Мы стали другими - Вениамин Александрович Каверин

даже странно слышать громкую речь. Мы не думали о смерти — чорт с ней! Мы ели консервы на ходу и пили спирт — глоток в награду за километр — и кровь стучала в виски. Мы сняли ватники, шли в одних свитерах — и пот на наших спинах замерзал, превращаясь в иней.

Впереди было самое трудное. Впереди было то, о чем лучше было не думать. Тут Панин остановил меня.

Три года он провел в лагерях за такие дела, о которых лучше было не вспоминать теперь, когда он был награжден двумя орденами. У него было широкое, квадратное лицо, грубый голос, мускулистые и сильные плечи. Он остановил меня и молча снял заплечный мешок. Он вынул из него другой мешок, маленький, прорезиненный — тот, в котором лежали документы и фото, и протянул его мне.

— На всякий случай, — сказал он, — если я не дойду.

И я страшно закричал на него.

Я закричал на него, хотя в рейде говорят шопотом, хотя мы были в двух шагах от того места, о котором пока лучше было не думать. Я сказал, что убью его, и он посмотрел на меня, чуть подняв тяжелые веки. Он был в отчаянии, но я кричал на него, я бросил ему в лицо мешок с документами, и он заплакал и сказал, что дойдет.

Лощина нервов — вот как называлось то место, которое мы должны пройти на обратном пути. Так назвала это место война. Пять километров мы должны были пройти по тропе, которая просматривалась противником во всю длину вдоль крутых продолговатых сопок. У нас не было сил, чтобы обойти ее. Дождь погнал нас на эту тропу.

Я сказал — у нас не было сил. Но силы явились, когда мы упали на землю и поползли по этой тропе. Было раннее утро или день, или вечер. Был дождь. Немцы могли убить нас просто камнями. Но они открыли огонь.

Мы прошли — они поздно заметили нас. Отстреливаясь, мы поднялись на середине тропы, Панин убил пулеметчика, и мы побежали. Я услышал крик и сам закричал, не помню, от бешенства или от обиды. Еще тридцать, двадцать, десять шагов. Вася упал. Я поднял его, он был ранен. Он бился на земле, когда я поднимал его… Немцы не преследовали нас, до базы осталось не больше трех километров. Мы прошли. Но Вася снова лег, когда мы прошли, и я понял, что он больше не встанет. Мы положили его на плащ-палатку и понесли, но дождь в одну минуту наполнил ее, и вместе с Васей мы потащили много дождя, тяжелого дождя, который попрежнему шел рядом с нами. Он отставал от нас и снова шел по пятам, ровный дождь с однообразным шумом. Я приказал Панину итти вперед, а сам остался с Васей.

Я устроил его под каменным выступом, чтобы он отдохнул от дождя. Очень трудно было сидеть рядом с ним, не спать и видеть, как он замерзает.

Он простился со мной, и я обещал ему, когда наши возьмут П., найти его мать и передать ей его часы и привет. Он сказал:

— Хорошо, что не там.

Он был рад, что умирает в своей стране, а не в стране туманной Похьелы. Мы пожали руки и простились, как друзья, как разведчики перед долгой разлукой.

Он умер, а через час меня подобрали — Панин добрался до базы. Дождь перестал. Проглянуло солнце.

Нужно было спешить, и, полумертвый, полусонный, я доложил начальнику разведки о результатах нашего рейда. Мы ничего не сделали — только донесли до своих правду, которую мы узнали. Десант морской пехоты на А. — его бы не было, если бы мы не донесли ее до своих. Налет на автобазу в Т. — кто знает, быть может, командование не решилось на него, если бы борьба с большим дождем не кончилась нашей победой. На прошлой неделе транспорт с фашистскими солдатами пошел ко дну вблизи одного из норвежских фиордов — он бы дошел, если бы мы не дошли.

Это простая история о том, как в конце концов проходит даже самый большой дождь на земле.

Рассказ четвертый

Мы добрые ребята — пятнадцать добрых ребят из разведотряда. Мы ищем правду в лесу и в горах, везде, куда нас пошлет начальник штаба. Я стал искать ее, когда мне было шестнадцать лет. Тогда я был в Финляндии, на работе. Один человек, по фамилии Ахонен, выдал меня. Он донес на меня, и четыре года я просидел в тюрьме. Это было однообразно. Иногда я думал об Ахонене. Мне хотелось, чтобы он был жив и здоров. Мне хотелось самому убить его — немного поговорить и убить. Когда-то он был моим другом, и я подарил ему часы с надписью: «Муисто» — на память. Потом меня обменяли, и я вернулся домой.

Потом началась война и было то, о чем я уже рассказал вам, и еще многое, о чем я когда-нибудь расскажу.

Но вот — это было совсем недавно, в июле, — мне было приказано на два месяца отправиться в глубокий тыл противника, чтобы выполнить одно задание, о котором я, конечно, пока не могу говорить. Мне дали два месяца, потому что это было очень интересное задание, интересная работа. Но пока о ней, конечно, нельзя говорить.

Я взял только трех человек — радиста, подрывника и еще одного парня, который лучше всех в отряде умел снимать часовых. Мы шли трое суток и на шестьдесят километров обогнули передний край. Это было проклятое место: два озера, между ними тропинка, и все открыто, и по берегу ходят туда и назад