Властелин рек - Виктор Александрович Иутин

с внешним миром, понял однажды, что ни молитвы, ни тяжкая работа послушника, ни молчание не дают ему душевного спокойствия. Он много думал об Анне, о внуках, о Белянке, к коей каждый день наведывался и подолгу стоял возле могилы. И чем дальше, тем сложнее становилось все это принять. И ни Бог, ни его самозаточение не спасали от этого. А когда он узнал, что литовский отряд вторгся в смоленские земли, он, не раздумывая, отправился к Паисию, упал перед ним на колени и сказал:

Огне, прости меня, недостойного послушника. Но не могу остаться в стороне, когда враг на землю вступил, где живет дочерь моя с детьми.

А Паисий кивал утвердительно, словно предвидел это.

— Ступай, сыне. Да хранил тебя Бог…

Архип горячо, с благодарностью поцеловал его крепкую узкую длань…

Взяв своего коня, Архип вмиг добрался до Дорогобужа, где стоял полк воеводы Ивана Бутурлина. Он подоспел к самому началу сражений…

…Вскоре оставаться в Троице-Болдинском монастыре стало нельзя — выяснилось, что кто-то из беженцев умер от чумы, и люд, страшась заразы, повалил прочь дальше, в глубь страны. Анна только-только начала приходить в себя. Найдя теплые одежды, замотав в них дочь и внуков, Архип отправился в уже родную для него Мещовскую обитель…

И вновь Архип гнал коня по заснеженной дороге, и первые ноябрьские морозы, грозившие вот-вот ударить, спешили следом за ними, едва не наступая на пятки…

На подворье Мещовского монастыря, когда Архип остановил взмыленного коня, Анна, еще бледная, с провалившимся в черные круги глазами, сойдя с дровней, тут же, шатаясь, побрела на погост. Архип кинулся следом и, придерживая дочь за руку, привел ее к могилам Людмилы и Белянки. Издали, сидя в дровнях, замотанные в одежу по самые глаза, Матвей и Васенька наблюдали, как их мать упала на колени перед двумя заснеженными могилами и, закрыв лицо руками, разрыдалась во весь голос. Архип с опущенной головой стоял рядом, мял шапку в руке…

Позже Архип, кланяясь игумену Паисию, молил его позволить Анне и детям остаться на время в монастыре, хотя бы до весны, рассказал ему о разорении их имения, о болезни дочери. об их нелегком пути. Паисий, кивая, отвечал:

Много люда прошло через нашу обитель минувшей осенью. Пусть дочь твоя и внуки останутся. Здесь они в безопасности.

— Благодарю тебя, отче, — падая перед игуменом на колени. произнес Архип.

А ты сам что делать намерен?

Архип поднял глаза и отвечал прямо, не вставая с колен:

— Воевода Иван Бутурлин, у коего я числюсь в ратных, велел мне возвращаться тотчас, когда устрою дочь и внуков… Людей ему не хватает… Надобно ехать… Утром отправлюсь… Благослови, отче…

Игумен Паисий вознес руку, перекрестил ею Архипа троекратно и молвил:

— Да благословит тебя Бог на ратный труд, сын мой. Буду молиться за тебя…

* * *

— Послы наши, государь, до последнего готовы терпеть пренебрежение со стороны короля Стефана, который перед ними не снимает шапки, не встает и не спрашивает о твоем здоровье. Они даже готовы, как ты и велел, терпеть укоризны, брань и побои, лишь бы добиться желаемого тобой мира…

Бояре и окольничие, сидящие по лавкам, государь и наследник, восседающие на своих почетных местах, пристально глядели на Щелкалова, склонившегося к стольцу с грамотами. Впервые, казалось, дьяк, докладывая царю и его ближней думе о посольских делах, робел — переминался с ноги на ногу, кряхтел, кашлял, силился придать голосу своему большей уверенности. Вероятно, дела действительно были плохи. А ведь недавно Щелкалов подвернулся под горячую руку — из-за очередных провалившихся переговоров с Баторием Иоанн выплеснул на него весь свой гнев: срывая голос и брызжа слюной, топая ногами, кричал, что ежели Щелкалов снова отправит на переговоры худых послов, то царь сживет Щелкалова со свету и не оставит никого в живых из его рода. Говорят, дьяк долго болел после того. Но, устрашая главу Посольского приказа, вряд ли можно было склонить упрямого Стефана к переговорам.

— Но тяжело добиться мира, когда другие желают войны! — читая, вскинул на Иоанна свой взгляд Щелкалов. — Послы наши сообщают, что в январе в Польше собрался сейм, где приняли литовские и польские паны решение увеличить поборы по всей стране, дабы король вновь великое войско собрал и шел на земли твои. Ян Замойский, ближайший советник короля, говорил перед всеми, что Стефан не оставит нам, московитам, важных ливонских гаваней и обещал нанести нам такой удар, чтобы у нас, мол, не только перья снова не выросли, но и плеч дабы у нас не было!

Нет в думной палате привычного гула возмущения и споров о том, как и что следует делать далее. Молчит и царь, потухшим взором глядя куда-то поверх седоватой головы Щелкалова. Польская и литовская знать, воодушевленная победами, готова обобрать своих крестьян и купцов еще больше, дабы собрать новое войско. А Иоанн помнил созванный им в начале зимы Земский собор, где собрал он всех служилых людей, дабы принять совместное решение о дальнейших действиях. Он как бы умывал руки от бедствий, что несло на его земли нашествие Батория, хотел разделить с народом бремя ответственности за то, что Россия готова была отказаться от всех захваченных в этой войне земель, дабы добиться мира. Земель, обильно политых русской кровью за прошедшие четверть века. Но им, служилым людям, коим война эта принесла только разорение, какое было дело до этих самых напрасных жертв? Иоанн тоже хорошо это понимал.

«Вся земля просит тебя, государь, заключи мир. Больше того, что есть, с наших сел не возьмешь, против сильного господаря сложно воевать, когда из-за опустошения наших вотчин не имеем, на чем воевать» — гласило решение собора, и Иоанн уже тогда понял, что проиграл окончательно, ибо в стране не осталось никого, кто был бы сторонником продолжения войны.

Первым тишину прервал седобородый Иван Мстиславский. Он поднялся с места, опираясь на посох, и молвил:

— Что говорить о мире? За минувшую зиму литовцы сожгли Холм, Старую Руссу, в окрестных деревнях множество людей посекли, иных забрали в полон. Шведы в Эстляндии берут одну крепость за другой… Ныне Великие Луки потеряны, и тем самым Баторий вбил железный клин в