнет ко мне, и вот она еще кашляет, но уже не взахлеб, и в следующую секунду мы молча смотрим друг на друга, очень серьезно, и я впервые вижу ее такой же испуганной, как я сам, еще более красивой, чем обычно, и, не знаю как, скорее всего, чтобы прервать неловкость, наклоняюсь и целую ее, дышу ей в рот, а она обхватывает меня и крепко прижимает к себе, и больше мы друг на друга не смотрим, все произошло вслепую, я сверху, все еще в куртке, лезу ей за пазуху и нащупываю груди, твердые и холодные. Знал я мало и просто перешел к делу, стащил кое-как с нее джинсы, она поддалась, хоть и не помогала, но и не сопротивлялась, шумно дышала и все время целовала меня, словно в отчаянии. И когда все уже было в порядке, и я чувствовал, что кожа ее ног трется о мои бедра, тогда это случилось: страх поднялся в груди, парализовал кровь, ее лицо затуманилось перед моими глазами, вместо него появились тысячи других видений, не имевших никакого отношения к происходящему, меня охватило чувство вины и раскаянья, мне хотелось кричать, оказаться дома, жевать свой полдник или стать вдруг лохом похуже тех, что целыми днями зубрят уроки; я перестал слушать ее дыхание, чувствовать ее ноги, зато услышал каждое насекомое в лесу. Некоторое время я еще двигался, один, над лежащим подо мной телом, пока весь холод ночи, весь страх, а потом — весь стыд не собрались внутри меня в одной неподвижной точке.

XIII

Более оживленный в воспоминаниях, чем наяву, проспект Независимости замер и опустел. Время от времени какое-нибудь бодрствующее такси или автобус проезжали в сторону проспекта Девятого июля. Деметрио и Негр собирали пакеты на углу, когда вдруг из горы пластика и объедков выскочила подвижная масса неразличимого ночью цвета, заставив их отпрянуть и инстинктивно закрыть лицо. По-звериному разодранная дыра обнажила влажные внутренности пакета, и через секунду оттуда вылетел второй упругий силуэт и присоединился к первому, чтобы вместе удалиться, играясь, как две задорные марионетки. Деметрио пробрала дрожь. Они молча продолжали работать.

С того дня, как Негр опоздал в гараж на двадцать минут, он выглядел спокойным, но именно поэтому Деметрио подозревал неладное; Негр расторопно работал и, как обычно, с наступлением утра свистел женщинам из окна грузовика и громко хохотал. Деметрио боялся спрашивать, но воображение подсказывало. Глянь-ка, глянь на эту, Деметрио, еле идет, обтянулась вся, чертова шлюха. Но он представлял себе ночи, заполненные криками и скандалами, когда детей укладывают пораньше, потому что завтра в школу, заботливо целуют, прежде чем погасить в их комнате свет, а потом заводятся, яростно, выдвигая друг другу претензии, которые Негр всякий раз обрывает первым. Они вошли в бар на улице Боливара и сразу заметили, что Которышки нет. Официант казался встревоженным, как будто безлюдье в заведении стало для него очевидным только теперь, когда больше не надо каждое утро подавать Коротышке три-четыре стакана красного. Привет, дружище, парочку сандвичей и два кофе, мне без молока, потому что я сегодня никакой, объявил Негр и положил локти на стойку. Деметрио пошел в туалет и, расставив ноги, встал над писсуаром. Когда он уловил теплые испарения мочи, его вдруг охватило смутное чувство вины.

На свалке им сообщили хорошую новость: их грузовик отремонтировали, и он готов к работе. Деметрио и Негр хлопнули друг друга по спинам и отправились в разные стороны: Негр — на вторую работу, Деметрио — в центр. Он вышел из автобуса на улице Марсело Торкуато де Альвеар и пошел по Либертад, самой чистой и необычной улице из всех его маршрутов. Он задержался перед огромным игрушечным магазином. Не увидев на витрине того, что искал, вошел и спросил продавщицу — она принесла ему три коробки. Одну, с каким-то нелепым лесом, он отложил сразу; на вторую посмотрел с сомнением, почти с тревогой и, наконец, впился глазами в третью. Он разглядывал ее, не шевелясь. Огромный серый небесный мешок вот-вот лопнет над соснами. Свет тревожно мечется по озеру. Продавщица почувствовала неловкость и начала обслуживать других покупателей у прилавка. Деметрио стоял, как каменное изваяние, держа коробку обеими руками.

Он закрыл дверь и сразу прошел в комнату, к столу. Осмотрел старый пейзаж, уже законченный: небо сомкнулось, все цветы на месте, домишко готов противопоставить зиме прочные стены и дымок, озерная гладь нигде не прерывается. В окно слышен металлический звук кошачьего мяуканья. Деметрио оставил купленную коробку на столе, осторожно положил законченный пейзаж в другую коробку и лег без обеда, следя краем глаза за распластанными возле кровати черными сапогами.

XIV

Узенькие листья, ароматный папирус. Небольшой треугольник зеленой крыши, скорее всего, самый свод. Берег с нисходящими скалами. Заросшие травой расселины. Серо-белая яростная стихия, рваная, над вершинами гор. То и дело пенная рябь на воде. Гроза уже близко.

Араукарии показывают изящные, едва проклюнувшиеся пальцы, немного дальше все желтое, островками, пока разрозненными — наверно, альстромерии. Серый с лиловым отливом озерный ковер слегка топорщится, вздувается и опадает в предгрозовом волнении. Горизонта не видно, только нечеткая поверхность воды, и все цвета непрерывно меняются.

Еще, похоже, просматривается легкий, неразветвленный силуэт, небольшая крона только наверху. Но Деметрио не помнил, чтобы в этом месте рос кедр.

XV

Коротышка не появлялся четыре дня. Официант, Деметрио и Негр о нем не говорили и от этого его отсутствие в углу, среди пустующих столов, становилось еще заметнее. Но в то утро они оказались не одни: в бар зашла позавтракать женщина средних лет, с унылым выражением лица. Сообщив, что только что отвела дочку в школу, она плюхнулась массивными ягодицами на вращающийся стул. Ее одежда производила странное впечатление: в такой не ходят за покупками и по домашним делам, но для официальных выходов она тоже не годилась. Поза посетительницы говорила о какой-то неловкости, которая читалось и в ее глазах. Они оба за ней наблюдали. Вдруг Деметрио с ужасом осознал, что она похожа на жену Негра, и опасливо покосился на напарника, как раз вовремя, чтобы заметить его вытаращенные глаза, хотя тот сразу же привычно подмигнул. Деметрио еще раз оглядел распластанные до края сиденья ягодицы и настоял на том, что сегодня он платит за двоих. Они быстро вышли из бара на жестокий холод.

Придешь в Бомбонеру[5] в воскресенье? Наши играют с «Циклоном», в этом году мы их били, как детей, побьем и в этот раз, вот увидишь. Не могу, Негр, прости, в воскресенье я занят, но ты не горюй, пойдем в следующий раз, обещаю. Ладно тебе, предатель, будешь еще говорить, что болеешь за «Боку»[6]. Честное слово, не могу, Негр. Будешь еще говорить, что болеешь за «Боку», слышь? Они оставили грузовик на стоянке среди других машин, сняли спецовки и попрощались. Деметрио смотрел, как Негр бежит по улице (сегодня не успею, пропади все пропадом, глянь, который час, да еще маршрутка то и дело опаздывает) с обычной своей неуклюжестью, казавшейся в нем трогательной и даже симпатичной. Когда Негр скрылся из виду, Деметрио не спеша пошел обратно по бесконечному краю гигантской ямы, которую они подкармливали каждое утро. Его заворожила хаотичная мозаика линялых оттенков, и в какой-то момент показалось, что они с ямой смотрят друг на друга и одновременно зевают.