Глядя на море - Франсуаза Бурден

скользившие между паромами. От этой картины невозможно было оторвать глаз, она его не утомляла, а, наоборот, успокаивала и каждое утро приносила немного надежды, независимо от погоды. Особенно хороши были грозовые дни, когда море выплевывало громадные брызги пены на берег у подножия холма. Из-за большого расстояния крики чаек совсем не были слышны, но зато свист ветра был так силен, что доходил до самой вершины утеса.

— Папа, ты здесь? Папа!

На террасе показалась запыхавшаяся Анжелика.

— В твое «орлиное гнездо» не так уж легко забраться, — проворчала она.

В отличие от Тесс она не опасалась побеспокоить его и не обращалась с ним как с больным.

— У тебя что, сегодня утром нет занятий, дорогая?

Он позволил себя поцеловать, отметив, что от нее приятно пахнет. Вместо ответа она взяла его за руку и повела в дом.

— Я слишком замерзла, чтобы оставаться здесь и любоваться, как туристы, — заявила она решительным тоном. — Кстати, я принесла круассаны, сейчас ты их поешь.

Забавляясь, он чуть было не возразил, что вовсе не объявлял голодовку. В кухне Матье приготовил две чашки эспрессо с помощью кофеварки, которая была здесь единственным предметом роскоши. Остальная обстановка кухни ограничивалось столом и двумя скамейками светлого дерева.

— У тебя же здесь столько свободного времени, почему ты не устроишься по-человечески? — спросила дочь.

— Я думал об этом, но в глубине души мне этого вовсе не хочется, мне ничего не хочется, я тебе уже пытался объяснить.

— Сделай усилие.

— Анж! Если ты явилась сюда, чтобы…

— Прости, папа. Но видеть тебя таким… Это сильнее меня, я не могу сдержаться.

— Все будет хорошо, если меня оставят в покое.

— Ты не хочешь, чтобы я тебя навещала?

Он едва удержался, чтобы не кивнуть, но сдержался, заметив, до чего она встревожена. Ведь они так надолго были разлучены, встречаясь лишь изредка, пока она жила с матерью, и вот теперь она приехала в Гавр, чтобы поближе узнать его, лучше познакомиться с его образом жизни. В ее глазах он был необыкновенным, потрясающим, несгибаемым и монолитным, как скала, а тут получилось, что вот уже несколько недель перед ней был человек с потерянным взглядом, обессиленный, равнодушный. Он подумал об этом и ощутил тихое раздражение.

— Знаешь, в жизни бывают моменты, когда необходимо перезагрузиться, обнулить счетчики, — объяснил он спокойным тоном.

— Ты просто переработал!

— Возможно.

— Но ты добился своего.

— Чего именно?

— Ну… как чего? Ты ведь получил, что хотел, разве нет?

— Я не помню уже, чего бы я так хотел.

— Ой, вот этого только не надо…

Она достала из пакетика, уже покрытого жирными пятнами, круассаны.

— Мама всегда говорила, что ты из породы бойцов. Воин!

— Мило с ее стороны, конечно, но вояка устал.

Сдвинув брови, она посмотрела на него без снисхождения.

— Слишком легко.

— Напротив, слишком трудно. Я привык во всем рассчитывать на себя, и вдруг этот самый «я» опал, как старый носок. До сих пор я считал, что выражение «Я больше не могу» — обычная констатация факта, без всяких последствий, то есть что речь идет о простой паузе, небольшом перерыве. Ничего подобного. Отныне я отлично вижу ту конкретную каплю, которая заставляет чашу перелиться через край. Моя чаша наполнена до краев, и невозможно ничего придумать, чтобы это было иначе, как бы я ни желал. Впрочем, самого желания тоже больше нет. И, уж можешь мне поверить, меньше всего на свете я желал бы тебя разочаровать.

Анжелика посмотрела на него несколько секунд, потом молча склонила голову. Матье опечалился за нее, но обманывать дочь не хотел. Ведь он не знал, сколько в среднем может продлиться депрессия, ему не было интересно даже выяснять это в интернете. Что бы он там ни прочитал, это не изменило бы его состояния. А между тем сама эта досада уже вселила в него немного надежды. Он сердился, почти проклинал себя за то, что больше не узнавал себя, за то, что испытывал отвратительное ощущение, будто его голова и тело принадлежат совершенно другому человеку.

— Ну почему ты не хочешь посоветоваться с доктором, хотя бы просто с врачом общей практики?

— Не хватало мне еще начать пичкать себя таблетками, я и так аморфный, как амеба.

— Значит, собираешься отсиживаться здесь в одиночестве?

— Я не в одиночестве. И твое присутствие тому пример.

— С тобой просто невозможно разговаривать!

Она явно собиралась вывести его из себя, однако он выдержал ее взгляд, не моргнув. У него возникла твердая уверенность, что он непременно должен избегать контактов с кем бы то ни было, в том числе и с дочерью, как бы он ее ни любил.

— Ты так ничего и не съел, — заметила девушка примирительным тоном.

Он и правда лишь отгрыз кончик круассана, а остальное раскрошил.

— Прогуляюсь немного, тогда, возможно, аппетит появится, — произнес он.

Для того чтобы немного ее поддержать, он откусил еще кусочек, с трудом проглотил и сказал, чтобы она пошла вперед, захватив кофе, а он ее догонит. Матье вовсе не хотелось ее выпроваживать, но ему отчего-то было гораздо лучше одному. За время, пока он надевал куртку, Анжелика успела сообразить, что ей стоит уйти.

* * *

На улице Фоша толпились пешеходы, подняв воротники от ветра. В Гавре стало привычным постоянно от него защищаться. Суровый ветер, дующий с моря, нигде так вольготно не бродил, как по широким прямоугольным улицам, реконструированным в послевоенное время Огюстом Перре[2]. В верхней части улицы, недалеко от здания мэрии, тянулась длинная, ярко освещенная витрина магазина Матье. Там красовались разного рода новинки, бестселлеры, все, что было на пике моды, «самое читаемое», остроумно названное французами «прихотями сердца», иначе говоря, вкуса и настроения, часто снабженное комментариями на отдельном декоративном кусочке из кожи. Дизайнер украсил витрину и продуманно разбросанными повсюду мелочами: ручками, резаками для бумаги, чернильницами, закладками. Композицию дополняли стильные плакаты модных карикатуристов. На протяжении всего дня прохожие невольно останавливались, заглядывались на эту роскошную витрину и чаще всего, соблазнившись