Чудо в перьях (сборник) - Галина Артемьева

–  Ну-у, у тебя тут… ботанический сад! Ух, попрыгунья-стрекоза какая!

–  Маленькая для модели. Метр семьдесят. Но взяли за стиль и задор. Есть, да? Видно, да? Ничего не боится. Акробатка. Сейчас кувыркнется, смотри. В вечернем платье! А? Кто б еще смог? И в складках не запуталась. Легкая. Хохочет. Весна. Откуда это берется, куда девается? Ну, эта сильная, у этой надолго. В распыл не пойдет. Упрямая. На руках хочется носить, да?

–  Веселая… Ну, и кто у нее? Миллионер? Звезда спорта? Президент сверхдержавы?

–  Не понятно пока, что да как. Есть тут одна. Девушка Дина. Качок такой. Никого к ней не подпускает. Серьезно – морду может набить. Ревнивая. Но между ними ничего нет. Эта думает, что у нее просто верная подружка рядом. Она ж не знает, как эта подружка всех от нее отшивает. Она вся в тренировках, съемках, учебе. Тут мне жаловалась: «Вот ты меня на обложку снимаешь, а на самом деле я никому не нужна, ребята ко мне не подходят даже». Я ей: «Ты Дине своей скажи спасибо. Оглянись вокруг, глазки протри». Не разговаривает теперь со мной. Обида навек. А Дина ради нее жену свою, можно сказать, с которой три года прожила, которой с иглы соскочить помогла, бросила. Ушла, прямо скажем, в никуда, тут ведь неизвестно даже, отломится еще или нет. Любовь…

–  А давай я этой Дине в рыло, а? Какую себе присмотрела!

–  После, после. Все в твоих руках, как говорится. Только рылобитием тут вряд ли поможешь. Тут надо как-то по-умному. Может, наоборот, Динину бдительность усыпить, за ней самой ухаживать начать. Будешь такой конкретный Динин ухажер-дурачок, который ни о чем не догадывается, просто любит сильных тетенек. Сердце-то у нее все-таки женское. Расслабится. Ну, ты и сманеврируешь. Если только время будет возиться со всем этим.

–  Да, тут не сериал, у меня счет на минуты идет. Я с удочкой часами у речки сидеть не могу и думать, на какую наживку золотая рыбка клюнет, – это только пять минут помечтать есть, когда под душем стоишь или зубы перед сном чистишь…

–  А ты чистишь? Молоток! А я сразу – бамс – и вырубился. Вообще-то надо зубы беречь, это капитал. Кстати, глянь, глянь, какие беленькие зубки и черненькие глазки. Это я ее из Алма-Аты вытащил. Она там бухгалтером была. Представляешь – бухгалтер! Ее там каланчой дразнили. Сутулая вся ходила, стеснялась роста. Сейчас – смотри. Цветок какой! Долго здесь не засидится. Самый модный тип внешности.

–  А я чего-то никак привыкнуть не могу. Не готов. Хотя что-то явно есть. Ого! А это чего? Парень или девка? Лысое чего-то идет, ноги кривые, кулаки мозолистые.

–  Девка.

–  Да ладно!

–  Девка, точно тебе говорю. Альтернативная модель.

–  Тьфу ты! Вот бы Дине той к этой, так сказать, девке и подкатиться. Были бы чудная пара.

–  Как же, как же. У этой лысой потрясающий мужик. Как приклеенный за ней ходит. Она ему грубит, ему в кайф. Парадоксы личной жизни. Я ж тебе говорю: переключайся на экзотику.

–  Не, чего-то пока не созрел.

–  А вот – лохматенькая пошла. Не нравится? Клевенькая. Только безвольная сильно. С каждым может, и, знаешь, ляжешь с ней, а она: «Ой, не дави, мне тут больно». А в самый такой момент пропоет: «Ну, ты все или нет, а то я устала». Как-то после повторять не тянет. А так – замечательный кадр. Готовит здорово. Всех кормит, сама не ест, растолстеть боится, так хоть посмотреть, как другие едят, любит…

–  Чего-то я от них устал. Много слишком.

–  Ну вот, здрасьте. А столько было задумано. А мне тут еще сидеть и сидеть. До самых призов.

–  Ладно, сиди, ты привычный. Потом доскажешь, кто тут у вас победил. У меня самолет в девять, не проспать бы.

–  Ну, давай. Привет Шведрии. Позвони, как вернешься, чего-нибудь организуем.

Высокий, статный мужчина поднялся во весь рост в темноте следящего за подиумом зала и, не пригибаясь, не спеша, направился к выходу. Сидевшая по соседству девчонка даже не пикнула, когда он наступил ей на ногу. У нее только что сорвался грандиозный план знакомства с тем, кто сейчас равнодушно покидал шикарное представление. Сидели, обсуждали вешалок, явно искал себе кого-то. И вдруг – хоп-хоп – встал и ушел. Так делает только тот, кто все может. Тут чутье ее не подвело. Не надо было только телиться, до окончания показа ждать. Это ничего, что у нее метр шестьдесят пять и в модели ей не прорваться. Она все равно станет звездой покруче их всех. Главное – действовать. И не размениваться на мелочи. Сейчас главное сообразить – остаться ли с этим, фотографом, – он всех знает, от него будет прок, или бежать за тем, непонятным, но явно с большими возможностями. Да что тут думать! За ним! Этот-то никуда не денется, до конца будет сидеть.

На ходу, спотыкаясь о чужие ноги (навыков величественного безразличия пока не было), она успела как можно выше подтянуть резинку мужских трусов, чтобы над поясом невзрачных джинсов виднелась гордая надпись «Келвин Кляйн». Трусы – ее последний трофей на поле битвы с обстоятельствами жизни были добыты в шкафу одного придурка, решившего шумно и весело попраздновать свой день рождения…

Трусы, как ожидалось, и сразили пресыщенного богача.

–  Извините, я вижу, вы покинули наше представление до его окончания. Я корреспондент журнала «Мир женщины». Мы – одни из организаторов этого конкурса. Позвольте задать вам несколько вопросов.

–  Ну давай, чудо в перьях, спрашивай. (А глазки-то у нее – ничего, живенькие, и зубки – беленькие, и активная какая, быстрая, не скучная. Не то что эти, из Андрюхиного черно-белого кино.) – Валяй, задавай свои вопросы.

Чудо в перьях

А чего людей бояться? Большие, но медленные. Крыльев для улететь в случае чего – нету. Прыгают грузно и низко. В высоту тяжелыми предметами бросаются лениво – вечный недолет. Бездарны по части сочувствия и понимания чужих мыслей и флюидов.

Некоторые даже готовы к дружбе и сотрудничеству. В смысле: едой, бывает, делятся. И даже радуются чужой радости. Коварны по-настоящему, профессионально, редко бывают, только по пьяни или по большой любви. Короче, приспособиться можно. Так старшие учили. И оказалось, что так и есть. Главное – дистанцироваться. Не принимать всерьез их беды и чаяния, в душу не пускать, не задруживаться. Типа: не верь, не бойся, не проси, а когда сами предложат и сами все дадут, подумай хорошенько, прежде чем брать и какаться на лету от счастья. Вдумайся просто: оно тебе надо? С чегой-то вдруг сами предлагают и все дают? Может, не стоит и подлетать? Может, они от зависти? Тебе крылья даны, а им – голые лопатки без перьев, что они могут? Зато ты у них с ладони клюешь. Когда они предлагают.

Может, ну их совсем?

Может, и так. Однако есть еще такая штука – фатум. Она же рок. Она же судьба. И рок этот катится сам по себе, куда хочет. Надо – не надо. И мудрость предков бессильна. Это судьба распоряжается, какая трепетная птица будет без затей заглатывать, давясь, у помойки остатки человечьей жракалки и взлетать в случае чего на высокую тополиную ветку к сытым и довольным детям, а какая начнет искать выходы в иную реальность и завязывать на свою голову противоестественные контакты. Когда речь идет о судьбе, жаловаться облакам, выклевывать перья на груди и каркать до хрипоты – полная бессмыслица. Живи себе по-своему и радуйся, чему получается.

Она была ворона. Она любила экстрим и риск. Она видела мир с высоты. Ей нравилось жить. Ей было дано знать все про всех без слов и чтения мыслей. Ее влекли живые существа, непохожие на родных и близких.

Юность ее прошла в компании недомашних людей. Среди людей тоже есть такие. Не-вписывающиеся. Без места прописки. Их то есть как бы и нет. И при этом они вполне есть, и живут, как положено: хотят есть и спать, мерзнут на холоде, потеют, если жарко или когда больны, отправляют естественные потребности вплоть до секса, опасаются, сбиваются в стаи, чтобы выжить. Заводят друзей среди птиц, зверей и насекомых.

Тем летом несколько баклажанного цвета людей заселились за большой скамейкой на Петровском бульваре. Они там хорошо обжились, как вожди на дачах: скамейка под себя дождь не пропускала, спать сухо. Менты не лезли – им чего, из-под каждой лавки дерьмо выгребать? Им за это деньги не платят. Бутылки по всему бульвару: молодежь хорошо гуляет веснами. Денежкой одаривают не скупо, не замозолились еще юные души бытовыми склоками. Травка зеленеет. Деревья шебуршат листьями. Птицы выкрикивают что-то в адрес неба, слова разбираешь, если нутро окропить удается. И никому, главное, ничего не должен. И сердце открыто для нормальных справедливых отношений.

А ворона как раз незадолго до этого родилась, научилась летать и сугубо интересовалась мироустройством, решая, кем быть. Люди влекли ее неприличием своей конституции, постоянством местопребывания, звуками голосов и еще чем-то необъяснимым. Может быть, подобное влечение было ее генетическим пороком, кто знает.

Так что они подружились. И довольно быстро. Подскамейные люди немедленно заметили стремящуюся к одомашниванию черноокую птицу и обрадовались. Торопливо стали делиться хлебом насущным. Рядом с домашним животным они казались себе более настоящими, не так безнадежно замкнутыми в своем изгнании.