Охота - Анри Труайя

Здесь ворота были распахнуты, я решился войти и оказался посреди мощеного двора, в глубине которого высилось красивое трехэтажное здание со сводчатыми окнами, задернутыми изнутри светлыми шелковыми занавесями. Парадный подъезд представлял собою высокое — в восемь ступеней — крыльцо с навесом в виде маркизы из орнаментированного стекла. На том крыле строения, что протянулось налево от входа, я заметил скромную табличку, извещавшую о том, что в полуподвале можно найти консьержа.

Однако консьержа я не стал тревожить. Не осмелился. И удалился с неприятным ощущением, какое испытывает, должно быть, начинающий грабитель, впервые отправившись посмотреть на место своего будущего преступления. Итак, здесь, сколотив состояние, окопался человек, которого я намерен убить…

Довольно еще долго я прохаживался по тротуару у входа в сию неприступную крепость. Все было заперто. Никто не входил. Никто не выходил. Здание помещалось на углу авеню для господ с нищенской, на первый взгляд, улочкой под названием «проезд Двенадцати Домов»[9].

В непосредственной близости, просто-таки в двух шагах от изящных фонтанов круглой площади близ Елисейских Полей, я открыл квартал, где ютились, вероятно, рабочие, конюхи и прочие мужланы, равно как и просто нищие попрошайки бок о бок с козьими пастухами… И он, этот квартал, этот, по существу, обычный проулочек, составлял такой разительный контраст с чванливой, выставленной напоказ роскошью соседних жилищ, что мне стало даже как-то стыдно за тех, кто выбрал это место, чтобы воздвигнуть здесь символы своего богатства и своего положения в обществе.

Повернувшись спиной к особняку Жоржа дʼАнтеса, я стал подниматься вверх по авеню Монтеня, не слишком хорошо понимая, куда ведет меня нетерпение. И таким образом добрался до злачного местечка, о котором рассказывал как-то Даниэль де Рош: танцевальный зал «Мабилль». Увеселительное это заведение находилось совсем неподалеку от особняка Жоржа дʼАнтеса — вероятно, тут можно будет получить хоть какую-то информацию о нем, подумал я. Спокойно вошел — никому и в голову не пришло спросить, зачем мне, миновал сад, миновал большой парадный зал с пока еще не накрытыми столами. Было еще слишком рано для начала празднества, однако сотни шарообразных стеклянных колпаков уже светились газовым светом среди искусственных пальм, коими был обильно украшен зал. Стены были обиты красным дамастом. Повсюду виделись зеркала и цветы. Несколько официантов в белых передниках поверх черных костюмов суетились у буфета. На оркестровой эстраде лениво рассаживались музыканты, спорили о чем-то между собой, жевали бутерброды. С полдюжины проституток прогуливались в ожидании клиентов. Одна из них — ярко накрашенная, самого возбуждающего, как ей, видимо, казалось, облика — двинулась ко мне, уперев руки в бедра. Взгляд у нее был зазывный:

— Месье угодно?

Какой хриплый у нее голос…

— Нет… нет… — забормотал я. — Ничего не нужно, я просто так зашел, из любопытства…

— Ну и раз уж зашли, так распахните глазенки-то пошире!.. Тут отлично, а?.. Вы иностранец?

— Да.

— И откуда же такой сладкий?

— Из России.

— Так я и думала — по акценту. У нас тут бывает много русских. Очень, очень милые мужчинки. Ценят французскую веселость. Хотите столик заказать?

— Нет… нет, мне пора уходить…

Но внезапно я передумал и, преодолев робость, спросил:

— А вы знаете тех, кто часто приходит сюда потанцевать?

— Кому же знать-то!

— И что, те, кто в этом квартале живет, тоже приходят?

— Случается… Так, среди других…

— Думаю, вам известен живущий по соседству некий барон Жорж де Геккерен дʼАнтес…

— Не скрою, наслышана…

— А вот он — приходит сюда на балы?

Она расхохоталась прямо мне в лицо:

— Ой, насмешили! Да вы что? Он же знатный, богатый… Уж скорее вы его встретите в Тюильри, или там… в Сенате, или даже в Имперском Клубе… Да, там!

— А где этот Имперский Клуб?

— Господи, вот уж чего знать не знаю, да и зачем бы? Дорогой мой русский господин, в Париже есть множество других прекрасных мест. А у меня вот есть еще целый час свободного времени перед началом. Пошли-ка лучше ко мне — это тут рядом!

Девушка взяла меня за руку. Ее ярко-красные, в жирном слое помады губы шевелились близко к моему лицу, мне показалось, что отказать ей было бы невежливо… Нет, конечно же, ни одна женщина не заслуживает подобного обращения! Впрочем, она и не страшная вовсе: брюнетка, черноглазая, душистая кожа, пухлый рот… А она уже шептала мне на ухо:

— Ты такой милашка, похож на мальчика-с-пальчика, которого завели в темный лес… или на ангела, запутавшегося в своих крыльях… Ну, давай, давай, смелее… Меня зовут Аделина, можно — Адель…

И я тут же вспомнил стихотворение Пушкина, посвященное девочке-подростку, которая носила это имя:

Играй, Адель,Не знай печали.Хариты, ЛельТебя венчалиИ колыбельТвою качали.Твоя веснаТиха, ясна:Для наслажденьяТы рождена.Час упоеньяЛови, лови!Младые летаОтдай любви…[10]

Ах, какое совпадение, какое совпадение!.. Я не смог отказаться — я пошел за нею. На улице она меня поторопила:

— Надо все сделать по-быстрому! Сейчас возьмем гроб с музыкой!

Что еще за гроб? Выражение меня озадачило. Видя это, моя спутница захихикала:

— Держите меня, он не понял! Ах ты, мой голубчик! Фиакр! А ты что подумал? Ох, сразу видно, что ты не из нашего прихода!

Наемные экипажи стояли у входа в танцевальное заведение. Мы с Аделью взяли тот «гроб с музыкой», что стоял первым в ряду. Пряный аромат, распространявшийся от моей спутницы, заполнил весь салон. И в мире не стало ничего, кроме этого запаха разгоряченной женщины. Адель протянула мне губы. Задыхаясь, с замиранием сердца, почти теряя сознание, я впился в эти губы, и наш поцелуй продолжался все время, пока мы не прибыли на место. Очнулся я только в незнакомой комнате, не помня, как заплатил вознице, поднялся по ступенькам и закрыл за собой дверь, когда мы с Аделью вошли. Она ловко скинула с себя все одежки, помогла мне справиться со своими и, улегшись на спину с раздвинутыми ногами, лукаво смотрела на меня и призывно раскрывала объятия.

Я никогда еще не видел обнаженной женщины. Те, которых изображали на живописных полотнах, были всегда гладкими от шеи до пяток. Везде гладкими, совершенно гладкими. У Адели же из подмышек торчали пучки черных кудрявых волос, такие же волосы вились на лобке, и это показалось мне аномалией. Кровь моя заледенела в жилах. А это коварное создание уже укладывало меня прямо к себе на живот… и дальше я ничего не помню… помню, что она руководила каждым моим движением, направляла меня, и так — до последнего освободительного содрогания… А когда все закончилось, сказала с улыбкой:

— Девственник! Я была в этом уверена! Вот и отлично, значит, везти теперь будет — весь год!

Я был разочарован. Значит, вот как все бывает… Краткое содрогание, недолгое ослепление… А мои друзья по Царскому Селу уверяли, что это открывает им двери в рай… Наверное, я просто не умею взяться за дело как следует… Адель предложила попробовать еще разок, но я не захотел, отказался. Не потому, что был пресыщен, нет, мне казалось, что такое грубое, такое вульгарное наслаждение меня недостойно. Бесстыдно предложив себя, эта опытная женщина отклонила меня от моего намерения, от моей миссии. А я не такой, как другие. Я поборник справедливости, поборник же справедливости не позволяет себе развлекаться, не сделав дела, которому выбрал служить. Я повторял и повторял себе это, а в голове крутилась мыслишка о том, что сам-то Пушкин вовсе не отказывал себе в таких животных удовольствиях. Ходили слухи, что он был весьма охоч до физической любви. Адель смотрела на меня, сверкая белыми грудями, руки она подложила под затылок, на губах бродила насмешливая улыбка, а я… я путался в брюках, не способный вставить ногу в штанину.

— Ну и как? Тебе понравилось? — спросила наконец она.

— О да… — пробормотал я. — Дивно, дивно, чудесно… Благодарю вас…

— Придешь еще?

— Не знаю… может быть…

Я был багровый от смущения, руки мои дрожали. Может быть, это сам дʼАнтес, этот посланец Сатаны, этот дьявол во плоти, подослал мне гурию, чтобы отвратить от цели? Я задумался, ждет ли девушка оплаты за подаренные мне радости, и если да, то — сколько надо ей заплатить. Двадцать франков? Или пятьдесят? Я неуверенно достал из кармана три луидора. Она, смеясь, приняла их:

— Как тебя звать-то, мой принц?

— Александром.

— Вот и ладно, успеха тебе у женщин, Александр! А мне пора возвращаться туда, в танцевальный зал. Меня там ждут. Давай-ка подвезу!