Как убили Сергея Есенина - Эдуард Хлысталов

Вот так страна! Какого ж я рожна Орал в стихах,

что я с народом дружен? Моя поэзия здесь больше не нужна, Да и, пожалуй, сам я

тоже здесь не нужен.

Современник С, А. Есенина, В. Шершеневич, вспоминал об этом периоде: "Когда нам пути отрезали, Есенин говорит: "Если Госиздат не дает нам печататься, давайте на стенах писать". Об эпизоде, когда Есенин с группой приятелей-поэтов, вооружившись краской и кистями ночью на стенах домов "давал" названия улицам в честь себя и своих друзей, в нашей литературе рассказывается как об очередной его хулиганской выходке. Мне же представляется это протестом против цензуры и действий властей по изменению исторических названий улиц и площадей Москвы на имена чуждых народу лиц. (Только за 1921-1922 годы в столице было переименовано около пятисот улиц и площадей.) Это было жуткое для творческих людей время. Не сделав карьеру в партии, армии или ГПУ, не сумев организовать собственное прибыльное дело, множество проходимцев и рвачей кинулось искать удачу в литературе и искусстве. Не имея элементарного таланта, плохо владея русским языком, они свою творческую беспомощность в искусстве прикрывали новыми авангардистскими формами. Их стихи с одинаковым успехом можно было читать с конца, а живописные картины смотреть перевернутыми. Именно эти люди, прикатившие после Февральской революции из-за границы, захватили все творческие союзы, редакции газет и журналов, издательства. В часы бессильной злобы, не зная, чем помочь себе и своему народу, Есенин писал:

Защити меня, влага нежная. Май мой синий, июнь голубой, Одолели нас люди заезжие. А своих не пускают домой.

Знаю, если не в далях чугунных, Кров чужой и сума на плечах, Только жаль тех дурашливых, юных, Что сгубили себя сгоряча.

Жаль. что кто-то нас смог рассеять И ничья непонятна вина. Ты Расея, моя Расея, Азиатская сторона.

(ЦГАЛИ, ф. 190, on. 1)

3 октября 1921 года Есенин встретил всемирно известную танцовщицу Айседору Дункан, которая приехала в Советскую Россию учить детей новому направлению в танцевальном искусстве. Сорокалетняя танцовщица полюбила поэта страстной, самозабвенной любовью. Они поженились. Дункан постаралась увезти Есенина за границу. Формально выезд Есенину был разрешен на три месяца для издания своих стихов. Пробыл он за границей более года. Дункан все делала, чтобы он не возвращался домой, но поэт тяжко тосковал вдали от Родины. "...Я увезла Есенина из России, где условия жизни пока еще трудные. Я хотела сохранить его для мира. Теперь он возвращается в Россию, чтобы спасти свой разум, так как без России он жить не может. Я знаю, что очень много сердец будут молиться, чтобы этот великий поэт был спасен для того, чтобы и дальше творить Красоту...",- писала она в газетах. Но Есенину решение вернуться давалось нелегко. "Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это б... снисходительное отношение власть имущих, а еще тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу, ей-богу, не могу! Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу". И все-таки он возвращался. Возвращался другим, каким его никто еще не знал. Он вез с собой поэму "Страна негодяев". Ее уже слышали, содержанием возмущались даже друзья:

Пустая забава, Одни разговоры. Ну что же, Ну что же вы взяли взамен? Пришли те же жулики, Те же воры И законом революции Всех взяли в плен.

Мери Дести, биограф Дункан, провожала их в Москву. В своей книге писала: "Когда поезд, увозивший Айседору и Сергея в Москву, тронулся от платформы парижского вокзала, они стояли с бледными лицами, как две маленькие потерянные души..." Есенину оставалось жить два года с небольшим. Они будут для него самыми тяжелыми, но они же станут для поэта взлетной полосой в бессмертие. По возвращении в Москву Есенин развил бурную деятельность, стал хлопотать об образовании издательства, где бы печатали произведения российских писателей и поэтов, подписывал коллективные письма в правительство, объединял вокруг себя крестьянских поэтов. Вполне естественно, он оказался под пристальным вниманием сотрудников ГПУ. Начиная с сентября 1923 года Есенина начинают то и дело задерживать работники милиции, доставляют в приемный покой Московского уголовного розыска, предъявляют ему обвинение в хулиганстве и подстрекательстве к погромным действиям. Изучая ранее неизвестные архивные материалы, я обнаружил любопытную закономерность. "Пострадавшие" от Есенина люди приходили в ближайшее отделение милиции или звали постового милиционера и требовали привлечь поэта к уголовной ответственности, проявляя хорошую юридическую подготовку. Они даже называли статьи Уголовного кодекса, по которым Есенина следовало судить. И еще одна закономерность: во всех случаях задержание проходило по одному и тому же сценарию - Есенин всегда оказывался в состоянии опьянения. Словно кто-то ждал того часа, когда он выйдет на улицу после пирушки. Как правило, инцидент начинался с пустяка. Кто-то делал Есенину замечание, тот взрывался, звали милиционера. Блюститель порядка с помощью дворников силой тащил Есенина в отделение. Задержанный сопротивлялся, называл стражей порядка взяточниками, продажными шкурами и т. п. Потом в деле появлялись рапорты представителей власти об угрозах со стороны поэта, об оскорблении им рабоче-крестьянской милиции. Во всех случаях с Есениным были другие лица (поэт А. Ганин. И. Приблудный, А. Мариенгоф и др.), но их не только не задерживали, но и не допрашивали. В стране действовал декрет о суровой расправе над погромщиками и антисемитами, подписанный В. И. Лениным еще 25 июля 1918 года. В то же время отсутствовало уголовное законодательство, и правового понятия антисемита и погромщика не существовало. Многие литераторы новой волны не скрывали ненависти к русскому поэту Есенину, открыто травили, плели против него искусные интриги, распространяли сплетни, анекдоты, небылицы. Его неоднократно били, объявляли антисемитом. - Ну какой я антисемит! - слезно жаловался он своим постоянным прилипалам, любившим примазаться к его славе и одновременно за его счет выпить и плотно закусить.- Евреек я люблю, они меня тоже. У меня дети евреи. Я такой же - антигрузин... Есенин позволял себе иметь мнение по любому вопросу, и не всегда оно было лестным для партийных аппаратчиков. В отличие от многих он высказывался вслух. Скоро ему приклеили ярлык врага Советской власти. - Ты, что? На самом деле думаешь, что я контрреволюционер? - спрашивал он своего знакомого поэта В. Эрлиха.- Брось! Если бы я был контрреволюционером, я держал бы себя иначе! Просто я - дома. Понимаешь? У себя дома! И если мне что не нравится, я кричу! Это - мое право. Именно потому, что я дома. Белогвардейцу я не позволю говорить о Советской России то, что говорю сам. Это - мое, и этому я - судья! 20 ноября 1923 года поэты Есенин, А. Ганин, С. Клычков и П. Орешин зашли в столовую на Мясницкой улице, купили пива и обсуждали издательские дела и предстоящее вечером заседание в Союзе поэтов. Если Есенин еще имел кое-какие средства для существования, то Ганин, Клычков и Орешин влачили нищенский образ жизни. И, естественно, не могли по этому поводу ликовать. Вдруг сидевший за соседним столом незнакомец (М. В. Родкин) выбежал на улицу, вызвал работников милиции и обвинил поэтов в антисемитских разговорах и оскорблении вождя Троцкого. Поэтов арестовали, появилось известное "дело четырех". Несмотря на клеветническую кампанию, поднятую газетами против Есенина с требованием сурового наказания поэта, через несколько дней всех четверых освободили, и дело кончилось товарищеским судом. 17 декабря Есенин был вынужден скрыться от разнузданной клеветы и наветов в профилакторий (Полянка, 52). Одно за другим против поэта возбуждается еще несколько уголовных дел. Его пытаются судить, но он на заседания не является. Судья Краснопресненского суда Комиссаров (подлинную фамилию установить не удалось) выносит постановление об аресте. Работники ГПУ и милиции по всей Москве разыскивают Есенина. Он же, не имея своей комнаты, ночует у разных друзей. Однако арестовать Есенина сотрудники ГПУ не смогли. 13 февраля 1924 года он на "Скорой помощи" был доставлен в хирургическое отделение Шереметьевской больницы (сейчас Институт им. Склифосовского). Много лет существовала версия, что Есенин вскрыл себе вены, желая покончить жизнь самоубийством. Существует и другая: поэт шел или ехал на извозчике, у него слетела шляпа. Он хотел ее подхватить, поскользнулся, упал на оконное стекло и глубоко порезал руку. Мне удалось найти документы, из которых видно, что у Есенина была рваная рана левого предплечья. Никаких резаных ран у него тогда не было. Сам он в больнице объяснил, что упал на стекло. Нужно помнить, что Есенин никогда ни на кого не жаловался, хотя нападали на него и били неоднократно. Я предполагаю, что Есенину нанесли колотое ранение, но он не назвал своего обидчика. Не случайно именно здесь, на больничной койке, он написал свое знаменитое "Письмо матери". А слова: "Пишут мне, что ты, тая тревогу,..", написаны им потому, что первые дни состояние поэта у врачей вызывало опасения, и они никого к нему не пускали. Родные и друзья, приходившие в больницу, писали ему записки. От лечащего врача Есенин узнал тайну: за ним приходили сотрудники ГПУ и милиции, имеется постановление на арест. С врача было получено обязательство, что о времени выписки поэта он сообщит в милицию. Нужно было что-то предпринимать. Чтобы не подводить врача, перевели Есенина в Кремлевскую больницу, откуда он через три дня выписался и перешел на нелегальное положение. При бытовавшей тогда системе осведомительства и шпионства разыскать в Москве Есенина не составляло для доблестных рыцарей революции большого труда. На этот раз поэта спас П. Б. Ганнушкин - известный психиатр, лечивший некоторых пролетарских вождей и потому имевший большой авторитет в обществе. Не имея на то формального права, он дал Есенину справку, что тот страдает тяжелым психическим заболеванием, и поэта на время оставили в покое. До сентября 1924 года Есенин ездил по городам страны, на несколько дней появляясь в Москве и снова исчезая. Сергей Есенин, по общему мнению, был человеком смелым, не раз отчаянно рисковавшим жизнью. И в то же время он панически боялся работников ГПУ и милиции. Почти все его современники вспоминали о "необоснованной подозрительности" поэта, которая распространялась не только на незнакомых людей, но даже на приятелей и близких женщин. Но я сейчас могу с уверенностью сказать, что эта постоянная бдительность отводила от него до поры до времени многие неприятности. Читая исследования отдельных есениноведов, я неоднократно встречался с утверждениями, что С. А. Есенин стремился на Кавказ и в Среднюю Азию, чтобы там изучить древнюю восточную поэзию и философию. В какой-то степени с этим утверждением согласиться можно. Но главной причиной поездок поэта на Кавказ в 1924-1925 годах было стремление скрыться от преследования властей. 3 сентября 1924 года Есенин неожиданно для всех, даже самых близких и родных, уезжает из Москвы в Баку. Едет туда, ни с кем предварительно не договариваясь. Зачем? Почему так спешно? Мне совершенно ясно, что он сбежал от смертельной опасности, которая на него надвигалась. Правда, и на Кавказе ему не было покоя. Приехав в Баку примерно 6-7 сентября, он столкнулся здесь с Блюмкиным, известным провокатором, убийцей немецкого посла Мирбаха. После этой чудовищной акции Блюмкин был некоторое время в тени, но потом вновь оказался на ответственной работе в ГПУ и возглавлял отдел по влиянию на страны Азии. Пользуясь покровительством Троцкого и других вождей, Блюмкин мог совершить любое злодеяние. Здесь он угрожал пистолетом Есенину. Ходила версия, что Блюмкин приревновал поэта к своей жене. Эта версия несостоятельна, поскольку та в это время жила в Москве. Поэт, бросив вещи, уехал в Тифлис. 20 сентября он вернулся в Баку, обзаводясь пистолетом. Поэта взял под свою защиту главный редактор газеты "Бакинский рабочий" и секретарь партии большевиков Азербайджана П. И. Чагин. Есенин постоянно находился под охраной. На Кавказе он пробыл до конца февраля и 1 марта 1925 года вернулся в Москву, пробыв на юге полгода, 27 марта Есенин неожиданно для всех "укатил в Баку". Что же заставило Есенина опять оставить столицу, где у него было много дел с изданием новых стихов? Как теперь стало известно, ГПУ организовало крупную провокацию против группы писателей, художников и артистов. Через подставных лиц устраивались "дружеские" пирушки, где вино лилось рекой и заводились разговоры о коварстве большевиков. На одной такой встрече поэт Алексей Ганин, подстрекаемый агентом ГПУ, написал даже предполагаемый список министров нового правительства и министром просвещения назвал Сергея Есенина. Узнав об этом, Есенин вспылил, потребовал зачеркнуть свою фамилию и посоветовал подобными делами не заниматься. Ганин тут же, на столике в кафе вместо него вписал 18-летнего поэта Ивана Приблудного. Все это напоминало детскую игру. По своим личным качествам Алексей Ганин не мог организовать встречу друзей, не то что создать политическое объединение. Но он ненавидел руководителей партии большевиков. Ему не простили ни это, ни "дело четырех поэтов". В августе 1924 года чекисты начали секретную операцию против Ганина и его друзей. Предстояло подготовить разоблачение подпольной контрреволюционной организации, ставящей своей целью свержение Советской власти путем террора и диверсий. С исключительной подлостью работники ГПУ собирали подметные доносы своих осведомителей, проводили комбинации, подбрасывали компрометирующие документы. Стихи Ганина не печатали. Он достал где-то типографский шрифт (возможно, ему специально подбросили его сотрудники ГПУ) и отпечатал несколько брошюр со своими произведениями. Наличие шрифта было истолковано как подготовка к печатанию листовок и воззваний. Все это делалось для того, чтобы обвинить Ганина и его друзей в создании ядра организации "Ордена русских фашистов". По делу было привлечено 14 человек. Среди них, несомненно, были и провокаторы, которых от ответственности впоследствии увели. Не хватало пятнадцатого. Кто-то предупредил Есенина, или он сам узрел опасность и скрылся на Кавказе? Ответить на этот вопрос можно будет, когда удастся ознакомиться с пока совершенно секретными делами в архиве КГБ. О том, что Есенина вызывали в ГПУ по делу Ганина, есть письменные показания. 11 ноября 1924 года Ганина арестовали в Москве, в Староконюшенном переулке, дом 33, квартира 3. На допросах он не отрицал встреч, разговоров с друзьями, но утверждал, что никакого преступного характера они не имели. Во время следствия Ганин потерял рассудок и был помещен на обследование в Институт имени Сербского. На 27 марта 1925 года было назначено заседание коллегии ГПУ по делу А. Ганина и его друзей. Психиатры признали поэта Алексея Ганина душевнобольным, невменяемым. Однако его приговорили к расстрелу, и 30 марта приговор привели в исполнение. У Есенина были все основания держаться от Москвы подальше. В начале апреля в Батуми на него было совершено нападение неизвестных лиц. В своих письмах Бениславской он писал: "Я в Баку... не писал, потому что болен... Нас ограбили бандиты (при Вардине)... Когда я очутился без пальто, я очень простудился". Во втором письме он пишет, что его болезнь - это "результат батумской простуды". В июне Есенин вернулся в Москву, но жил в столице мало, постоянно выезжая на родину в Константинове, к своим друзьям и знакомым в Подмосковье. Произошел разрыв с Бениславской, он сблизился с Софьей Толстой и с ней 25 июля уехал в Баку, Там много писал. 6 сентября он возвращался поездом в Москву. Ехавший в вагоне дипкурьер А. Рога сделал Есенину замечание. Поэт вспылил, грубо ответил. В конфликт вступил другой пассажир - Ю. Левит. Против Есенина было возбуждено уголовное дело и готовился суд. Вмешательство Луначарского и других партийных деятелей с целью прекращения дела положительного результата не принесло, судья Липкин готовил процесс. Есенин запил. По рекомендации близких согласился 26 ноября лечь в психиатрическую клинику ("психов не судят"). По условию поэт должен был лечиться два месяца. Однако вскоре он почувствовал опасность для своей жизни и принял решение при удобном случае уйти из больницы. Спустя 60 лет я разыскал архивные документы этой клиники. Побывал в палате, где когда-то томился униженный и оскорбленный национальный поэт России. 21 декабря Есенин смог выйти из клиники и больше в нее не вернулся. Лечащий врач Аронсон ездил по родственникам и знакомым и просил их уговорить поэта возвратиться обратно. 22 и 23 декабря Есенин ходил по издательствам, навестил А. Р. Изряднову и сына Георгия (Юрия), дочь Татьяну и бывшую жену Зинаиду Райх, ночью уехал в Ленинград. 24 декабря он поселился в гостинице "Интернационал" в номере пять. Комната находилась на втором этаже, была обставлена дорогой мебелью. О приезде в Ленинград Есенина знали всего несколько человек. Он всегда тщательно скрывал от всех, куда уезжает. Доверился на этот раз только Василию Наседкину, которого знал еще по совместной учебе до революции в народном университете имени Шанявского. К тому же Наседкин стал его родственником, вступив в брак с сестрой, Екатериной Есениной. Перед поездкой Есенин не успел получить гонорар и попросил Наседкина прислать ему деньги по адресу ленинградского поэта В. Эрлиха. Приехав в гостиницу, Есенин тут же собрал друзей и знакомых. В гостинице проживали супруги Устиновы. Георгия Устинова он знал давно, тот работал в ленинградской "Вечерней газете", жена Елизавета была моложе на 10 лет и не работала. У Есенина постоянно было 8-10 человек. Он читал новые стихи, рассказывал о своих творческих и жизненных планах. Не скрывал, что лежал в психиатрической клинике. Намеревался в Ленинграде начать выпуск литературного журнала, просил подыскать ему квартиру. Говорил о том, что с Толстой он разошелся, с родственниками решил порвать близкие отношения. К этому времени Есенин получал в Госиздате по 1000 рублей ежемесячно за собрание стихотворений. Тогда это были огромные деньги. Поступали гонорары из других редакций и издательств, т. е. материально поэт был обеспечен с достатком. Никакой трагедии не видел он и в разрыве с Софьей Толстой. В Ленинграде он вел трезвый образ жизни. По приезде он поставил друзьям две полбутылки шампанского, и в дальнейшем нет сведений, что Есенин бывал пьян. На столе постоянно кипел самовар. Поэт широко угощал друзей купленными в магазине деликатесами. Следует отметить, что 27 декабря было Рождество, тогда еще отмечаемое в русских семьях. По случаю этого праздника спиртные напитки не продавались, и мне удалось выяснить только один случай покупки дворником для Есенина и его компании пяти-шести бутылок пива. Последние месяцы Есенин опасался убийства и постоянно держал около себя кого-нибудь. В книге "Право на песнь" В. Эрлих писал:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});