Четыре года падал снег - Галина Полынская

Весьма сильно пошатываясь, Сергей подошел к дрожащей супруге, поцеловал ей руку, хотел что-то сказать, но, натолкнувшись на взгляд недобро горящих глаз, отшатнулся, что-то неразборчиво пробормотал и поспешил вернулся к остальным.

– Ах, господа, господа, – князь Михаил развалился в кресле, вытягивая ноги, – погода нынче сущая дрянь!

– А я слыхал, будто юный цесаревич давеча уши себе отморозил, и император решил кораблями да взрывами тучи разогнать, – сказал Самородов. – Может, и весна начнется.

– От взрывов весны не будет, – возразил Белоголовцев, – она начнется, когда ей время придет.

– Так может этого еще лет десять не случится, – вмешался Голодев, – сил уж нет никаких.

– Сергей, идите сюда! – махнул рукой фон Штофф.

Голодев приблизился к окну, где на мраморном подоконнике в резных горшках цвели растения розовыми цветами.

– Друг мой, – Карл поправил воротник рубашки Голодева, – я разговаривал с де Ариньяком, упросил его дать вам отыграться.

– Что? – вытянулось лицо Сергея. – Отыграться? Да я же…

– Нет, нет, – поспешно прервал его Карл, – вы не сами будете, за вас может кто-то играть, надо просто найти достойного де Ариньяку соперника.

– Где же я найду такого? Маркиз прекрасный игрок…

– Если мы сможем доказать, что он жульничает, ему конец, – тихо произнес фон Штофф. – Очень многие будут счастливы съесть его живьем, маркизу столькие должны.

– А если не жульничает? – Сергей смотрел в окна, где средь бесконечно летящего снега зажигались тусклые пятна фонарей. – Если играет честно?

– Тогда мы найдем того, кто умеет жульничать! – в сердцах отрезал Карл. – Милейший друг, ваше равнодушие и опущенные руки не делают вам чести! Я за вас хлопочу но, в конце концов, это ж не я проиграл корабль! О чем вы вообще думали, когда садились с ним за стол?

– Я был в дурном расположении духа, – мрачно ответил Сергей, – а кроме карт не было более никаких развлечений.

– Прекрасно развлеклись, не спорю! Странно, что ограничились кораблем, а не спустили все имение!

Карл пригладил жесткие рыжеватые волосы, этот жест всегда означал досаду, и посмотрел на Сергея. Высокий, стройный Голодев всегда был натурой излишне романтичной и чувствительной. Волей-неволей, Карл вспомнил юного Сергея, каким он был безрассудным и горячим. Потомок одного из старейших родов, среди девиц он неизменно имел большой успех. Карл же никогда не мог похвастаться выдающейся внешностью, но одиночеством не страдал благодаря веселому характеру и доброму нраву.

Друзьями они были неразлучными, женились почти одновременно и планы на будущее имели приогромнейшие. Через год супруга Карла скончалась от болезни, завезенной на Инфанту с какой-то провинциальной планеты. Карл так больше и не женился, тем более, перед глазами постоянно маячил образец семейства Голодевых. Красивые серые глаза Сергея, некогда горевшие веселым огнем, давно погасли, в каштановых кудрях засеребрилась седина, а великолепную стать портили ссутулившиеся плечи…

Карл вздохнул, подозвал официанта и взял с подноса два бокала шампанского.

– За вас, мой друг, – сказал он, протягивая Сергею один.

– Благодарю.

В салоне произошло какое-то оживление. Сергей, оторвался от созерцания снега и посмотрел в зал. В салон входил Хрустальницкий под руку с невероятной особой. Высокая, стройная, она была затянута в облегающее платье из золотой чешуи, а ее пепельные волосы, в отличие от пышных причесок дам, свободно сыпались по плечам и спине. Тонкие смуглые черты лица красавицы были довольно надменны, а черные глаза смотрели холодно и равнодушно.

– Вот так да! – прошептал фон Штофф. – В жизни не видел, чтобы женщина так одевалась!

– Да уж…

Вокруг Хрустальницкого и его спутницы мигом собралась толпа. Виолант Хрустальницкий всегда был отвратителен Голодеву, да и фон Штофф не питал к нему особой симпатии, считая его выскочкой и графоманом. Соломенные кудри Виоланта, в «творческом беспорядке» разбросанные по плечам, создавали впечатление общей неряшливости, да и характер поэт имел гадкий, каких поискать.

– Стихи, ждем стихов! – воскликнула графиня Чернышева, и все принялись рассаживаться в кресла, образовывая круг.

Подчеркнуто заботливо Виолант усадил свою даму, вернулся в центр и встал в свою излюбленную позу. Фон Штофф с Голодевым остались у окна, не имея особого желания слушать произведения Хрустальницкого. Сергей вообще не имел желания находиться здесь, ему почему-то хотелось выйти под ночной снегопад, одному ходить по саду среди крепко спящих деревьев и смотреть, как слетаются на тусклый свет фонарей белые снежные мотыльки…

– … моя душа разбита беспощадно,О, право, ладно, мне – прощай, не говорите!Останьтесь здесь, иль прочь идите,Но только не молчите, не молчите…

Доносился до Сергея высокий резкий голос Хрустальницкого. Голодев пытался вслушаться в строфы, но мысли упорно разбегались в разные стороны. В ярком свете ламп Хрустальницкий казался почти прозрачным, голубые водянистые навыкате глаза хищно глядели на затаившее дыхание общество, и Голодеву вдруг сделалось неимоверно душно. Салон расплывался, Сергей пошатнулся, хватаясь за подоконник, едва не задев цветы.

– Что с вами? – всполошился фон Штофф. – Никак дурно?

– Да, что-то плоховато…

Карл пододвинул Сергею кресло.

– Что-то вы побледнели, милейший друг, – разволновался Карл, – может, подать вам чего-нибудь?

– Нет, не надо.

Сергей потер пальцами виски. Общество аплодировало Хрустальницкому, он кланялся.

– Как прекрасно, как нежно и романтично! – звучали возгласы дам.

– Хорошо, что нет Милетова, – усмехнулся фон Штофф, – иначе еще та романтика начнется! Друг мой, вам получше?

Через полчаса Милетов подоспел. На этот раз он пожаловал без девицы, но всё с тем же другом. На этот раз друг был трезв и хмур, а Милетов пьян и зол, явно пребывая не в духе, а это означало, что неприятности будут у всех.

– Вечер добрый, господа! – выкрикнул Милетов, и Хрустальницкого всего передернуло от звука его голоса. Не оборачиваясь, поэт прошествовал к своей даме и присел рядом. Воцарилась тишина.

– Анастасия Николаевна, а не сыграете ли вы нам? – поспешно сказала графина Чернышева, почувствовав грядущую грозу. – Алексей, присаживайтесь с другом, что же вы стоите?

Милетов слегка склонил голову и уселся неподалеку от Хрустальницкого, не отводя взгляда от его дамы. В красивых, ярких карих глазах Алексея полыхал многозначительный огонь. Анастасия Николаевна принялась музицировать.

– Мне очень хочется на воздух… – произнес Сергей, ни к кому не обращаясь.

Милетов продержался молча пару музыкальных пьес, а потом все-таки полез к Хрустальницкому, он никогда не упускал удобного случая вывести из себя придворного поэта.

– Что, дружок, стишки-то вы уже почитывали? – спросил он, разглядывая свои сверкающие сапоги.

– Попросил бы к моим стихотворениям слово «стишки» не применять! – среди множества недостатков Виоланта был еще и тот, что вскипал он моментально.

– Отчего ж не применять? – притворно удивился Алексей. – Стишки они и есть стишки. Может, еще чего-нибудь зачтете? Что-нибудь эдакое, а? – Он обольстительно улыбнулся и, приподняв одну бровь, подмигнул даме поэта, а ледяная красавица вдруг растаяла и улыбнулась в ответ.

– Мерзавец! – взвизгнул Виолант. На его бледных впалых щеках вспыхнули красные пятна. – Как ты смеешь?!

– У, драгоценнейший мой, вам с такими нервами на курортах в грязях плавать надо! – рассмеялся Милетов.

– Это вы всю жизнь в грязях плаваете, а мне это не грозит! Хам! Босяк! Где мундирчик-то покупал? На базаре-с?

– А вот это он зря сказал, ох и зря… – вздохнул фон Штофф.

Насчет мундира и офицерского чина, у Милетова был особый пункт – это было свято, как царская корона.

– Пис-с-сака! – процедил Алексей. Стащив с руки белую перчатку, он швырнул ее в лицо Виоланту. Сергей Голодев вскочил с кресла и бросился к выходу.

Глава четвертая: Ударьте кулаком по столу!

Снежный ветер вцепился в лицо Голодеву крошечными острыми коготками, он с наслаждением вдохнул свежий морозный воздух и направился к парковой аллее. Лет пять назад, когда была осень, он прогуливался в парке Чернышевых и пытался писать стихи, глядя, как с вековых ветвей сыпется золото. Теперь повсюду царствовал снег… В свете фонарей он искрился оранжевыми огоньками, а там, среди обледеневших деревьев, становился нежно-голубым, потом синим и черным, как ночное небо.

Сергей медленно шел по расчищенной аллее, слушая, как поскрипывает под ногами свежевыпавший снег. Деревья над его головой тянули свои лапы к невидимому небу и где-то там, меж ветвей, прятались зеленоватые фосфорицирующие лучи Ночного Солнца – тусклого и таинственного, как все, что живет по ночам. Сергей остановился, слушая тишину. Она была такой спокойной, такой мудрой, что Голодеву стало вдруг невыносимо страшно от этой тишины. Он чувствовал себя таким ничтожным, уставшим, не имеющим никакого отношения к этому покою и мудрости…