Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы - Михаил Швецов

Ещё когда-то бедный Робинзон Крузо поведал о своих иллюзиях и галлюцинациях, возникающих в изоляции на диком острове при отсутствии информации: «Это напомнило мне первый день моего пребывания на острове. Точно так же я сидел тогда на берегу, дико озираясь кругом, и тоже считал себя погибшим. Я был уверен тогда, что меня растерзают хищные звери, вскарабкался на дерево и провёл там всю ночь. Вообще нет таких ужасов, которые не мерещились бы мне в первое время. А между тем как безмятежно прожил я все эти годы! Но ничего этого я тогда не предвидел» (Дефо Д. Жизнь и удивительные приключения морехода Робинзона Крузо: Роман/Переск. К. Чуковского. — Л.: Дет. лит, 1987. — 224с.)

Многие из нас слышали предания и народные сказания о страшных психических последствиях в судьбе людей, перенёсших неожиданную потерю родных и любимых. Вот и наша героическая женщина недалёкого прошлого Дурова Н.А. писала: «С. 385. Все женщины в сопровождении своих мужей, братьев, сыновей пошли толпою в лес, нашли бедную Зеилу, всё в одном положении, стенающую и обтирающую волосами кровь с лица и головы своего Дукмора. Горько плача, взяли они её на руки и понесли домой; она не делала никакого сопротивления и только стонала. Мужчины подняли тело Дукмора, донесли до рощи и там похоронили, недалеко от ключа.

А другой день Зеила пришла в совершенное расслабление; она не стонала более, лежала без движения и без всякого признака жизни, исключая чуть приметное дыхание. После трёх недель шептанья, колдованья и невнятного бормотанья всех деревенских шаманов и шаманок, с утра до вечера дежуривших у нар Зеилы, юная черемиска возвратилась к жизни, но рассудок её навсегда расстроился; она осталась сумасшедшею» (Избранные сочинения кавалерист-девицы. — М.: Московский рабочий, 1983. — 479с)

Не так давно вся планета задрожала от грозного пожара в Перми в одном из ночных клубов. Сто пятьдесят погибших. Около тысячи несчастных родственников. Среди них те, кто потерял единственного ребёнка или родителя. Говорят, психотерапевты и психологи были тогда на высоте. Но пройдёт несколько лет, и части, особенно одиноких людей, должны будут оказывать помощь уже психиатры.

Кажется, психиатрия не готова к такому сценарию, и предпочитает вместо терапевтического осмысления методы работы «скорой помощи». Известный психоаналитик Эрих Фромм в середине прошлого века заключал: «Самые прекрасные, как и самые уродливые наклонности человека не вытекают из фиксированной, биологически обусловленной человеческой природы. А возникают в результате социального прогресса формирования личности… Чувство полного одиночества ведёт к психическому разрушению, так же как физический голод — к смерти». (Фромм Эрих. Бегство от свободы. — М.: Прогресс, 1990. — 272с.).

Другие, хорошо известные и в России психоаналитики, писали:

«Особый интерес в данном подходе связан с моментом, когда взрослый ребёнок покидает родительский дом (Haley, 1980). Считается, что часто проявляющиеся в данной фазе серьёзные патологические феномены (шизофрения, преступность, наркомания и т. д.) являются продуктом тех трудностей, с которыми человек сталкивается в момент, который он считает завершённым этапом в определённом цикле своего существования. Таким образом, все традиционные диагностические категории, рассматриваемые в контексте семейной ситуации индивида, находят новое определение в терминах трудностей перехода от одной фазы жизненного цикла к другой». (Нардонэ Дж., Вацлавик П. Искусство быстрых изменений: краткосрочная стратегическая терапия: пер. с ит. — М.: Изд-во Института психотерапии, 2006. — 192с.)

А что же у высокоорганизованных животных? Или учёные могут только гордиться общими корнями жизни, а общие страдания к делу не относятся? Интересны наблюдения великого естествоиспытателя современности Жака Ива Кусто: «Некоторые дельфины, оказавшись в одиночестве, не выдерживали тоски и либо тонули, либо кончали жизнь самоубийством, ударяясь с разгона головой о стену. Если же в бассейне было одновременно два-три пленника, они быстро осваивались и, попостившись дней пять-шесть, начинали принимать пищу. Ели они только свежие сардины — самую дорогую рыбу на рынке» (Кусто Ж.-И., Дюма Ф. В мире безмолвия. /Пер. с англ. — М.: Мысль, 1975. — с. 6 — 153.).

Вот наблюдения другого исследователя морских млекопитающих: «Попыток поймать белокрылую морскую свинью почти не предпринималось, а сообщений об успешном содержании в неволе хотя одного экземпляра не было вовсе. По всей видимости, эти животные хуже всех других переносят так называемый «шок пленения». Только один раз ловцам «Тихоокеанского Мэрилэнда» удалось живым доставить пойманного дола в океанариум. По пути он неистово бился о стенки контейнера и умер на следующий день… Долл прожил у нас 26 дней, а затем внезапно, за полдня, ослабел и умер. Как выяснилось, от обширного внутреннего кровоизлияния, вызванного, по-видимому, стрессом пленения». (Вуд Ф.Г. Морские млекопитающие и человек. — Л.: Гидрометеоиздат, 1979. — 264с.)

При чём же здесь самоубийства?

Когда-то ещё в советские времена институтские психиатры-наставники молодёжи, если поднимали этот вопрос перед студентами, могли делать и такие не слишком понятные намёки: самоубийство отражает скрытую шизофрению. Было неясно: зачем вообще надо намекать, разве наука не знает всё наверняка? Миф о всеведении науки был тогда в ходу. В годы перестройки стал виден смысл былых намёков: если человека незаслуженно оклеветали и бросили по приговору какой-нибудь «тройки» в тюрьму (нередко вместе с малолетними детьми), подвергли жестоким многолетним издевательствам, то акты самоубийства среди них (для отчёта перед вышестоящими начальниками, да на всякий случай перед «любопытными» родственниками и неугомонной молвой) вполне могли быть приписаны последствиям прогрессивного злокачественного развития скрытой шизофрении.

Но от чего же так быстро развилась самоубийственная Ш., не от изоляции ли? Ведь и растения без света, в темноте и холоде камеры погибнут, и дельфин предпочтёт смерть одиночеству, а человек, самое общественное животное, будет безмятежно переваривать тюремную баланду? А если и жевать в насильственной изоляции нечего?

Вот ещё отрывок из тех же записок Н.А. Дуровой: «Продолжительные несчастия, укоры совести в убийстве, хотя и не умышленном, но всё убийстве, и …безнадёжная любовь к дочери Павлищева сделали несчастному Древичу жизнь его ненавистною! Недели через две после сентенции он застрелился; его нашли в саду на плаще с разлетевшеюся на части головою: близ него лежал карабин».

Изоляция от объекта любви и человеческих устремлений и есть главная причина развития Ш. Поэтому насильственное отделение человека от общества (по велению закона или без оного) есть форма замедленного убийства. И не суть важно, что подсознательное в человеке выберет для прекращения страданий — инфаркт, туберкулёз или Ш. Точнее, Ш. выберет человека. Ведь никто не сказал, что мучиться на земле надо вечно — это удел грешников в аду. А земной мученик ждёт избавления в раю.

Становится понятным, что добровольный уход из жизни обитателя страны Советов, объявленной столпами государства земным раем, был антигосударственным по сути. Этого власть не могла допустить. Значит, самоубийство следовало считать патологическим актом. И психиатрическая наука приподняла шляпу перед властью. С ней так случалось нередко. Если Советская власть объявляла неврастению проявлением загнивающего буржуазного общества, то в отчётах такая болезнь или не отражалась, или цифры прироста заболеваемости стремились к нулю. Сегодняшние власти тоже не сильно знают, как относиться к неврастении. На всякий случай года три-четыре назад в практическое здравоохранение пришло распоряжение уменьшать процент выявления неврастении (читай по-научному: ввести более жёсткие критерии диагностики). Так в медицине всегда — с заболеваемостью борются и методами статистической науки.

Заглянем в записки родной сестры известного советского режиссёра (Тарковская Марина. Осколки зеркала. — М.: Вагриус, 2006. — 416с.). Там есть и для нашего повествования вполне доказательные суждения. Вот письмо их родственника, Александра Карловича Тарковского, из тюрьмы, писателю Виктору Гюго.

«…Господин Гюго! Знакомо ли Вам душевное состояние заключённого, который долгие годы находится в одиночестве?…Знакома ли Вам эта пытка?…

Вы в своей «Истории одного преступления» описали тюрьму Мазас. Вы представили нам её внешнюю картину, но не дали психологического исследования жизни заключённых в одиночных камерах. Позвольте мне Вам предложить слабый набросок этого ужасного положения.

Впервые я вошёл в тюрьму вечером. От одного только вида этого мрачного здания у меня сжалось сердце от страха и тоски…Щёлкнул ключ в замке, и я остался один…Сначала я впал в оцепенение, которое затем перешло в ужас. Звук замка вызвал во всём моём существе живую боль, ужасную тоску и беспомощность, похожую на состояние человека, которого ведут на эшафот. В этот миг я понял, что для меня всё кончилось, что жизни нет, что впереди только бесцельное существование, медленное угасание… Я почувствовал, что перестал жить, что я — труп, у которого, к несчастью, есть чувства живого человека.