Сигнал из космоса - Курт Занднер

Хочется закончить наш обзор характеристикой романа Генриха Гаузера “Мозг-гигант”. Здесь художник, используя метод фантастики как некое литературное увеличительное стекло, показывает, куда может зайти Америка Пентагона. Человеку, где-то в основе своей таящему гуманное начало, по мнению генералов, уже нельзя будет доверить управление Америкой будущего. Надо создать жестокий бесчувственный мозг, равный по своим возможностям совокупности интеллектов всех гениев, когда-либо живших на Земле. Этот “мозг” через автоматические устройства должен будет управлять всем организмом страны, и, конечно, военными силами. Тут уже ничего не будет зависеть от эмоций президента или его советников, которым, может быть, ничто человеческое не чуждо.

Безумная затея генералов Пентагона осуществляется. Где-то в горах создано беспримерное кибернетическое устройство — мозг с миллиардами искусственных электронных нейронов, соответствующих двадцати пяти тысячам умов выдающихся людей. Это страшное устройство впитывает информацию. Оно дает оптимальные “советы”, подсказывает даже, кого посадить диктатором в Южном Вьетнаме (какое ироническое предвидение!). Но “мозг” питают только антигуманными идеями. Самим создателям электронного чудовища становится страшно. Они пытаются привлечь настоящих ученых-гуманистов, чтобы “сгладить” ум своего “воспитанника”.

Случается так, что ученый-гуманист вынужден вступить в единоборство с электронным чудовищем. Оно не желает знать ничего гуманного, оно антигуманно в своей основе, как и те, кто его выдумал. Когда начинается борьба, мозг приступает к действиям. Первой его жертвой становится неугодный, слишком человечный президент США (роман написан до убийства Кеннеди!). Как видим, писатель в самой фантастической форме все же отражает реальные процессы, происходящие в американском обществе. История борьбы с электронным чудовищем, совершающим посредством подчиненных ему автоматических устройств возмутительные преступления против людей во всей стране, таково содержание романа.

Ученый находит остроумное средство победить чудовище. Оно перестает существовать. Но… Пентагон уже добивается выделения средств для постройки нового, еще более совершенного и неуязвимого “мозга-гиганта”. Как видим, дело тут не в электронике, а в антигуманном сознании тех людей, которые на самом деле претендуют на функции античеловеческого “мозга-гиганта” в Америке.

Не надо думать, что рассмотренные нами произведения немецких писателей отражают ту фантастику, которую преподносят немецкие издательства своим читателям. Увы, эти читатели буквально захлестнуты мутным потоком переводов американской фантастики, полной характерных черт американской литературы низкого пошиба: космические гангстеры, космические полицейские, космические погони… супермены галактик и блондинки с осиными талиями…

Но честные писатели и в Америке, и в Германской Демократической Республике, и в Федеративной Республике Германии, пользуясь приемами научной фантастики, выражают свое неприятие всего человеконенавистнического, что прививалось немецкому народу в течение многих десятилетий. Писатели — это совесть народа. Они верят в торжество разума. В этом они рядом с нами.

Александр Казанцев

***

Я пишу в полоске света шириной сантиметров десять. Уличный фонарь в большом больничном саду стоит, вероятно, недалеко от моего окна. Оно заделано решеткой и прикрывается на ночь металлическим жалюзи. Все в этом доме уже несколько обветшало, но администрация, по-видимому, очень экономно отпускает средства на ремонт. По счастливой случайности между подоконником и нижним краем покривившегося жалюзи остается щель шириной в ладонь. Через нее-то и проникает сюда луч света — единственное утешение во мраке моих ночей.

Лампу в палате гасят ровно в двадцать один час. В первые дни это обстоятельство доводило меня почти до бешенства, потому что в тихие часы перед полуночью мне всегда лучше всего удавалось работать, читать, размышлять. Больше того, мне кажется, что в последние месяцы я и жил-то по-настоящему только в ночную пору. Во всяком случае, в отношении жизни умственной это было именно так. Я вообще почти никогда не ложился раньше полуночи, а за последние недели, потраченные на обработку результатов моего открытия, только утренний рассвет клал, бывало, конец моей лихорадочной ночной работе. Это очень огорчало жену: она беспокоилась о моем здоровье. Кроме того, она боялась больших счетов за электричество.

Первое время в этой палате мне не оставалось ничего иного, как прислушиваться к стонам ветра среди голых деревьев сада и следить, как мелькают в полоске света тени ветвей. Было что-то зловещее, призрачное в этих отблесках, мелькавших на моей простыне; их зеленоватый оттенок вызывал мысли о тлене, могиле, погребении. Чем больше я в них всматривался, тем безысходное представлялось мое положение, и без того нелегкое; воспоминания о совершенных ошибках, о допущенных неосторожностях угнетали мой разум, как тягостный кошмар, грозили довести до отчаяния.

К счастью, я скоро понял, что если не перестану себя терзать, то к прежним ошибкам добавлю новую, и притом самую непростительную. Надо было отвлечься и вместе с тем доказать самому себе, что мозг функционирует нормально. С этой целью — по углу падения светового луча и приблизительной длине его отрезка до окна — я стал вычислять местонахождение фонаря и расстояние его от окна. При помощи школьных истин о свойствах треугольника задачу эту, конечно, решить было легко — такая математическая "проблема" соответствует уровню гимназиста-терцианца[1]. Как ни смешно это звучит, но я получил огромное удовлетворение от того, что решил ее в каких-нибудь пять минут, хотя от возраста гимназиста-терцианца отделяют меня, увы, уже добрых тридцать лет.

Расстояние от окна до фонаря, установил я, около двадцати пяти метров, и висит он на высоте… впрочем, сейчас это уже ни для кого не важно.

После того как я столь бесхитростным способом вернул себе душевное равновесие, рассеялись мои зловещие призраки и я оценил возможную реальную пользу этого луча света, падавшего на мою простыню между одеялом и подушкой. Ведь этот луч освещал хоть и слабовато, но все же практически достаточно целую площадку, сантиметров двадцать на тридцать. Стоило мне под одеялом повыше подтянуть колени, как создавался предохранительный заслон: освещенный участок простыни и мои руки становились невидимыми для того, кто стал бы наблюдать через "глазок" в двери. Читать мне, разумеется, не разрешили. Все записи и вычисления конфискованы, и, когда я подумаю, что с ними стало, остается скрежетать зубами в бессильной ярости.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});