Великий Ростов. XVII век: место Утопии - Игорь Кузнецов

Ну и получилась в результате сказочная чушь. Циркуль надели на цветок. Цветка не стало, циркуль смешон, а мы – в замешательстве: так нам что нужно, циркуль – или цветок?

Получается, что вот уже два века – колченогий циркуль, его только и видно. А цветок, имеющий поблизости четыре аналога (по два в Архиерейском доме и в Борисоглебском, а ещё можно заглянуть и в Углич, и в Переславль-Залесский, и в Ярославль, и в Романов-Борисоглебск), никого не интересует и служит благоприятным фоном для демонстрации блаженного идиотизма великих творцов античных портиков конца XVIII – начала XIX веков (и их начальников, разумеется, тоже).

Встречающий посетителя вход в Авраамиев монастырь – это не архитектура. Это так же отличается от зодчества, как рифмоплётство от стихосложения.

Вся архитектура осталась в Богоявленском соборе, но в таком небрежении, что слёзы наворачиваются – ну как же так, ведь Архиерейский дом полуторавековыми стараниями подняли, а эту чёрную жемчужину прямо-таки с остервенением затаптываем в придорожную пыль, не нужна ты нам, нет тебя, сгинь, пропади, рассыпься. Не будет собора – не будет и голова ни у кого болеть. Подумаешь, ростовский Василий Блаженный. Ну его, обойдёмся как-нибудь.

Есть ещё изразцы над входом. (“Изысканное” инженерное решение колонн и фронтона не может быть описано небранными словами, обратимся к тому, что помельче, что можно попробовать охватить разумом). Ценинное это дело глаз веселит, но и тревожит: какой же фокус помог сберечь неприкосновенными такие красоты? Или нашёлся умный человек, который их когда-то закрасил, заштукатурил, замазал, чтобы спрятать, а теперь их отмыли и явили миру? Нет, дело в другом, изразцы – разные, есть новые, есть старые, не было бы старых, наполовину под колоннами скрытых, так на новые впору бы и молиться – до того хороши; вот только старые мешают, если их заметить. Кто может судить, пусть скажет: где – живое, а где – живенькое. С одной стороны – спасибо, что оставили хоть одно настоящее, с другой стороны – спасибо, что сделали птичек очень похоже, и поворот головы натурален, и райскую пищу они то вкушают, то несут куда-то, и горшок с цветками хорошо раскрашен, и в целом всё весьма убедительно, весело и пёстро, много лучше, чем пустые дыры в нишах на лице Святых ворот. Одно только удручает: господи, какое же убожество: вроде, и рисунок хорошо скопирован, и с цветами почти угадали, и рельеф есть, а всё же сравнивать старое и новое нельзя, совестно как-то, ни новые инструменты, ни технологии, ни знания не помогли хотя бы повторить то, что было сделано три сотни лет назад. Тогда – было, теперь – не стало. Как же понять, чего не стало-то? Тут не вкуса нет, не художественного таланта, не ремесленной ловкости, а чего-то большего. Покоя в душе, что ли? Мира? Отвычки от суеты? Не деньги заработать таким экзотическим способом, а след по себе оставить, дело настоящее сделать? Кажется, всё хорошо в этих горшках сделано, но один тёплый, а другой холодный, один милый, а другой аляповатый, один живой, а другой мёртвый. Всего-то делов – горшок на зелёном фоне с непонятными завитушками.

Нет, изразцы – это дело нешуточное, это не граффити на ближайшей стенке, их смыслы набегу не поймаешь: третий-то цветок – где? Да и цветы ли это? И горшок ли? Может, ваза?

Никольская надвратная церковь

Спас на Торгу

Невидимый и ненужный

Та же история и с церковью Спаса на Торгу. Она стоит метрах в сорока от стен Архиерейского дома, но увидеть её нет никакой возможности. Торжище совсем задавило Спас со всех сторон, даже с юга, с внутренней площадки торговых рядов с исключительным вкусом и деликатностью установлена металлическая будка для раздачи электричества окружающим торгующим организациям, убившая последний вид на церковь. С севера на неё не взглянуть, единственное, что доступно взору, – это места для изразцов в нишах. Они тщательно разбиты. Может быть, расстреляны в те времена, когда ещё не было лавок в двух метрах от северного фасада. Не важно, как, и теперь уже неважно, кто, – каждый изразец методично уничтожен. Что должно было быть в головах у людей, которые это делали – неизвестно. Вот пришёл – и стал долбить. Молотком, камнем, бутылкой, палкой, пулей, хоть лбом. За этим лбом отсутствовал прибор, служащий для вырабатывания мыслей. Устройства для жевания, глотания, моргания и сморкания были, а для мышления – нет. Природа сэкономила. И продолжает быть нещедрой на мозги. Из близлежащих контор в жаркий день барышни выходят к алтарю покурить в теньке, перевести дух от подсчёта барышей.

Правда, судя по внешности города, торговля здесь невеликая. Один современный торговый центр, построенный километрах в четырёх от главной площади, камня на камне не оставит от этого доморощенного бизнеса, и тогда ещё очевиднее станет абсурдность положения: пигмеи не только осмелились копошиться около великана, но и решили вовсе его загородить, дожидаясь, пока он сам собою разрушится.

Будущее этой торговлишки легко предрекаемо. Пока не освободят Спаса на Торгу от тенет, никакого спасения от нищеты им не будет, пока не научатся договоры скреплять рукопожатием в церкви (можно прямо в этой, как когда-то и было), а не бумажками за синими печатями, так и будут считать главным в купеческом деле ловкачество и обман, а не честность и добропорядочность.

Церковь Спаса на Торгу. Конец XVII в.

В высокой, приподнятой, праздничной церкви Спаса на Торгу много секретов и чудес. Первое не то, чтобы чудо, а чудное – покрытия. Накрыть тремя тупыми углами крыш кокошники – очень ловко, и понятно, почему сделано – проще и дешевле, и не один раз в Ростове повторено, всё по причине той же экономии. Нет, по сравнению с обычной для XIX века плоской четырёхскатной крышей, это не то что прогресс, это революция, не плоско, а вот так, уголками; но по сравнению с мыслью строителей – как-то даже стыдно. На всякие электростанции, гостиницы и горнолыжные спуски деньги есть, а на восстановление правды – нет. Никаких этих крыш, уместных только в дачных домиках, там нет и быть не может. Они давят церковь троекратным прессом с четырёх сторон, отнимая у неё часть воспринимаемой глазом высоты. Там есть кокошники со шипцами наверху, совершенно иначе, плавнее, предваряющие пятиглавие. Любой угол – режет, любое полукружие – смягчает переход. Трёхзубая пила на крышах отпиливает главы, которые и есть второе чудо.

Можно сказать, что центральная глава смещена к востоку, можно сказать, что две восточные главы сдвинуты к западу, можно даже сказать, что между восточными и западными главами центральная поставлена неровно, потому что так расположились столпы внутри храма и алтарная преграда. Но суть не только внутри, а и снаружи. Нет ни одной точки на поверхности земли вокруг храма, откуда не были бы видны все пять глав и все пять крестов. Как ни приседай, как ни отходи и подходи, откуда ни выглядывай – всё пять и пять, хоть краешком, хоть верхушкой, хоть бочком. Ненароком так получилось у строителей? Случайно?

Но что-то не верится, чтобы такие фокусы выходили случайно, уж очень ловко асимметрия рождается из симметрии. Опустим взгляд чуть ниже: под кокошниками – то, что обычно именуют “аркатурным поясом”. Никакой это не пояс. Нормальные люди пояс надевают не на горло, а существенно ниже.

Вот, начинается третье чудо. Слева и справа от пустующего ныне киота (чьё изображение там было, наверное, пояснять не надо) – по пять с половиной арок. Что им стоило арки сделать чуточку поуже, и уместить всех? Или рисунок лица храма, его пропорции им показались важнее, чем число?

Шесть слева, шесть справа, один посередине. Абсолютная, железная, твердокаменная симметрия – и вдруг, через один шажок кверху, она соскочила к неровности, измеряемой не вершками, а саженями между главами.

Тут про инженерную мысль и говорить не хочется, это самые пустяки, хочется следующую мысль услышать – ну как, какими средствами строители такое чудо сделали, как додумались до этого?

Дак шут его знает, какими средствами, сделали – и всё.

Про средства, методы, технологии и дизайн – это к строителям торговых рядов, они точно знают, как сделать красиво и где-то, знаете-ли, даже изысканно, и не без элегантности, «шикарно, но прилично».

Церковь Иоанна Богослова на Ишне

Топорная работа

Конечно, её здорово портит дощатая обшивка. Колокольню XIX века можно в расчёт не принимать, а частые деревянные дощечки, крашеные железным суриком, очень мелки, их можно различить только метров с десяти, когда подойдёшь вплотную, а чуть издалека – коричневый высокий монолит. Когда церковь стояла ещё без обшивки, она казалась много выше, потому что отчётливые венцы, каждый сантиметров по тридцать в толщину, создавали частый бегущий кверху ритм, словно ступени лестницы (вопреки тому, что мы помним о горизонтальных и вертикальных полосах на платье, визуально удлиняющих или укорачивающих фигуру). Но что горевать о том, чего нет – зато именно эта обшивка сохранила церковь от полного разрушения: внизу в некоторых местах есть незашитые участки, дерево там почти наполовину превратилось в труху (северо-восточный угол).